Тень деревьев - Жак Безье

ЧЕТВЕРОСТИШИЕ, СЛОЖЕННОЕ ВИЙОНОМ. КОГДА ОН БЫЛ ПРИГОВОРЕН К СМЕРТИ

Я Франсуа — чему не рад! —Увы, ждет смерть злодея,И сколько весит этот зад,Узнает скоро шея.

Ронсар

(1524–1585)

«Старухой после медленного дня…»

Старухой после медленного дня,Над пряжей, позабывши о работе,Вы нараспев стихи мои прочтете;Ронсар в дни юности любил меня.

Служанка, голову от сна клоняИ думая лишь о своей заботе,На миг очнется. Именем моим вспугнетеВы двух старух у зимнего огня.

Окликнете — ответить не сумею;Я буду мертвым, под землей истлею.И, старая, вы скажете, грустя:

«Зачем его любовь я отвергала?»Вот роза расцветает, час спустяЕе не будет — доцвела, опала.

Иоахим Дю Белле

(1522–1560)

ИЗ КНИГИ «ОЛИВА»

Голубка над кипящими валамиНадежду обреченным принесла —Оливы ветвь. Та ветвь была светла,Как весть о мире с тихими садами.

Трубач трубит. Несет знаменщик знамя.Кругом деревни сожжены дотла.Война у друга друга отняла.Повсюду распри и пылает пламя.

О мире кто теперь не говорит?Слова красивы, и посулы лживы.Но я гляжу на эту ветвь оливы:

Моя надежда, мой зеленый щит,Раскинь задумчивые ветви ширеИ обреченным ты скажи о мире!

Уж ночь на небо выгоняла стадоСвоих блуждающих косматых звезд,И ночи конь, вздымая черный хвост,Уж несся вниз, в подземную прохладу.

Уж в Индии встревожены и рады,Перекликались сонмы сонных звезд.Все розовело. Трав был слышен рост.Туманов плотных дрогнула ограда.

Тогда вся в жемчуге, светясь, горя,Вдруг показалась новая заря.И день, пристыжен смутным ожиданьем,Далекой Индии большой ВостокИ пыль анжуйских голубых дорогЗалил своим как бы двойным сияньем.

ИЗ КНИГИ «ДРЕВНОСТИ РИМА»

Увидев Рим с холмами неживыми,Безмолвствует в смятеньи пилигрим:Нагромождение камней пред ним.Напрасно Рим найти он тщится в Риме.

Был пышен Рим и был непобедим,Он миром правил. В серо-синем дыме —Обломки славы, щебень. Где же Рим?Уж Рима нет, осталось только имя.

Он побеждал чужие города,Себя он победил — судьба солдата.И лишь несется, как неслась когда-то,

Большого Тибра желтая вода.Что вечным мнилось, рухнуло, распалось.Струя поспешная одна осталась.

Повсюду славен, повсеместно чтим,С поверженными, праздными богами,С убогим мусором в разбитом храме,Нам открывается великий Рим.

Был блеск его уму непостижим,Беседовали башни с небесами,И вот, расщеплен, он лежит пред нами,Он нас томит ничтожеством своим.

Где слава цезарей, рабов работа,Побед кровавых пышные ворота,Героев рой, бессмертия ключи?

Все унесли века. Страшней нет власти.Я говорю себе: коль эти страстиИспепелило время, промолчи.

Пришельца потрясает запустенье:Те арки, что страшили небеса,И дерзкий мост, и мрамора леса —Пожарище, камней нагроможденье.

Но этот прах — источник вдохновенья;Еще звучат былого голоса,И зодчий, открывая чудеса,Возносит к небу дивные строенья.

Не мните вы, что все окрест мертво,Колонны рухнули, не мастерство.Обманчивому облику не верьте.

Вот он — веками истребленный Рим,Он воскресает, он неистребим,Рожденный страстью, он сильнее            смерти.

ИЗ КНИГИ «СОЖАЛЕНИЯ»

Я не берусь проникнуть в суть            природы,Уму пытливому подать совет,Исследовать кружение планет,Архитектуру мира, неба своды.

Не говорю про битвы, про походы.В моих стихах высоких истин нет,В них только сердца несколько примет,Рассказ про радости и про невзгоды.

Не привожу ни доводов, ни дат.Потомкам не твержу, как жили предки.Негромок я, цветами небогат.

Мои стихи — случайные заметки.Но не украшу, не приглажу их —В них слишком много горестей моих.

Льстецы покажут нам искусство лести,Влюбленные раскроют сердца страсть,Хвастун свой подвиг приукрасит всласть,Вздохнет пройдоха о доходном месте.

Ревнивец будет жаждать мести,Ханжа докажет, что от бога власть,Подлиза скажет, как к стопам припасть,Вояка бравый помянет о чести,

Хитрец откроет мудрость дурака,Дурак его похвалит свысока,Моряк расскажет, как он плавал в море,

Злословить будут злые языки,Шутить не перестанут шутники.Я в горе вырос и прославлю горе.

В лесу ягненок блеет — знать,Овцу зовет. Меня вскормилаТы, Франция. Кого мне звать?Ты колыбель и ты могила.

Меня ты нянчила, учила.Меняют стих, меняют стать.Но как найти другую мать?Кому ты место уступила?

Зову, кричу, а толка нет:Лишь эхо слышу я в ответ.Другим тепло, другим отрада,

А мне зима, а мне сума,И волчий вой сведет с ума.Я — тот, что отстает от стада.

Служу — я правды от тебя не прячу, —Хожу к банкирам, слушаю купцов.Дивишься ты, на что я годы трачу,Как петь могу, где время для стихов.

Поверь, я не пою, в стихах я плачу,Но сам заворожен звучаньем слов,Я до утра слагать стихи готов,В слезах пою и не могу иначе.

Так за работою поет кузнец,Иль, веслами ворочая, гребец,Иль путник, вдруг припомнив дом            родимый,Так жнец поет, когда невмочь ему,Иль юноша, подумав о любимой,Иль каторжник, кляня свою тюрьму.

Счастлив, кто, уподобясь Одиссею,Исколесит полсвета, а потом,В чужих порядках сведущ, зрел умом,Ла землю ступит, что зовет своею.

Когда же наконец увидеть я сумеюМою Луару, мой убогий домИ дым над крышей в небе голубом?Я не хочу величья Колизея.

Не мил мне мрамор. Как ни пышен Рим,Он не сравнится с домиком моим.На что бы ни глядел и ни был где бы,

Передо мной не боги на горе,Не быстрый Тибр, а милая ЛиреИ Франции единственное небо.

Хочу я верить, а кругом неверье.Свободу я люблю, но я служу.Слова чужие нехотя твержу,Который год ряжусь в чужие перья.

Льстецы трусливо шепчутся за дверью,Вельможа лжет вельможе, паж — пажу.Не слышу правды, правды не скажу,Хожу, твержу уроки лицемерья.Ищу покоя, а покоя нет.Я из одной страны спешу в другуюИ тотчас о покинутой тоскую.

Люблю стихи, а мне звучит в ответВсе та же речь, фальшивая, пустая —Святоши ложь, признанья краснобая.

Зачем глаза им? Ведь посмотрит кто-то,Доложит. Уши им зачем? Для сна?Они не видят горя, им виднаДоспехов и трофеев позолота.

Кто плачет там? Им воевать охота.Страна измучена, разорена,Но между ними и страной стена.Еще поцарствовать — вот их забота.

Страна кричит. У них свои игрушки:Знамена, барабаны, трубы, пушки.Приказ готов. Оседлан быстрый конь.

Так на холме король троянский стояГлядел, как перед ним горела Троя,И, обезумев, прославлял огонь.

Эжен Потье