Трагедия Цусимы - Владимир Семёнов

— Но каковы повреждения?

— Не знаю точно… «Ретвизан» — в носовой части, «Цесаревич» — корма, чуть ли не винты… И для них дока нет! Понимаете, дока нет!.. «Паллада» — пустяки — дыра большая, но в доке починят… Ай-ай-ай! Как можно? Как можно? Говорят: приказано — экономия… Ну, пусть экономия, но зачем отвечать — «так точно, все обстоит благополучно»… Теперь, наверно, будут строить! И денег не пожалеют!.. Поздно!.. Ах!.. Наша эскадра!..

— Снявши голову, по волосам не плачут. Нечего горевать задним числом, — угрюмо промолвил старый путеец. — Как-нибудь надо выкручиваться. Что-нибудь делать будем…

— Умирать будем! — звенящим, нервным голосом крикнул с соседнего стола молодой артиллерийский подпоручик…

— Это наша специальность… Жаль только, если без толку… — мрачно отозвался тут же сидевший пожилой капитан…

— Но дальше? дальше?

— Что ж дальше? — 27-го пришли, постреляли 40 минут и ушли. Как было дело, право, не знаю. Нарочно стреляли по городу или перелеты — не спрашивал… Просто — бежали все, кто мог… Говорили, если бы крепость была готова к бою, им бы здорово попало, но только у нас…

Рассказчик вдруг замолчал, боязливо оглянувшись, и ни за что не хотел доканчивать начатой фразы.

— Приедете в Артур — сами узнаете. У вас ведь там знакомые… — скороговоркой шепнул он мне на ухо.

Гнетущее впечатление общей паники, по своей внезапности ошеломившее нас в Харбине, постепенно проходило по мере движения экспресса на юг. На станциях наблюдалось необычное оживление, скажу даже, суета, но суета деловая, без признаков растерянности.

Настроение, господствовавшее на линии, какими-то неуловимыми путями сообщалось и населению поезда. Полковник словно помолодел на 20 лет, забыл про свои недуги и явно пренебрегал не только погодой, но даже и фенацетином. Начальник поезда яростно доказывал всем и каждому (хотя никто с ним не спорил), что никакое начальство не имеет права не пустить его в строй, в одну из батарей отдельного восточно-сибирского дивизиона, где он был вольноопределяющимся, что для комендантства над воинскими поездами найдется довольно народу, но он, прапорщик запаса, должен быть на своем месте…

— Наши, наверно, пойдут в первую голову! — восклицал он. — Наши не выдадут! — И он, видимо, даже жалел нас, незнакомых с «его» батареей.

— Первый блин комом — велика важность! — басил путеец. — Скажем так: насыпали! А дальше? Ведь за нами — Россия! — И, пародируя манифест отечественной войны, он возглашал: — Отступим за Байкал! Оденемся в звериные шкуры! Будем питаться монгольскими лепешками, но не положим оружия, доколе ни одного вооруженного неприятеля не останется не только в пределах нашей территории, но даже и на материке Азии!

30 января, после полудня, миновали Дашичао. Короткая остановка. Суматоха на станции. Какие-то артиллеристы забегают в вагон-столовую, наскоро глотают, что попало под руку, и с полным ртом бросают отрывочные фразы:

— Везли на Ляоян, оттуда — к Ялу. Известие — появились у Инкоу. Высадка. Повернули на ветку. Охранники не стали ждать поезда. Ушли грунтовой — у них конная батарея. Две сотни — тоже. С нами — рота стрелков.

И никто не спрашивал, что в силах сделать эти две батареи, две сотни и одна рота, если японцы действительно высаживаются в Инкоу… Ясно было, что сделают все, что могут. И этого было довольно…

Ночь. Гай-Чжоу. Тревога. Здесь железнодорожный путь проходит от берега моря всего в 5 милях. С берега сообщают, что в море видно много огней. С одного из ближних постов донесли о появлении каких-то банд. Туда выступила полусотня — охрана станции. Слышали перестрелку. Хунхузы или японцы? Удобное место испортить путь. Телеграфировали по линии. С часу на час ждут прибытия 9-го полка…

— Нас все-таки больше 20 человек, и все вооруженные! — вмешивается в разговор сын начальника станции, юноша, лет 14, с винчестером в руках. — В блокгаузе отсидимся, выдержим час-другой, а там — подойдут стрелки!..

— Какой задор! Какая уверенность! Какое бодрое, хорошее впечатление оставляли в душе все эти встречи, все эти мимолетные разговоры…

Наутро Квантун встретил нас жестокой снежной пургой.

На станции Нангалин Г. нас покинул, надеясь каким-нибудь случайным поездом скорее добраться до Порт-Артура, мы же, пассажиры экспресса, связанные багажом, должны были проехаться в Дальний и уже оттуда проследовать к месту назначения. Это оказалось не так просто. Ввиду внезапно наступившей войны расписание было отменено. Удовлетворялись в первую очередь насущные потребности крепости и гарнизона. В Дальний мы прибыли строго по расписанию, но здесь вместо 15 минут оставались более 4 часов. Извозчиков не было. Жестокая пурга исключала всякую возможность передвигаться пешком, да к тому же с минуты на минуту ждали разрешения идти в Порт-Артур. Наш спутник, рослый и бравый путеец, тотчас по прибытии куда-то исчез — очевидно, к сослуживцам за новостями. Полковник Л. и я сидели в пустом вагоне, обмениваясь отрывочными замечаниями, главной, и даже единственной, темой которых была досадная задержка.

В белой сетке пурги станция казалась вымершей. Не было и следа того оживления, той бодрой, здоровой суеты, какую мы видели на севере. Лица служащих, пробегавших мимо, выражали только растерянность, озабоченность, даже словно испуг и ожидание близкой катастрофы. Мы пробовали кого-нибудь остановить, расспросить… Они отделывались какими-то неопределенными фразами и бежали дальше.

— Захотят, догадаются, — заберут голыми руками… хоть сейчас… — бросил на ходу какой-то штатский в драгунской фуражке.

Полковник совсем разболелся: ел фенацетин, принимал бром и не только бранился, но даже роптал на Провидение.

В 12-м часу дня сквозь плач вьюги до нас долетели глухие удары редких пушечных выстрелов.

— Что такое? — поймал я проходившего мимо начальника поезда.

— Вы разве не знаете? — смущенно остановился он. — Хоронят погибших на «Енисее»…

— Ничего не знаем! — заволновались мы оба.

— «Енисей» погиб на минном заграждении, которое сам же ставил… «Боярин» — тоже…

Я так и вскинулся.

— Какой «Боярин»? Что с ним? Я сам еду на «Боярин» старшим офицером! Говорите толком!

— Говорите, черт вас возьми! — захрипел полковник. — Ведь мы тут, как в одиночном заключении!

— Господа! Ради Бога! Я не могу, не приказано… — И начальник поезда убежал.

Еще больше часа томительного ожидания… Наконец раздались звонки, свистки — поезд тронулся. Перед самым отходом в вагон вскочил наш спутник-путеец. Злобно швырнув в какое-то купе свою шубу, занесенную снегом, он вошел к нам, запер дверь и тяжело опустился на диван…