Сулла - Георгий Гулиа

Сулла говорил не очень красиво. У него как у оратора было немало соперников. Однако ни он сам, ни его враги не придавали особого значения его ораторскому искусству. Важнее было не то, ка́к он говорил, а то, что́ говорил. Важнее было уловить скрытый смысл его речей, чем следить за его жестами, правильным произношением и вкраплениями греческих выражений. Да и сам Сулла никогда не претендовал на роль капитолийского оратора. Он старался не напрягаться, часто повторял – для вящей убедительности – отдельные слова, а иногда и целые фразы. Он как бы вдалбливал свою мысль в голову своего слушателя. Глуховатый, бесцветный голос его никого бы не взволновал, если б не принадлежал этот голос именно Сулле.

Сулла говорил:

– Это наше войско приглянулось Марию. Ему хочется напоследок сразиться с Митридатом – с человеком цветущего здоровья, больших познаний и энергии. Если это разрешить Марию, то, значит, пренебречь интересами Рима, всего отечества. Кто это позволит? Разве римский народ допустит до этого? Никогда!

Его слушали внимательно. Все, что говорил Сулла, – истинная правда. По-видимому, так оно и есть. Во всяком случае, с его точки зрения. И с точки зрения его друзей. Слушали внимательно еще и потому, что момент был воистину критический. Все зависело от того, как развернутся события. А в том, что они развернутся, да еще с особенной силой, в этом не могло быть никакого сомнения…

– Итак, с одной стороны – римский новоявленный диктатор, немощный духовно и физически, а с другой – мы. Мы с вами, войско, готовое на подвиги во славу отечества. Что надо Марию? Ему нужны мы, чтобы с нашей помощью загрести несметные богатства в Малой Азии, потом пройтись по нашим горбам, заработанным нами в боях, и с триумфом возвратиться в Рим. Не правда ли, очень занятная картина?

Это действительно было бы омерзительно, и военачальники реагировали на эту мрачную картину, нарисованную Суллой, с великой неприязнью к Марию и римскому сенату.

Сулла продолжал:

– Итак, все золото римскому диктатору, его тирании и тем, кто поддерживает всю эту нынешнюю римскую мразь! А нам с вами – что? Пустые чаши с господского стола? Так, что ли? – Сулла возвысил голос. Он закинул голову и вскричал: – Нет! Нет! Нет!.. Не верно ли говорю?

Одобрительные возгласы были ему ответом.

– А мы что же с вами? Мы-то разве безголовые? Как бы не так! Римской тирании мы отвечаем провозглашением всех республиканских традиций, которые мы с вами клянемся защищать. Мне кажется, – я в этом даже совершенно уверен, – перед нами один-единственный путь: надо идти вперед, надо думать о Понтийской империи Митридата, не выпускать ее из виду до победы над нею! Мы должны вернуться из похода в Малую Азию людьми богатыми, людьми уважаемыми, наделенными землею в достаточном количестве. Ежели есть у кого-нибудь из вас на примете другой путь – укажите мне его. Мы посмотрим, что это за путь, и, возможно, он нам и понравится. Есть ли такой путь?

Вопросив, Сулла умолк, но, так как никто не мог назвать иного пути, он сказал:

– Верно, другого пути нет в природе, и поэтому вы молчите. По моим наблюдениям, к походу мы готовы. Остается только назначить день, когда мы оставим этот лагерь и пойдем добывать не только славу для отечества, но и деньги для себя… Я кончил.

Заключительные слова особенно пришлись по душе военачальникам. Всем без исключения. Когда опытный, великий муж говорит дельно и справедливо – тогда в палатке полководца царит единодушие.

Фронтан и Руф, которым все было ясно, спросили: когда Сулла назначает выход из лагеря? Едва ли сию минуту можно дать надлежащий ответ, сказал им Сулла. Все зависит от воли богов. К счастью, здесь, неподалеку, пребывает изумительный гадатель. Ему ясно многое, что скрыто от нас. Его совет будет иметь первостепенное значение.

С этим тоже все согласились.

– Но как бы то ни было, – заметил Сулла, немного подумав, – на этой декаде решится все. Приказываю: всем военачальникам сегодня же объявить первую боевую тревогу. Завтра вечером я объявлю вторую боевую тревогу. Третья тревога – сигнал к выходу. Ясно ли меня поняли?

Фронтан по традиции поднялся, бросил поочередно взгляд на каждого присутствующего и доложил Сулле:

– Приказ понят всеми.

– Прекрасно!

– Я распоряжусь сейчас же о выдаче денег солдатам, – сказал Фронтан.

– Прекрасно! – повторил Сулла.

Квестор объявил:

– Всем, кому требуется обмундирование походное и оружие дополнительно, – получить сегодня же.

– Прекрасно! – еще раз произнес Сулла.

В самом деле, разве не прекрасно? Все без сучка, без задоринки.

Тучи тем временем заполнили все небо. Сверкнула молния, и промчался над облаками Юпитер, грохоча колесами своей крылатой колесницы.

Буфтомий явился не один: за его спиной маячила фигура не то подростка, не то девушки. Гадатель приложил руку к сердцу по восточному обычаю.

– Ты звал меня – и я явился, – сказал он тихо.

Сулла встал навстречу ему:

– Ты, я вижу, не один…

– Эта прекрасная Филенида, – пояснил гадатель, – не выносит одиночества.

Сулле показалось, что Буфтомий при этих словах улыбался таинственной, многозначительной улыбкой. Гадатель легонько подтолкнул вперед ту, которую назвал Филенидой. Светильник озарил лицо девушки, ее глаза, полные неги и покоя. Сулла не видел больше ничего, кроме ее глаз, да и не мог видеть, ибо Филенида была укутана в зеленого цвета плащ с капюшоном. По лицу ее текли светлые капельки воды – прекрасный след только что утихшего ливня.

Она сбросила плащ, и в белоснежной тунике – безрукавной и длинной – предстала некая красавица, о которой можно было сказать языком греческих поэтов: воистину пенорожденная!

Она была невысока ростом, тонка станом. Ноги ее в золотистых башмаках те же греческие поэты непременно окрестили бы словом «божественные». Правда, золотые башмаки мигом навели Суллу на определенные мысли, но девица казалась столь чистой и юной, что дурное было немедленно отвергнуто. И Сулла примирился с присутствием Филениды в палатке.

– Кем доводится тебе это дитя? – спросил Сулла, не в силах оторвать взгляда от Филениды.

– Вот эта?

– Да, вот эта. Филенида, как ты соизволил назвать ее, Буфтомий.

Гадатель погладил девушку по тщательно зачесанным волосам. Погладил так, словно боялся притронуться к ним. Черные блестящие волосы, черные тонкие брови, черные длинные ресницы, большие кровянисто-красные губы, розовые щеки, белая шея… Да не с картины ли сошла она? Кто, какой кистью, какой краской писал ее? И сколько ей лет? Неужели двадцать? Наверное, не больше… Вот смотрит она на тебя без страха, с любопытством, и мурашки пробегают у тебя по спине…

Сулла весь преобразился. Он предельно вежлив, предельно внимателен, предельно гостеприимен. Позвал Эпикеда и велел подать ужин. Сам определил меню: лимоны керкирские, финики засахаренные в меду, масло венафрское, мед аттический, ветчина менапская, мясо цесарок по-этрусски, телятина жаренная кусками по-самнитски. Пожалуй, все! Вино смоляное из Виенны, да еще воды горячей и холодной…

– Время раннее, – сказал Сулла, – пока еще не сменилась первая стража… Поторопись-ка, Эпикед. Покажи свою сноровку.

Слуга удалился, пообещав не испытывать терпения хозяина и гостей. Сулла обратился к Буфтомию:

– А все-таки кем она тебе доводится?

– Племянница моя, – произнес гадатель таким тоном, чтобы Сулла вовсе не поверил ему. – Впрочем, какая разница, кем она мне доводится?

Сулла подвел Филениду к стулу со спинкой, инкрустированной в Мавритании. Ему вдруг почудилось, что рядом с ним невеста. Потому что Филенида вела себя, как невеста на свадьбе.

Филенида уселась с воистину царственной осанкой, запрокинула ногу на ногу. И он увидел высоко над столом яркий ряд ногтей, чудесно отшлифованных и покрашенных в ярко-синий цвет.

Сулла желал поговорить с гадателем с глазу на глаз. Ему нужен был знак, божественный знак. А тут вдруг эта Филенида! Извинившись перед девицей, Сулла увлек Буфтомия в дальний угол довольно просторной палатки, туда, где обычно стелили ему походную постель.

Филенида проводила его понимающим, лукавым взглядом, в котором он, при всем желании, не смог прочесть ничего определенного.

– Послушай, – заторопился Сулла, думая все время о Филениде и все еще не веря, что существо это находится здесь, совсем рядом, и еще не разгадано им, – послушай, Буфтомий, мне нужен твой проницательный ум и твое умение проникать в божественное предопределение.

Буфтомий приложил руку к сердцу. Покорно наклонил голову набок.

– Видишь ли, Буфтомий, мне надо готовиться в поход…

– Знаю.

– Кто тебе сказал? – поразился Сулла.

– Разве войско создано для того, чтобы сидело оно в лагере и жирело от безделья?

– Верно. Не для того.

– Следовательно, великий Сулла, оно уйдет в поход.