Порох из драконьих костей - Владимир Аренев

А сейчас ответа у неё не было, всё, что приходило на ум, — какие-то детские выкрики, бабьи визги.

— Давай начистоту, — сказал Людвиг. Голос у него чуть дрогнул, но лицо не изменилось: широкое, самоуверенное. «Надёжный и уважаемый человек», как же. — В ближайшие дни будет сложнее всего. Вы все должны привыкнуть… к новым обстоятельствам. Я бы охотно помог, но, сама понимаешь… есть вещи, в которые посторонним лучше не вмешиваться.

— Так вы ж не посторонний, — сказала Марта. — Вы ж мне практически второй отец. Или первый отчим, я всё время путаюсь, извините.

Она с наслаждением наблюдала, как лицо его багровеет — сперва кургузая шея и уши, потом щёки — упитанные, будто у младенчика, после — морщинистый лоб.

— Не думаю, — заявил Людвиг, двигая нижней челюстью, — не думаю, что это уместная шутка. Но я понимаю, всё это для тебя очень… непросто. Пожалуйста, постарайся не наделать ошибок. Не наговорить лишнего. И вообще… кхм… будь поосторожней, хорошо?

— Обязательно, — улыбаясь, кивнула Марта. — И вы тоже. Тоже будьте поосторожней. А то мало ли.

Багровый цвет сменился бурым, и Марта заопасалась, что если Людвига сейчас хватит удар, ей будет совершенно некуда отступать, ещё сшибёт с ног, хряк этот подлючий.

— О, господин Будара! — воскликнули снизу. — А вы-то здесь какими судьбами? Привет, Марта. Ты оттуда иль туда?

Это был Элоиз Гиппель, лучший, давний друг отца. Чуть скособочившись, он тащил в одной руке звякающий и шелестящий пакет, а в другой — букет разноцветных астр.

— Туда, — сказала Марта хмуро.

— Ну, значит, вместе пойдём. А что, — повторил он, — вы-то здесь, господин Будара, какими судьбами, если не секрет?

— Я здесь по работе, — соврал Людвиг. — Совершаю обход. Ставлю на учёт.

— Тут ко мне, знаете, днём ваши парни заезжали. — Гиппель, всегда напоминавший ей доброго нескладного клоуна, вдруг стал серьёзным, и взгляд его изменился, сделался острым и внимательным. — Говорили какую-то ерунду насчёт заказов…

— Это была не ерунда, господин Гиппель, — торопливо произнёс Людвиг. — И данный вопрос — не для обсуждения вот так, на лестнице.

— То есть всё, что они утверждали?..

— Чистая правда. Желаете ещё о чём-нибудь спросить? — Теперь Людвиг взял себя в руки и разговаривал обычным своим властным тоном. Таким он, наверное, распекал подчинённых и жену, когда та была жива.

Гиппель пожал плечами:

— Да вопросов тьма. Но раз уж вы… пусть мне кто-нибудь перезвонит. Это ведь не запросто решается: материалы нужны, распоряжения насчёт участков.

— Всё будет, завтра с вами непременно свяжутся.

Людвиг кивнул Гиппелю, бросил на Марту короткий, странный взгляд и застучал каблуками по ступеням.

— Вот ведь чмо, — сказал Гиппель. — Козёл в погонах. Если б не они, — сообщил он Марте, — давно бы уже с ним другой разговор был. Веришь?

Марта кивнула.

Тут и верить не нужно было: она знала, что если б не погоны, Людвиг с Элизой просто не познакомились бы. В её парикмахерскую кто попало не ходил.

— Ну а у тебя как успехи? — спросил, чтобы не молчать, Гиппель. — Вижу, решила сменить имидж — тебе идёт. К выпускным-то как, готовишься? Я слышал, собираешься в университет поступать?

Марта снова кивнула. Они шагали по лестнице плечом к плечу, Гиппель звенел пакетом и держал астры так, чтобы не задеть Марту.

— Всё нормально, спасибо, — сказала она. — Готовлюсь.

— А как отец?

Это был вопрос. Даже два — и Марта прокляла себя за то, что о втором подумала только сейчас.

А ведь напрашивался сам собой.

Что делал Людвиг в их парадном? Какой такой обход, какой учёт?

А если заходил к ним домой — то зачем? Поговорить с отцом? Припугнуть его своими погонами, корочкой своей, пистолетом кургузым, который он всегда держал под боком, даже если уходил в спальню к Элизе?

Нервно звякая ключами, Марта наконец отперла металлическую дверь, затем другую — и в нос ей шибануло пороховой гарью. У Стефана-Николая (точнее — у его отца) была мелкашка, иногда им с Чистюлей и Мартой позволяли пострелять из неё по жестянкам из-под колы, так что запах этот она ни с чем бы не спутала.

Как была, в туфлях, Марта метнулась в комнату. Дура, мысленно твердила она, дура, дура, дура! На скамейке ты сидела! С духом собиралась! А он… тут…

— Марта, — сказала Элиза. — Куда ты в обуви? Мы только пропылесосили.

Она вынырнула из недр серванта, в одной руке тарелки, в другой — ваза. Как будто знала, что придёт Гиппель с астрами.

Отца в комнате не было, на диване валялось смятое покрывало, рядом на столике выгибал шею гадючий кувшин. Хлопал на сквозняке тюль, и запах гари уже казался Марте чем-то надуманным, ненастоящим. Отец стоял на балконе, спиной к ней, и смотрел во двор. Она решила бы, что курит, но он никогда не курил, даже после войны не начал.

— Марта? — Из кухни выглянула тётя Мадлен, папина сестра. — Боже, как ты выросла! И покрасилась! А знаешь, тебе идёт. Патрик, иди-ка посмотри!

В комнату явился муж тёти Мадлен — с закатанными рукавами, кисти мокрые, в грязи, в правой — нож. Наверняка приспособили чистить картошку, подумала Марта и улыбнулась.

Тётя с её супругом жили в Истомле, в Ортынск наведывались редко, хотя исправно присылали поздравления к праздникам и гостинцы. Элизу они — к удивлению и обиде Марты — в целом одобряли, впрочем, они были людьми мягкими, простыми. Иногда Марте хотелось, чтобы тётя никуда не переезжала, чтобы наоборот — дядя переехал в Ортынск; это было бы здорово — видеться с ними чаще, пусть бы даже это означало необходимость терпеть их задавак-близняшек.

— Ну, — пробасил дядя Патрик, — у вас сегодня аншлаг, как я погляжу. Вы, ребята, только-только с егерем разминулись, не знал я, что в Ортынске егеря прямо по квартирам ходят, справляются о здоровье заработчан. С другой стороны, оно, может, и правильно: кто его знает, какие там, за рекой, условия, вдруг зараза или ещё что… а это уже вопрос не личной гигиены, а политический, если задуматься…

Тётя Мадлен посмотрела на него выразительно и недвусмысленно, дядя закашлялся, пробормотал: «Так я картошку пошёл… да?» — и совершил ловкий тактический маневр, отступая на исходные позиции.

Из прихожей между тем выдвинулся — с астрами наперевес — Гиппель. Он символически приобнял Элизу, вручил ей букет, тётя Мадлен бросилась, чтобы принять тарелки, ваза была доверена Марте, Элиза с цветами ушла в ванну, а с балкона явился отец — и Гиппель шагнул к нему, заключая уже в настоящие, дружеские объятия.

Началась обычная в таких случаях кутерьма, тётя Мадлен пыталась навести порядок, но только порождала ещё больший хаос, поскольку стол раздвигать было рано, цветы в кухне только мешали, а миска, которую все кинулись искать, давно уже использовалась дядей Патриком для складирования почищенной картошки…

Гиппель увёл отца на балкон и о чём-то говорил с ним, взмахивая нескладными своими руками. Отец молча кивал.

Звонок мобильного за всей этой катавасией Марта разобрала не сразу.

— Ведьма? — спросил в трубке хриплый голос. Будто затупленной пилой провели по фанере.

— Я сейчас не могу говорить.

— И не надо, — сказал Губатый. — Ты слушай. Тут наклёвывается кое-что. Кое-что серьёзное, понимаешь? Я сегодня схожу посмотрю. Если не врут… — Он хохотнул (пила вгрызлась в фанеру). — Ты же хотела в эту вонючую столицу? Поступать, да? Ну так не боись: хватит и на жильё снять, и на сунуть кому надо в карман. Как минимум год не будешь чесаться об этом.

— Шутишь? — аккуратно произнесла Марта. С этакой лёгкой насмешкой. Дескать, ищи дураков, так я тебе и поверила.

Что там у него может наклёвываться? Полный позвоночник? Крыло целое?

Пила заелозила по фанере, Марте показалось, что сейчас прямо в ухо полетят щепки и слюна.

— Мне чё, нечем больше заняться? Жди, в общем. Завтра сможешь, ближе к вечеру?

Ближе к вечеру — это означало, что придётся отпрашиваться из Инкубатора. Впрочем, Штоц ей разрешит, он добрый. И если всё пройдёт как надо, Марта даже успеет сделать уроки на среду. Сегодня-то ей вряд ли это удастся, минимум час продержат за столом.

— Когда узнаешь?

— Когда узнаю — наберу, — отрезал Губатый. И положил трубку — само собой, не прощаясь.

Скоро сели за стол. Тут уж Гиппель вежливо лишил тётю маршальского жезла и принял командование на себя. Он расспрашивал дядю Патрика о делах в Истомле, тётю Мадлен о близнецах, сам делился смешными историями, поднимал тосты за хозяина и за хозяйку, за дочку-умницу-красавицу, за лишь бы не было войны и чтоб дом — полная чаша. Всё это было Марте знакомо, в прежние, лучшие годы Гиппель часто к ним заглядывал, да и потом не забывал. Именно он помогал отцу в очередной раз найти новую работу, одалживал деньги, когда семья совсем сидела на мели… Он же в своё время отговаривал отца от того, чтобы ехать на заработки, — но к сожалению, с этим не преуспел.