Всадники - Жозеф Кессель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Турсен тяжело поднял свою голову и распрямил плечи. Рахим вскочил на ноги одним прыжком и воскликнул:
— Какой прекрасный день!
И старый человек рассудительно ответил:
— Это обычно для данного времени года.
Большая жара прошла. Перед ними простиралась степь в чистом, теплом свете осени.
Он глубоко вдохнул свежий утренний воздух. Скоро южный ветер, стада и скачущие по степи всадники поднимут облака сухой пыли. Вокруг них лежало имение, с его заботливо орошаемыми садами, с его пашнями, полями, цветами и фруктовыми деревьями.
А на другой стороне бесконечной долины, через которую он так часто скакал: Маймана, Мазари Шариф, Катаган.
В каждой из этих провинций, начиная от границы с Ираном, где начиналась их собственная Маймана, до Катагана у подножья Памира, — жители гордились тем, что имели самых лучших овец, ткали самые дорогие ковры и разводили самых быстрых скаковых лошадей. В венах у них текла одна кровь, ведь их предки, покорители степей, пришли сюда из северной Азии.
И их дети учились ездить на лошади раньше, чем начинали твердо стоять на ногах.
Это была родина Турсена. Конечно, земля лежащая к югу от покрытого снегами Гиндукуша тоже была Афганистаном, но Турсен был истинным сыном степи, и по сравнению с ней все остальное тускнело в его глазах.
Как ему рассказывали, земля, начинающаяся за Гиндукушем, была странным, враждебным миром с высокогорными долинами и устрашающими горами. Там люди не носили чапанов, у них были длинные волосы и они говорили на другом языке. Оттуда прибывали наместники провинций, чиновники, офицеры, управляющие, в общем, все те люди, которые сидели в седле как мешки с трухой.
А еще, через несколько часов, туда должен был отправиться Урос…
Его руки судорожно обхватили рукоять палки. Нет, он не должен думать об отъезде Уроса. До сего момента это удавалось ему довольно легко. Утреннее омовение и молитва отгоняли эту мысль. Но теперь…
«Это потому, что я посмотрел в эту сторону» — подумал Турсен.
Он так быстро развернулся, что напугал Рахима.
«Вот здесь, на севере и есть моя земля, пока хватает взгляда».
Там, лишь в двух часах скачки, — текла Амударья. А за ней начиналась Россия. Но там, как и здесь, земля все еще была пологой, одинаковая пыль покрывала ее летом, один снег зимой, а весной вырастали одни и те же густые травы. Тут, как и там, люди были смуглы, имели узкий разрез глаз и самым бесценным подарком Аллаха считали прекрасную лошадь. Они говорили на очень похожем языке.
В молодости он часто сопровождал своего отца в поездках на другую сторону Амударьи. Тогда там правил Хан Хивы и Бухарский Эмир, а так же большой и далекий Царь Севера, который сделал их своими вассалами. Людям одной с ними религии и одного происхождения в тех краях всегда были рады.
«О мечети, о базары Ташкента и Самарканда! О яркие, роскошные ткани, играющие на солнце шелка, серебряные сосуды тонкой чеканки, великолепное оружие!»
И губы Турсена сами собой растянулись в улыбке и повторили те слова, что он выучил тогда, хотя сейчас по прошествии более тридцати лет, все изменилось на берегах Амударьи. Мосты разобрали, а переходы строго охранялись.
— Хлэп… Зэмля… Вода… Лошад… — тихо произнес старик.
А Рахим услышав эти слова, тут же перевел их:
— Нан… Замин… Об… Аспа…
Потому что Турсен часто рассказывал ему о том времени, и каждый раз с благоговением слушал Рахим его истории о стране, которая была так близка и так недостижима одновременно. Страшные солдаты охраняли теперь границы с обеих сторон. Иногда Рахим специально провоцировал Турсена на рассказы, задав ему с виду какой-нибудь невинный вопрос.
Но сегодня Турсен начал говорить сам, в надежде прогнать свои тяжелые мысли.
И в то время, как солнце поднималось над степью все выше и выше, Турсен, наклонившись к Рахиму, рассказывал о караванах киргизов, татарских рынках, воинственных танцах, садах и дворцах принцев, об этом прекрасном зеленом оазисе, — богатейшем из всех оазисов в сердце Азии. И ребенок держал глаза закрытыми, чтобы не пропустить ни одного слова.
Когда Турсен замолчал, бача посмотрел на него чуть разочаровано.
Ведь ему не рассказали про самое главное! И после секундного молчания, он спросил, пытаясь поймать взгляд Турсена:
— А про бузкаши? Ведь там тоже играют в бузкаши, правда?
Лицо старика омрачилось, он замолчал.
О, нет, он не забыл, он не может забыть, вот в чем дело, и картины воспоминаний обрушились на него с такой силой, как никогда раньше. Конь, который летит сквозь толпу врагов и бьет их копытами — был его конем. И всадник, который скачет, держась только одной ногой в стремени, и выхватывает шкуру козла у другого одержимого игрока — был он сам. И победитель, который бросает этот трофей в круг — был опять только он, он один, великий, величайший из всех чавандозов!
Старик сжал кулак, словно хотел с силой ударить Рахима. Тот испуганно отпрянул назад, не понимая, чем он мог прогневить великого Турсена, но даже сейчас в его взгляде читалось такое бесконечное обожание, что старик опустил кулак, развернулся и быстро пошел прочь. Пройдя пару шагов, он, не оборачиваясь, крикнул:
— Следуй за мной!
Дьявольский жеребец
Они прошли через двенадцать загонов, квадратных, окруженных глиняными стенами и соединяющихся между собой лишь узким проходом. Земля была уже горячей, хотя солнце еще не достигло зенита. В каждом углу загона стояла полностью оседланная и взнузданная лошадь, которую недавно привели сюда из конюшни и привязали веревкой к столбу.
Каждая лошадь излучала красоту и силу. Их длинные, заботливо расчесанные гривы и черные, коричневые, рыжие и белые шкуры блестели словно шелк, а широкие груди и мускулистые, красиво изогнутые шеи, говорили о мощи и выносливости, темпераменте и огне.
Сорок восемь: Осман Бей, хозяин этого имения, без сомнения, самый богатый человек во всей провинции Маймана. У его лошадей лишь одно предназначение — выигрывать бузкаши. И многие из них возвращались в конце сезона пораненными.
Единственным же господином княжеских конюшен был Турсен и когда лошади Осман Бея побеждали, то слава не обходила стороной и его. И это было справедливо: Осман бей давал лишь деньги, а все остальное делал Турсен.
Он сам покупал жеребят, сам занимался улучшением породы.
Он присматривал за тем, чем их кормят и на какой соломе они спят, был рядом, когда их объезжали и дрессировали. От скачке к скачке он наблюдал за ними, исправлял ошибки и открывал их скрытые возможности. Он лечил их раны и переломы. И если одно из этих благородных животных ломало себе ноги во время игр, или же было так тяжело ранено, что вылечить его было уже невозможно, то Турсен убивал его тоже сам, своими собственными руками.
