Кровавый ветер - Раймонд Чэндлер

Когда я ее отпустил, она отодвинулась от меня так далеко, как позволяли размеры машины, и отерла тыльной стороной перчатки свои губы. Я сидел совершенно неподвижно.

Какое-то время мы молчали. Потом она очень медленно проговорила:

— Я ведь сама спровоцировала вас. Но я не всегда была такой. Лишь с тех пор, как Стэн Филиппс погиб в авиакатастрофе. Если бы этого не произошло, я бы сейчас была миссис Филиппс. Стэн подарил мне это жемчужное ожерелье. Оно обошлось ему в пятнадцать тысяч долларов, как он однажды признался. Белые жемчужины, всего их сорок одна; самая крупная из них диаметром около трети дюйма. Уж и не знаю, сколько она там весила. Я никогда не оценивала их и не показывала ювелирам, так что ничего об этом не знаю. Но они мне нравились благодаря Стэну. Я любила Стэна. Так, как любят лишь один раз в жизни. Вы можете это понять?

— А как вас зовут? — спросил я.

— Лола.

— Продолжайте, Лола. — Я достал из кармана еще одну сигарету и принялся по привычке разминать ее пальцами, только чтобы их чем-то занять.

— На ожерелье была незамысловатая серебряная застежка в форме двухлопастного пропеллера. А в самой середине — небольшой бриллиант. Фрэнку я сказала, что жемчуг поддельный и купила я его сама. Он не мог понять разницу. Впрочем, отличить их не так уж и просто. Но, видите ли… Фрэнк жутко ревнив.

В темноте она придвинулась ко мне, и ее бедро коснулось моего. Однако на этот раз я даже не двинулся. Снаружи завывал ветер, сотрясая деревья. Я продолжал вертеть пальцами сигарету.

— Вы, наверное, читали этот рассказ, — сказала она. — Про одну жену и про настоящий жемчуг, который она выдала мужу за фальшивый?

— Я читал его, — ответил я. — Моэм.[1]

— Джозефа наняла я. Мой муж в это время был в Аргентине. Я чувствовала себя очень одинокой.

— Вы и должны были быть одинокой, — заметил я.

— Мы с Джозефом частенько катались на машине. Иногда выпивали коктейль-другой. Только и всего. Я не пускаюсь во все тяжкие с…

— Вы рассказали ему о жемчуге. А когда ваши двести фунтов говядины возвратились из Аргентины и дали ему под зад ногой, он стащил ожерелье, поскольку знал, что жемчужины настоящие. А потом предложил их вам за пять штук.

— Да, — бесхитростно сказала она. — Естественно, я не желала обращаться в полицию. И естественно, что при сложившихся обстоятельствах Джозеф не побоялся сообщить мне, где он живет.

— Бедный Уолдо, — сказал я. — Мне его где-то даже жаль. Что за дьявольское невезение — столкнуться в такой момент со старым дружком, имеющим на тебя зуб.

Я чиркнул спичкой о подошву и зажег сигарету. Табак настолько высох от горячего ветра, что вспыхнул как трава. Девушка тихо сидела рядом; ее руки вновь лежали на руле.

— Ах уж эти летчики — всем женщинам погибель, — произнес я. — И вы по-прежнему его любите или думаете, что любите… Где вы хранили ожерелье?

— В русской малахитовой шкатулке на туалетном столике. С прочими драгоценностями. Я была вынуждена так поступить, иначе каким образом я смогла бы его носить?

— И стоили эти жемчужины пятнадцать штук. И вы полагаете, что Джозеф мог спрятать их в своей квартире. Тридцать первая, так?

— Да, — сказала она. — Я полагаю, что прошу о слишком многом.

Я открыл дверцу и выбрался из машины.

— Мои услуги вами уже оплачены, — сказал я. — Пойду гляну. В наших апартаментах двери не слишком упрямые. Когда будет обнародована фотография Уолдо, полицейские обнаружат, где он жил, но произойдет это, надеюсь, не сегодня.

— Это ужасно мило с вашей стороны, — произнесла она. — Мне подождать здесь?

Я стоял, выпрямившись и поставив ногу на подножку, и смотрел на Лолу.

Я не ответил на ее вопрос. Я лишь стоял и вглядывался в сияние ее глаз. Потом захлопнул дверь машины и двинулся по улице в направлении Фрэнклин-стрит.

Даже при таком ветре, иссушающем кожу моего лица, я мог по-прежнему ощущать аромат сандалового дерева от ее волос. И чувствовать прикосновение ее губ.

Я отпер дверь апартаментов «Берглунд», прошел через тихий вестибюль к лифту и поднялся на третий этаж. Потом на цыпочках двинулся вдоль спящего коридора и вскоре стоял у порога тридцать первой квартиры.

Света под дверью не было. Я постучал — традиционной легкой конфиденциальной дробью бутлегера, у которого широкая ухмылка на лице и поистине бездонные карманы. Ответа не последовало. Я достал кусок плотного целлулоида, претендующего на роль защитного чехла для моей водительской лицензии, и вставил его между язычком замка и дверным косяком, потом сильно приналег на ручку, нажимая в направлении петель. Краешек целлулоида достиг откоса пружины и сдвинул ее назад с тихим сухим щелчком, как будто сломалась сосулька.

Дверь подалась, и я вступил в объявшую меня темноту. В комнату проникал свет уличных огней, то здесь, то там оставляя отблески.

Я затворил дверь, включил свет и замер на месте. В воздухе стоял странный запах. Мгновение спустя я его узнал — это был запах черного табака. Я приблизился к пепельнице у окна и обнаружил в ней четыре коричневых окурка — мексиканские или южноамериканские сигареты.

Наверху, на моем этаже, послышался звук шагов: кто-то отправился в ванную. Потом я услышал, как спустили воду. Я зашел в ванную тридцать первой квартиры. Некоторый беспорядок, но в целом сойдет; однако прятать что-либо тут было негде. Кухонька заняла у меня больше времени, правда, искал я уже вполсилы. Я уже знал: в этой квартире жемчуга нет. Однако было очевидно, что Уолдо, собираясь, сильно спешил, и что-то сильно его заботило, когда он поймал пару пуль от своего старого дружка.

Я возвратился в гостиную, откинул складную кровать от стены и попытался заглянуть за зеркальную дверь гардеробной: не осталось ли каких следов пребывания от прежнего владельца. Потом я отодвинул кровать еще дальше и тотчас перестал думать о поисках жемчуга. Я увидел человека.

Он был небольшого роста, средних лет, очень смуглый и с седыми висками; одет в бежевый костюм с галстуком бордового цвета. Его ухоженные смуглые руки безвольно свисали по бокам. Небольшие ноги в блестящих остроносых туфлях почти что касались пола.

Он был подвешен на ремень, крепившийся к верхней металлической спинке кровати. Его язык высовывался изо рта гораздо дальше, чем, думалось мне, это вообще возможно для языка.

Он немного покачнулся, и это мне не понравилось. Я опустил кровать, и, надеюсь, он вполне уютно почувствовал себя между двух подушек. Я к нему так и не притронулся. Мне не нужно было касаться его, чтобы понять: он холоден как лед.

Я обошел его и проник в гардеробную, обтерев платком дверные ручки. Помещение было просто вылизано; оставалась лишь какая-то мелочь из обихода одиноко живущего мужчины.

Я вышел оттуда и все-таки приступил к осмотру покойника. Бумажник отсутствовал. Уолдо наверняка забрал его, чтобы, опустошив, выбросить. Плоская и наполовину пустая коробка из-под сигарет с надписью золотом: Louis Tapia у Cia, Calle de Paysandu, 19, Montevideo. Спички из клуба «Спецциа». Подмышечная кобура из темной грубой кожи, в которой маузер тридцать восьмого калибра.

Этот маузер говорил о нем как о профессионале, так что меня немного отпустило. Хотя, должно быть, не слишком хороший профессионал, иначе его нельзя было бы прикончить голыми руками, с таким-то маузером — оружием, которым можно легко пробить стену, — безмятежно лежавшим в его кобуре.

Кое-что я, конечно, уяснил, но не так уж и много.

Четыре выкуренных коричневых сигареты наводили на мысль об ожидании или беседе. Где-то в процессе этого Уолдо схватил маленького человека за горло и сжал настолько сильно, чтобы уже через пару секунд тот потерял сознание. Маузер теперь мог пригодиться ему не больше какой-нибудь зубочистки, если только не меньше. Потом Уолдо повесил его на ремне, не исключено, что уже мертвого. Это объясняет спешные сборы, свободную от вещей квартиру и то, как Уолдо нервничал, не застав девушку в положенном месте. Это также объясняет и оставленную незапертой машину возле коктейль-бара.

Так-то оно так, но объясняет лишь в том случае, если именно Уолдо убил его, если это действительно была его квартира — и вообще, если меня не пытались развести.

Я еще пробежался по карманам. В левом брючном я нашел золотой перочинный ножик, несколько серебряных монет. В левом заднем кармане брюк обнаружился платок — аккуратно сложенный и надушенный. В правом — тоже платок, не сложенный, хотя и чистый. В переднем кармане брюк — четыре или пять неиспользованных платочков. Просто малыш-чистюля. Ему было не по душе платком вытирать нос. Под платочками лежал небольшой новехонький футляр для четырех новехоньких ключей — от машины. На футляре было золотом выбито: Дар Р. К. Фогельзанг Инкорпорейтед. «Паккард Хауз».