Чудотворец - Борис Хазанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ты не доверяешь людям, — возразил мой отец, — какая же это вера, если она нуждается в таких примитивных доказательствах? Бог не щедр на чудеса. Немного стоит вера, которую покупают с помощью фокусов. — И он желчно усмехнулся. — Это и я умею».
«Будьте свидетелями, — закричал апостол, — он называет чудеса
Господни фокусами!»
«Могу продемонстрировать, — сказал мой отец, — пожалуйста…»
Он разинул рот, выпучил глаза, вобрал в себя сколько мог воздуха и изрыгнул синее пламя.
Народ так и ахнул.
«Вот это да, — сказал кто-то. Оживление охватило толпу, люди смеялись, свистели. — Давай еще!»
«Ты базарный фокусник, — сказал Петр, — видели мы таких чудодеев. А ножи глотать ты умеешь? Голубей вытаскивать из-за пазухи?»
«Могу, отчего же, — отвечал мой отец, стараясь сохранять невозмутимость. — Адела, подойди-ка». Он осторожно опустил два пальца, средний и указательный, в ложбинку между ее грудями и ловко вытянул оттуда платочек, встряхнул его — платок развернулся в пеструю шаль. Отец быстро собрал ее, скатал между ладонями, швырнул мячик в небо, он превратился в голубя и сел на крышу.
«Молодец, — сказал апостол и повернулся к сотнику: — Дай ему денег. — Он захлопал в ладоши. — Люди! Этот человек повеселил вас, скажем ему за это спасибо. А теперь я хочу продолжить…»
«Нет, постой, это все были игрушки, — проговорил мой отец. Его охватило какое-то мрачное вдохновение. — Слушайте, — сказал он, озираясь, — пусть кто-нибудь принесет лестницу».
«Что? — спросил Петр, нахмурившись. — Лестницу? А-а! Теперь я знаю, кто ты такой. Ты Симон Маг. Ты враг нашей веры и поплатишься за это, как поплатились другие. Господь расточит врази своя…»
«Эй, вы, живо!»
«Ты с ума сошел», — прошептала Адела.
«Молчи. И пусть принесут шофар! Есть в вашей деревне синагога?.. Пусть трубят в рог! Музыку!»
Он стоял возле лестницы, прислоненной к дому, и нервно потирал руки. Толпа приготовилась к занимательному зрелищу. Петр сложил руки на груди и с холодным презрением смотрел на моего отца.
«Боже, что делать, — бормотала Адела, — Юзя… ты бы хоть… Боже, останови его…»
Мой отец быстро влез на плоскую крышу дома сотника. «Пособите мне!» — крикнул он оттуда.
Какие-то ребята стали поднимать лестницу, я присоединился к ним. Мой отец втащил лестницу на крышу, укрепил у подножья башни и полез вверх. Ветер трепал его волосы и белое одеяние.
Произошло следующее: мой отец стоял на верхней перекладине лестницы, и в наступившей тишине было слышно, как он приговаривает что-то, не то произносит заклинание, не то молится. Внизу раздался слабый блеющий звук, это синагогальный служка трубил в выдолбленный рог. Потом звук повторился. Отец стоял, точно артист в цирке перед изумительным и опасным номером. Все быстрей и громче становилось его бормотанье. «Элохим, Элохим…»[10] — повторял он, затем с величайшей осторожностью оторвал ногу от лестницы, согнул в колене и уперся ею в стену башни, другая нога стояла на перекладине; его ладони ощупывали шершавый камень, он искал опору. И наконец, с силой оттолкнувшись, так что лестница упала с грохотом на крышу, он отделился от башни и повис в воздухе. Одна сандалия сорвалась с его ноги и упала на землю. Он парил в воздухе!
Он парил над толпой, раскинув руки и болтая ступнями, с закинутой кверху головой, и в эту минуту напоминал ребенка, которого положили на живот. Стояла мертвая тишина, пораженная толпа, как один человек, поворачивала головы вслед за ним. Его понесло в сторону. Он терял высоту и, пытаясь взлететь, бил и сучил ногами. Адела схватила меня за руку, толпа заколыхалась. Мой отец несколько раз перевернулся в воздухе и упал на землю. Мы подбежали к нему. Кучер Владимир, который тоже стоял в толпе, протолкался к нам.
Отец лежал на земле и широко открытыми глазами смотрел в небо. Женщины причитали. Кто-то в толпе сказал: «Поделом ему!» — «Как не стыдно так говорить, — отозвался другой голос, — человек разбился, а они рады…»
«Где у тебя болит? — спросила, стоя на коленях, Адела. — Ты меня слышишь?» Она обвела глазами собравшихся. «Что вы тут толпитесь, как бараны, нечего на него глазеть…» — сказала она с тоской. Толпа молча раздвинулась. Апостол Петр с суровой миной приближался к нам, за ним Корнилий и еще кто-то, сзади несли носилки. Мой отец не издал ни единого стона. По-прежнему, точно вглядываясь во что-то, он смотрел неподвижным взором перед собой. Корнилий велел нести его к себе в дом.
Кучер Владимир, Ареле и еще какой-то рыжебородый и кудрявый мужик взялись за носилки, я шел рядом, утирая слезы, мадам Адела держала моего отца за руку. Толпа начала расходиться, шумно переговариваясь, люди спорили и жестикулировали. Так мы вошли в дом, где нас ожидала непредвиденная и невероятная встреча.
Отца положили на низкое ложе. Женщины побежали готовить примочки. Полог, которым был задернут вход в горницу, приподнялся, вошел Петр и сел возле отца.
Я стоял у входа, видел, как он оперся локтем о колено, подперев ладонью подбородок, и молча воззрился на лежащего.
«Это я виноват, — сказал он наконец. — Мне надо было тебя остановить… Никто из нас не чудотворец… Я виноват, прости меня».
«Вот именно, — отозвался сиплым голосом мой отец, — вот именно: никто не чудотворец».
«Не будем спорить», — сказал Петр.
Тут вошли Адела и служанка с полотенцами, кувшином и тазом. Петр встал и вышел из комнаты. Потом послышался голос хозяина и еще один голос со странным чужеземным акцентом. В комнату вступил толстый и румяный человек в диковинной одежде. Женщины изумленно уставились на него. Из-за полога выглядывали, наседая друг на друга, любопытные. Произошло всеобщее замешательство.
«Сижу в трактире, ничего не знаю, — сказал человек громким басом, — вдруг говорят… Слава Богу, наконец-то я вас разыскал! Все вопросы — потом. Что случилось? Ради всего святого: что произошло?»
«Нет, — пролепетал мой отец, — скажите мне, что я на том свете. Скажите мне, что я сплю… Юлиан?!.»
«Конечно, ты спишь, — отвечал дядя Юлиан. — Ты спишь, и я тебе приснился. И тебе тоже, — сказал он ошеломленной Аделе. — Что вы все на меня уставились? Можно увидеть человека во сне. Можно вернуться с войны. Можно приехать из Америки. Все можно».
Он снял свой великолепный пиджак и остался в щегольском жилете, белоснежной рубашке с крахмальными манжетами, в огромном, выпиравшем из-под жилета галстуке с павлиньим глазом. Галстук был заколот дорогой булавкой. Короче говоря, это был он, легендарный дядя Юлиан, настоящий дядя из Америки, о котором только можно было мечтать, — дородный, благоухающий духами и сигарами, жизнерадостный, щедрый и богатый.
«Ну-ка помоги мне, — сказал он Аделе, отколупнул золотые запонки и засучил рукава. Вдвоем они сняли с лежащего испачканную хламиду. Дядя Юлиан принялся ощупывать моего отца. — Где болит? Здесь болит?.. Слышал, слышал о твоих подвигах… Что за мальчишество! Какое тебе дело до христианской веры? Пусть себе молятся кому хотят. Стоило ломать себе ребра ради этого…»
«Послушай… как ты здесь очутился?» — лепетал мой отец.
«Как очутился? Очень просто. Ладно, — решительно, тоном делового человека сказал дядя Юлиан, — отложим обсуждение этих вопросов до более спокойных времен. А сейчас время не терпит. Главное, как ты себя чувствуешь? Сможешь ли ты перенести дорогу?»
«Смогу, я думаю…»
«Но, но, но! Не храбрись. Мы едем далеко».
Оказалось, что два дня назад дядя Юлиан прибыл поездом в Коло-мыю. Оттуда он намеревался ехать в наш город, но случайно узнал в трактире на станции, что кучер Владимир с моим отцом отправился в другую сторону. Дядя Юлиан знал, что началась война и Польши больше не существует и, собственно, поэтому и приехал. Теперь, сказал он, нам остается только заехать за матерью.
«Да, но…» — возразил мой отец.
«Ха, ха, ха!» — захохотал дядя Юлиан, сверкая фарфоровыми зубами, и извлек из внутреннего кармана пухлый бумажник. — А это ты видел? Теперь скажи, кто из нас чудотворец?»
Мой отец поднес бумаги к своим глазам — это были визы. Четыре визы на въезд в Америку: для моего отца, для матери, для Аделы и для меня.
«Но я должен сказать, — продолжал дядя Юлиан, — ты тоже парень не промах. Держу пари, что тебя ждет в Штатах блестящее будущее. Где ты научился этим фокусам?»
«А… — мой отец махнул рукой. — Ты же видишь, чем все это кончилось».
«Нет, серьезно. Ты действительно чудодей. Хотя бы потому, что ты не разбился».
«Это ложный пророк. Я должен был его разоблачить. Ты даже не представляешь себе, — сказал мой отец, — к каким последствиям это приведет, если ему удастся заморочить голову людям».
«Они сами этого хотят, — сказал дядя Юлиан. — И ничего тут не поделаешь. Well. Отложим философию до лучших времен».
По дороге мой отец рассказывал о делах, о платежах и кредиторах, ему казалось, что нельзя уезжать, прежде чем он приведет в порядок документацию и законным образом ликвидирует фирму. Дядя Юлиан слушал его и усмехался. Потом он сказал: фирма… Какая фирма, когда сейчас война и неизвестно, что будет завтра! Купим сейчас же, не мешкая, билеты, потом поедем за мамой, захватим пару чемоданов с самым необходимым, повесим на дверях замок, объявление: «Магазин закрыт до лучших времен» — и общий привет! С этими словами он бодро спрыгнул с подножки, отчего заколыхался весь экипаж, велел Владимиру дожидаться на другой стороне вокзальной площади, а меня позвал с собой. В присутствии дяди Юлиана все происходило необыкновенно быстро. Мы вошли в зал и направились к кассе.
