Резервисты - Егор Лосев

Колонна состояла из двух здоровенных бронированных «Мерседесов», чтобы не привлекать внимание военной техникой. Надо заметить, что и наши, и цадальники предпочитали ездить по не боевым делам на «Мерседесах», которых здесь было огромное количество, все старые, 70-ых — 80-ых годов, но на ходу. Многие были бронированные, с толстыми не открывающимися стеклами.

С нами за компанию напросился Киса. Кису звали Сашок, и он служил минометчиком. Кадр это был уникальный, типичная карикатура на еврея. Высокий, сутулый, в очках С толстыми стеклами, на горбатом, вечно сопливом носу. Форма на нем висела мешком и болталась, как на вешалке. Но зато его шестидесятимиллиметровое минометное хозяйство всегда блестело. Да и мину он, говорят, мог положить в баскетбольное кольцо. Однако главное его достоинство заключалось в том, что он неплохо пел и играл на гитаре. Кличку Киса Сашок получил после того, как выменял у кого-то из местных двухпудовую гирю. Чтобы уровнять «весовые категории», лишний вес с нее он просто спилил ножовкой и теперь по утрам тягал кастрированную гирю, накачивая мышцы. Киса не курил и на наш вопрос, зачем он едет, пробурчал что-то невнятное.

Взводный в это время находился на дежерстве. Мы как раз рассаживались по машинам, когда он показался в дверях бункера.

— Бехия-я-я-ят абук! [5] — возмутился Боаз, — Не вздумайте оставить своего командира без курева!

Леха успокоил лейтенанта, пообещав закупиться на его душу тоже.

Мы дружно передернули затворы и поехали. Поездка прошла без приключений. Приближаясь к базе цадальников[6], мы проехали через позиции их артиллерии. Пушки М-46 стояли в капонирах, похожие на динозавров, уставив в небо длиннющие стволы, увенчанные набалдашниками дульных тормозов.

Пока мы ходили за сигаретами, Киса не терял времени даром. Подойдя к машине, нагруженные куревом, мы увидели, что он осторожно ставит в багажник зеленые снарядные ящики.

— Что это? — спросил Мишаня, заглядывая в багажник.

«Мины…» — нехотя пробурчал Сашок себе под нос. «Ты че Киса, охренел?! Нах… тебе мины?! Своих мало?»

«Эти игольчатые…» — пробубнил Сашок. Оказалось, что он решил попробовать пострелять игольчатыми минами (флашет-мины, которые вместо осколков разбрасывают сотни иголок). Для этого он выменял три ящика мин, которые собирался везти в багажнике. Уговаривать нас пришлось минут двадцать, ведь сдетонируй они, небо нам бы показалось с овчинку. Но все обошлось, и Сашок, очень довольный, пообещал выставить бутылку, когда приедем домой.

Когда мы вернулись, оказалось, что на базе случился аврал. Прорвало водопровод, несколько комнат в бункере затопило, в том числе, одно из помещений в оружейке.

Нас сразу же припахали перетаскивать боеприпасы. Мы с Габассо носили ящики с выстрелами для РПГ. Один из ящиков совсем прогнил, пришлось выложить его содержимое. К стенке пустого ящика приклеилась выцветшая бумажка. На ней можно было, различить расплывшуюся фиолетовую печать и подпись: упаковщица Петрова, 1982 г.

«Вот такой привет из СССР», подумал я.

Вечером озверевшие командиры провели с нами разъяснительную беседу. Накануне двух пацанов танкистов поймали за игрой в «Ицика». Это игра в «русскую рулетку», только вместо револьвера используют автоматическую винтовку. После принятия на вооружение М16, она прочно прижилась в боевых подразделения ЦАХАЛя. «Играют» в нее так так: в М16 вставляется легко ходящий магазин, затвор клинится в заднем положении, затем, одновременно нажимается, задвижка освобождающая затвор и кнопка фиксирующая магазин. При этом, винтовка держится на весу, так, чтоб магазин мог спокойно выскользнуть.

Освобожденный затвор скользит вперед, магазин выпадает. Затем винтовка наводится на желаемую часть тела, а курок спускается. Смысл заключается в том, успел затвор дослать патрон в ствол или не успел.

Сейчас, я понимаю, что это, мягко говоря, глупость, но тогда, в девятнадцать лет я не видел в «Ицике» ничего предрасудительного.

Армия старалась изжить эту игру всеми способами. Нас каждый раз пугали страшными карами, но всегда находился умник, бросавший: «Вам что, слабо?!». А другой умник доказывал, как ему «не слабо». Теперь горе-танкистов ждал суровый суд и вонючая камера «Келе арба» — четвертой армейской тюрьмы, где отбывали наказания за подобные провинности.

Наконец-то мы возвращаемся домой. Колонна ползет, извиваясь по дороге в сторону израильской границы. Самые опасные участки мы уже проехали, в бронированном брюхе «сафари» царит расслабон. В машине почти все русские. Мы развалились на баулах и орем песню, Киса-Сашок подыгрывает на гитаре:

За Рекой, где мой дом,Соловьи заливаются звонко.Зеленеют лугаИ деревья на Той стороне.

Ветер разносит русские слова над зелеными ливанскими холмами….

…Двадцать первой весны,Жаркий день мне встречать на бетонке,И колонна опять поползет через горы по ней

Проезжаем блокпост южно-ливанской армии, усатые дядьки с автоматами удивленно смотрят нам вслед, мы орем во все глотки:

На кабинах машинНомера нарисованы краской.Каждый час, каждый мигЭтой трассы нелегкой весом.Измеряем ееНашей кровью солдатскою красной,Да количеством мин, разорвавшихся над колесом.

«Хадаль лашир! Иштагатэм?! Ма корэ лахем?» (Прекратить пение, с ума посходили, что с вами происходит? ивр.) — надрывается рация. Но мы не слышим, мы орем эту песню, которую пели еще советские солдаты в Афгане, и балдеем от того, что мы целы и что едем домой!

Бензина под завязку, проверена запаска и техталон.Теперь одна дорога у нас с тобой, СерегаДержи фасон.Дать ротный поспеши намКоманду: «По машинам».Трамблер не заискрится,Черт ладана боится,А хочешь жить — бояться не резон.

Вот «хамсин» запылил,Пыль с песком вперемешку глотаемДо зеленки чуть-чуть,Ну а там то ли «да» то ли «нет».А на Той сторонеМама в школу сестру провожает,И бабуля моя поливает цветы на окне

Над нами проносится звено «Апачей», глуша ревом двигателей последний куплет, из рации сыплются угрозы, мы продолжаем орать: