Нюма, Самвел и собачка Точка - Илья Штемлер

А вообще-то физическое состояние соседа Нюма принял близко к сердцу. С самого начала их знакомства. Нюма считал, что в больнице, куда поместили Самвела после приезда в Ленинград, невнимательно отнеслись к одинокому старику-иногородцу. В судьбе которого никто из близких не принимал участия. Единственный племянник исчез, едва снял комнату и пристроил дядю в больницу. Племянника поджимали сроки эмиграции…

«Слушай, хорошая палата, хорошие доктора», — защищал Самвел честь той больницы. «Жулье! Смотрели только на лапу! — объявлял Нюма. — Я тебя покажу настоящим врачам. Флотским! Из больницы имени Чудновского. Главврач мой знакомый. Он все устроит».

И они отправились на набережную Фонтанки. Но и там повторили диагноз. Нюма притих, ненадолго. Он отыскал какого-то «травника». Два месяца Самвел пил липкую болотную дрянь. Никакого толку! Потом Нюма свел Самвела со знаменитым костоправом. И тот честно отказался, не его область, можно навредить…

«Ара, успокойся Наум, — совестился Самвел. — Что ты пристал?! Я что, в постели? Пока хожу своими ногами… Такая судьба, да! — И важно заключал: — Я жертва межэтнических отношений!»

Что произошло между двумя народами, живущими в Закавказье?! Почему? Нюма не понимал. Вернее, он знал «что произошло», а вот «почему» — не понимал. Армяне обвиняли азербайджанцев, а те, наоборот, армян… Его удивляло и другое: как при той обстановке забыли о евреях? Он даже спросил Самвела, ведь в тех краях проживало много евреев. «Ара, нам уже надоело, — ответил Самвел. — Как что — „евреи, евреи“. Вам что, мало Гитлера было?! Клянусь отцом. Нам, такие, как ты, могут снова устроить неприятности для своих людей. Потому что держишь в голове мысли о какой-то роковой вине. Имей гордость, Наум».

Самвел произнес это шутливым тоном, а Нюма уловил в его словах нечто новое для себя. И вправду: почему во многих передрягах евреи с ослиным упрямством ищут свои корни. И, как ни странно… находят. Или накликивают? Именно накликивают! Отчего это? Не от того ли, что по природной живости ума всюду суют свой нос. Полагая, что облагодетельствуют человечество. А получается наоборот. Кому приятно беспрестанно слушать упреки в свой адрес?! Будто их, евреев, не в чем упрекнуть. Может быть, именно здесь и таится смысл слов Самвела о «роковой вине». Наверняка сосед обронил эти слова случайно. Однако Нюма нет-нет да возвращался в мыслях к этим словам. К счастью, от таких изнуряющих мыслей его отвлекали ежедневные бытовые заботы. К примеру, когда наконец откроют после ремонта стоянку для автомобилей в Новой Деревне, куда удобно было добираться на трамвае? Почти год приводили в порядок подземные коммуникации и стоянку закрыли. А для Нюмы и Самвела стоянка была ощутимым денежным подспорьем, они там подрабатывали в охране. Сутки дежурили, трое суток дома. Очень было удобно, а главное — выгодно. За дежурство набегала приличная сумма от охраны «неучтенных» автомобилей. Начальство, конечно, знало об этом, но, как говорится, закрывало глаза — трудились старики прилежно, угонов и порчи автомобилей в их смену не бывало. А кто не соблазнится подработать при такой жизни? Планировалось восстановить стоянку к весне, но вряд ли успеют. Нюма ездил в Новую Деревню, смотрел. На всем участке мерз единственный бульдозер и ни одного человека…

Надо думать о другой работе. Да тут была закавыка. Желательно найти работу для двоих. Самвел кипятился: «Ара, за себя думай!» И все же Нюма видел, что сосед хорохорится, понимает: ему, нездоровому пожилому человеку, да еще с сомнительной историей беженца, найти занятие в чужом городе нелегко. Как-то Нюма отправился в порт, где не появлялся более пятнадцати лет, со дня ухода на пенсию. Думал, там ему и Самвелу что-нибудь подберут… Но при виде неподвижных портовых сооружений, опустевших пакгаузов и полного безлюдья, Нюма понял, что ничего хорошего его не ждет. Впрочем, он это понял еще в проходной, когда сонная тетка-дежурная не обратила никакого внимания на человека с улицы. А раньше здесь стояла вооруженная охрана, выматывала душу своей дотошностью, прежде чем впустить на территорию порта. На вопрос Нюмы насчет отдела кадров тетка ответила сквозь щель окошка: «У Горбачева спроси! Он знает, куда кого распихал со своей перестройкой». И обложила нехорошими словами Первого секретаря Коммунистической партии Советского Союза и, заодно, самого Нюму, наивного старика, который надеется на отдел кадров, когда половина портовиков осталась без работы. Так что забот у Нюмы хватало. Еще и собачка появилась в квартире… Надо было тогда турнуть того шмендрика, нет, проявили недальновидность. И он, и Самвел. Вот и расплачиваются…

Вчера день был нечетный. Как они условились — по нечетным за собачкой присматривает Самвел. А тот куда-то пропал. Утром покормил собачку, вывел во двор минут на десять и исчез. Пришлось Нюме самому кормить собачку. Правда, он соседа не попрекнул — все испытывал чувство вины за разбитый кувшин. К тому же Самвел вернулся из города каким-то усталым и подавленным. Заперся в своей комнате и не выходил. А ведь знал, что вечером по телевизору футбол. И Нюма не напоминал. Принципиально. Лишь прибавил звук, чтобы Самвел догадался, что Нюма обиделся. Но сосед не реагировал. Прошел в туалет, просидел там, как обычно, минут тридцать. К Нюме так и не заглянул, несмотря на вой футбольных болельщиков. Нюма убавил звук, потом вообще переключил канал. Так и просидел перед телевизором, бездумно глядя на экран, с которого популярный эстрадный артист Пивокуров, с видом пришибленного болвана выпучив глаза, нес какую-то чушь. И Точке артист не нравился. Она прижалась к ножке кресла и тихонечко поскуливала, когда зрительный зал взрывался восторженными аплодисментами. А вот футбол собачка смотрела внимательно…

Припозднившись, Нюма решил не выставлять Точку на кухню, оставить у себя в комнате. С тем и улегся в свою широкую деревянную кровать, на два ватных матраца: сбитые комья одного сглаживали комья второго. Зато подушка была большая, пуховая, с вышитыми инициалами покойной жены в уголке наволочки. Казалось, подушка хранит запах жены и даже ее… дыхание. Хотя инициалы едва угадывались от многократных стирок.

Спал Нюма крепко, спокойно, без сновидений, что в его возрасте являлось великим благом и предметом зависти Самвела. Тот часто ночью вставал в туалет. А храпел и постанывал так, что соседи со второго этажа выражали недовольство. «Вам бы его переживания!» — думал в ответ Нюма и лишь пожимал плечами, беря на себя «вину» Самвела. Пойди разберись, кто храпит — он или Самвел…

Тем утром Нюма проснулся в каком-то беспокойстве. Резко, как от толчка. Было тихо. Не слышно никакого храпа за стеной. Несколько секунд Нюма бездумно таращил на стену глаза… Февральская ночная темень не впускала в свои владения робкий новый день. Лишь настенные оранжевые полосы от дворового фонаря стали более расплывчаты и вялы…

Сознание пробуждалось… Нюма почувствовал в ногах непонятную тяжесть и приподнял голову. Свет фонаря касался края кровати и оттуда, как из-под оранжевой накидки, смотрела на Нюму мордашка собачки. С четкими пятнышками под глазами. Словно собачка и впрямь плакала от радости при виде Нюмы…

— Точка, Точка, — прошептал Нюма. — Что ты там лежишь в ногах? Иди ко мне…

Собачонка вскинула задок и, выпростав себя из-под оранжевой накидки, поползла к Нюме. Медленно, точно не веря своему счастью… Приблизилась. Вновь посмотрела в лицо хозяина, желая убедиться, не обманет ли ее, не прогонит ли. И, решившись, лизнула щеку Нюмы узким влажным язычком. Чуть переждала и вновь лизнула, более уверенно…

Нюма приложил ладонь к ее теплой спинке. Провел сверху вниз, прогибая покорное тельце и выговаривая ласковые слова. Он испытывал такое наслаждение, словно его самого сейчас баловали, точно мальчика. Нюма даже прикрыл глаза в тихом блаженстве. Что же говорить о собачке. Она исходила от счастья и выделывала хвостиком зигзаги, выражавшие на ее собачьем языке, должно быть, наивысшую преданность…

— Пойдем питаться, Точка, пойдем питаться. Маленьким собачкам надо питаться, — приговаривал Нюма. — Сейчас встану, умоюсь, и пойдем питаться.

Собачка, будто пропеллером, крутила хвостиком, полностью согласная с намерением хозяина. И даже позволила разочек тявкнуть. Негромко. С уважением к спящим соседям. И Нюма по достоинству оценил деликатность собачки.

— Ах ты умница моя, — растроганно проговорил Нюма. — Видно, будет у нас с тобой большая любовь, понимание…

Нюма осторожно снял Точку с груди и сел, свесив ноги с кровати. Точка соскочила на пол, отпрянула на задок и, спрямив передние лапки, внимательно смотрела на старика в белых теплых кальсонах и нижней рубашке. Нюма по балетному вытянул обе стопы, желая пальцами нащупать тапочки. И нащупал. Но только один, второй наверняка под кроватью.