Теория игр - Александр Исаев

(По-моему, здорово!)

Я:

- Ваше мнение?

Г а л и н а И в а н о в н а (молчит).

Я (снова):

- Ваше мнение?

Г а л и н а И в а н о в н а (молчит).

Я (начинаю грызть ногти).

(Стоп! Что-то я все время грызу ногти. Это литературный штамп. От повторов надо избавляться.)

Я (глядя в окно):

- Ваше мнение?

Г а л и н а И в а н о в н а :

- У вас нет никаких шансов!

И тут происходит неожиданное.

Стопор, удерживавший стотонную лебедку, срывается; и она, с нарастающим грохотом, начинает раскручиваться...

"Кто вы такая? - кричу я. - Кто вам дал право оценивать мои шансы?"

(Глупость! Права не дают, их берут.)

Стальной трос свистит в ушах...

Я - ЛИЧНОСТЬ! Понимаете? Л и ч н о с т ь ! Уникальная, особая, неповторимая. Есть Высшая Сила (Бог, сверхинтеллект, назовите как угодно), она покровительствует мне. Я ей и н т е р е с е н ! Она всегда помогала мне, поможет и сейчас.

Так уже было.

В пятом классе мне нравилась одна девочка. У нас были соревнования по бегу. Я очень хотел победить! Обычно я приходил к финишу вторым. Первым приходил Вовка Краснобаев. Но в этот раз у него развязался шнурок. И первым пришел к финишу я.

Я! (Ходящая ходуном лебедка сотрясает здание.)

"Лечь!" - неожиданно приказываю я Галине Ивановне.

Галина Ивановна бухается на пол.

- Принять положение "упор лежа"!

Галина Ивановна подчиняется.

- Лечь! - Встать! - Лечь! - Встать! Я пытаюсь перекричать грохот лебедки.

- Лечь!

- Встать!

- Лечь!..

Груз ударяет о землю; поднимается целое облако пыли, похожее на атомный гриб. Делается тихо.

- Встать! - командую я.

Галина Ивановна медленно поднимается...

- Оправиться!

Галина Ивановна одергивает гимнастерку...

- Кру-гом!

Галина Ивановна разворачивается...

- Марш!

... Галина Ивановна стоит в дверях.

- Звонили из библиотеки, - говорю я. - Пришли новые поступления. Надо их забрать.

- Хорошо, - роняет Галина Ивановна и, описав взглядом полуокружность, скрывается за дверью.

При чем здесь "хорошо"? Подчиненный должен говорить: "Есть!" или "Слушаюсь!", в крайнем случае.

8.

Вечером меня навещает Виктория. Час назад Вольдемар умотал на симпозиум - в Хабаровск, и Виктория прямо с вокзала - ко мне.

Я помогаю ей раздеться. Цепляю на "плечики" шубку, достаю из рундука тапки...

Виктория молчит, но по ней видно, что она уже знает о моем заявлении.

"Она знает, что я знаю, что она знает..."

И так до бесконечности.

Я могу только догадываться, какие арифметические действия производятся в данный момент в этой гладко зачесанной головке.

Чистый лист бумаги разделен пополам вертикальной линией. Актив и пассив. У актива есть подзаголовок "муж", у пассива - "любовник". Или наоборот: непринципиально!

Далее идут расчеты: стр. 10 (х) стр. 20 (:) стр. 4 ... и т.д.

Внизу - баланс. Он явно не в мою пользу. Но что я знаю наверняка - так это то, каким будет финал нашей встречи.

В и к т о р и я (приподнимая вуаль):

- Умоляю! Ради нашей любви. Забери свое заявление! Несолидно? Чем объяснить? Скажи, что с тобой приключился солнечный удар. Откуда я знаю про удар? Милый мой, женское сердце не обманешь. Баба, - она нутром видит!

Я (кусая локти, маячу по комнате).

В и к т о р и я (бросает последний козырь):

- А за это я отдам тебе свое самое дорогое!

Я (устремляюсь к ее сумочке).

"Шутка!"

Ладно, сдаюсь! Ваша взяла. Терпеть не могу, когда люди унижаются. Честно говоря, мне самому это директорство, как зайцу стоп-сигнал. Больше всего на свете я ценю свободное время. Короче, уговорили! Пусть Вольдемар будет академиком, а ты ... "Академшей", что ли? К тому же, когда спишь с женой академика, поневоле чувствуешь себя ЧЛЕНОМ-корреспондентом, как минимум.

Мы пьем шампанское. Виктория не сводит глаз с экрана. Там Цезарь Калигула изголяется над новобрачными. Поставил жениха "зюзей" ("зюзя" - это буква "з", поваленная набок, попой кверху,- примеч. авт.) и пользует его куда ни попадя.

"Бр-р-р! Не приведи, господь".

Я целую Викторию...

Удивительно, что она до сих пор не коснулась цели своего визита. Она не может не понимать, что с налету такие дела не делаются. Меня надо ПОДГОТОВИТЬ.

Может быть, она считает, что решит все проблемы со мной, как говорится, уже "в дверях"?

В и к т о р и я (подкрашивая губы перед зеркалом):

- Да, чуть не забыла! Забери свое заявление, не позорься. У тебя же нет никаких шансов! Ну, все, мне пора. Пока!

Я начинаю раздевать Викторию...

Переворачиваю ее с боку на бок...

Подкладываю ей под живот подушку...

Ее выдержке можно только завидовать. Что значит, польская кровь!

"Еще Польска не сгинела!.."

(За слова не ручаюсь.)

Кстати, предлагаю идею монументального - по размерам - полотна: "Польская партизанка на допросе у "сусанинцев". В роли второго "сусанинца" Мак-Дауэлл. Подпольная кличка: "Тяжеловес". Виктория мужественно сносит экзекуцию.

"Какая выдержка! Какая потрясающая выдержка!"

От одной мысли, что я связан с этим героическим народом, пусть даже осьмушкой крови, у меня влажнеют глаза.

"Наверх, вы, товарищи! Все - по местам, - вырывается из моей груди. Последний парад наступает!.."

(К сожалению, других героических песен, тем более польских, я не знаю.)

"Врагу не сдается наш гордый "Варяг", - подхватывает Мак-Дауэлл. Пощады никто не желает!"

Нет, судя по стиснутым зубам Виктории, финал будет иной.

В и к т о р и я (уже в дверях):

- Забери заявление, "академик"!

Я лежу на спине, закрыв глаза.

- Мне пора, - говорит Виктория и начинает одеваться.

Мы - уже "в дверях". В смысле, в прихожей. Я подаю Виктории шубку, бросаю в рундук ее тапки.

Виктория стоит перед зеркалом и роется у себя в сумочке...

Финал должен грянуть с минуты на минуту.

"Да, чуть не забыла, - мысленно суфлирую я. - Забери за-яв-ле-ние!"

(Никакой реакции.)

"Забери за-яв-ле-ние!"

(Опять никакой реакции.)

"Заявление забери!" - мысленно рявкаю я.

(Черт, совсем охрип! Мысленно.)

- Это тебе, - неожиданно говорит Виктория и протягивает небольшой пакет, перевязанный шелковой лентой. - Поздравляю!

"Ах, да! Сегодня же 23 февраля. День Советской Армии."

- Только, пожалуйста, разверни его, когда я уйду, - добавляет она и направляется к двери.

"Однако..."

Я возвращаюсь в комнату. Сажусь на постель - недавнее поле брани...

На полу "сусанинцы" режутся в карты. В углу дымит чубуком шляхта, пустив его по кругу...

Неутомимый Мак-Дауэлл пользует на экране очередную жертву...

У меня в руках пакет, перевязанный шелковой лентой. Обычно на 23 февраля Виктория дарит мне носовые платки. (Надеюсь, без намека.) Это наша традиция, и мы ее храним. Кажется, и на этот раз Виктория не изменила себе. Я бросаю пакет на стол, но промахиваюсь. Пакет улетает аж за батарею.

"Ладно, завтра достану."

Один из шляхтичей, с хищным, загнутым крючком носом, выпустив мне дым в лицо, насмешливо интересуется:

- Чем пан не доволен?

"Нет, старик, все нормально..."

Все нормально.

9.

Я стою в очереди в буфете и изучаю его скудный ассортимент, когда туда заглядывает Юлия.

- Ты где свою подружку потеряла? - интересуюсь я.

- Инга заболела.

- Что-то серьезное?

- Нет, ангина.

Прекрасно! Нет, то, что Инга заболела, это, конечно, плохо. Прекрасно, что мне предоставлена возможность доказать, что мои слова никогда не расходятся с делом. Как там у меня? "Когда они будут болеть, я буду ходить в аптеку?" Вот, и иди!

В центральном гастрономе я покупаю трехлитровую банку абрикосового сока, килограмм лимонов, конфеты и, остановив такси, еду к Инге домой.

Дверь мне открывает невысокая миловидная женщина - мать Инги.

В руке у нее книга.

"Советский народ - самый читающий народ в мире", - мысленно рапортую я.

Инга уже в прихожей. На ней джинсы, "ковбойка" навыпуск. Шея обмотана шерстяным платком.

Удивление на ее лице уступает место восторгу.

- Я сейчас! - кивает она и шмыгает в свою комнату.

- Раздевайтесь, - улыбаясь, говорит мамаша.

"Мамаша, ничего, что я вас так - по-простому? По-солдатски?" - мысленно интересуюсь я.

Мамаша достает из рундука шлепанцы каких-то невероятных размеров.

"У вас в роду слоновой болезнью никто не страдал?" - едва не слетает у меня с языка.

Отсутствие в доме мужчины я определяю сразу. Как? Шут его знает! Возможно, по цвету обоев...

- На улице холодно? - спрашивает мамаша.

Все это время улыбка не сходит с ее лица.

Ну, как же! Жених пришел.

"Мамаша, эх, мамаша! Чему радуетесь? - ворчу я про себя. - К вашей дочке пришел ... (ладно, не будем уточнять кто), который ей, можно сказать, в отцы годится. Тут, мамаша, плакать надо!"

Честно говоря, ее улыбка уже начинает меня раздражать. Прямо не мамаша, а какой-то скалозуб в юбке. Что бы такое придумать, чтобы ей сразу взгрустнулось?

"Вариант первый".

Утро. Я в семейных трусах выхожу из комнаты Инги и сталкиваюсь с мамашей...