Лики любви - Л. Аккерман

В то момент, когда в уме Евы проносились все эти мысли, назойливо возникали те же самые вопросы, ее лицо (лицо, которое принадлежало ей тогда и которое немного отличается от того лица, описание которого я пытался нарисовать тебе в начале этой повести) сказало мне, что Евой было понято главное, а именно, что вопросы эти суть не вопросы, а утверждения, и потому на них нельзя искать ответа, он и есть тот тайный смысл, таинственная нить, на которую так часто ссылаются писатели (один из знакомых мне писателей продолжал упорно верить и прибегать к этому трюку, хотя недопустимые ошибки в его произведениях были заметны не только редактору, но и любому имеющему куда более скромный опыт работы с текстами человеку). Лицо ее прояснилось, ум не раздирали противоречия и сомнения. Она поднесла кофейник к нашему столу, налила дымящийся кофе в две старые, из обоженной глины чашки, и мы продолжили беседу. Ритуал приготовления кофе как всегда пришел на помощь, унося сомнения прочь, давая возможность ощутить себя в данном мгновении, и, поймав это приятное ощущение, раствориться в нем, хотя бы ненадолго...

Образ

Ева сидит на поляне среди распускающихся цветов и наслаждается звуками весенней природы. У нее теплого цвета волосы, прояснившиеся ярко голубые глаза и красивое содержательное лицо. Оно не просто красиво. Оно, как я уже замечал, представляет собой самоцельную систему. Но давай на мгновение закроем глаза и попытаемся представить себе Еву во всех деталях, выдать которые сможет наша несовершенная память. И если кому-то и удастся в своем воображении воспроизвести точный портрет нашей героини (а это случается весьма редко), то со временем в этом портрете начнут видоизменяться детали, а некоторые, и вовсе, исчезнут. В любом случае, то, что каждый сохранит в памяти, называется образом.

Образ, в отличие от женственности, имеет лицо. Он представляет собой то редкое явление, сочетающие черты внешних и внутренних сил, абсолютно не могущий обходиться только одними из них. Многие захотят поспорить со мной в этом вопросе, и даже приведут доказательства своей правоты (относительно моей). Я буду рад выслушать такие доказательства, но оппонентов своих посмею разочаровать: они ничего не доказывает кроме собственного существования, а этого, увы, недостаточного. И тут мне могут заявить, что, закрыв глаза по моей просьбе и представив себе Еву, можно увидеть исключительно внешнее ее проявление, и проявление это, к сожалению, ничего не сможет сказать о ее сути. Однако если бы мы только смогли заглянуть в память каждого из нас, и увидеть и сравнить все те портреты Евы, воспроизведенные вами, мы бы убедились, что они различаются и что нет среди них двух абсолютно одинаковых. Самое большое из возможных тут заблуждений выражается в допущении, что образ творят силы только внешние. Но пока мои оппоненты будут обдумывать мои слова и искать новые доказательства своей правоты и моих заблуждений, я позволю себе привести следующее воспоминание Евы.

Корнем своим оно также восходит к ее первой поездке в Италию, которая, насколько я помню, состоялась около двух лет назад. Надеюсь, ты, мой любопытный читатель, простишь мне отсутствие общей картины поездки, и поймешь, почему из двухнедельного багажа впечатлений, частично сообщенного мне Евой, я поделюсь с тобой лишь одним воспоминанием об одном единственном вечере, однако воспоминание это имеет непосредственное отношение к теме, обсуждаемой нами в данный момент.

Итак, вечером одного из тех дней, когда вся группа уехала на экскурсию, Ева решила остаться одна, ибо ей надоели суматоха и шум толпы. На улице было тепло так, как бывает тепло только летними вечерами. Воздух был душным и влажным, лениво разнося звуки происходящей вокруг жизни. Над городом нависло ночное небо. Ева вышла в сад. Настроение ее находилось в том неопределенном, как бы нейтральном состоянии, которое разве что можно назвать неустойчивым равновесием, когда малейшее событие может вмиг склонить его в ту или иную сторону. Ленивый ночной воздух плавно донес до Евы приятную, но совершенно безликую музыку и неловкий шорох рукоплесканий. Поминутно взрывались точно фейерверки раскаты смеха и звенящим эхом повисали в ночи.

Ева прошла к бассейну, откуда доносились эти звуки. На небольшой, наспех сооруженной сцене танцевали несколько девушек. Все они как одна были высокого роста, тонкие, но не худые. Их загорелая кожа приятно отражала блики искусственного освещения. Они двигались не синхронно, и именно их неточные, хотя и очень выразительные движения выдавали то, что они непрофессиональные танцовщицы. Среди туристов были почти что одни немцы. Ева села за свободный столик и заказала стакан апельсинового сока. Представление казалось ей скучным, и это было как раз тем незначительным событием, которое испортило ее до того нейтральное настроение. Она ощутила на себе неосторожный взгляд. В таких случаях самое правильное, что можно сделать, не обращать внимания, но Ева повернулась в сторону соседнего столика и посмотрела в глаза мужчине, источавшему этот назойливый и грязный, как навозная муха, взгляд.

Душа Евы сморщилась от отвращения горящей похоти в глазах этого полу животного получеловека, однако внешне она ничем не выказала отвращения к такой типичной бестактности, и, чтобы чем-то себя занять, начала украдкой рассматривать людей вокруг, но так, чтобы они этого не заметили. Впереди сидели итальянцы: семейная пара с маленьким ребенком. Ева сразу обратила свое внимание на то, какие, должно быть, странные отношения их связывают. Мужчина не выпускал ребенка из рук, а жена не проронила ни слова. Потом к их столику подошел мальчик лет двенадцати, чрезмерно полный для своих лет, и при одном лишь взгляде на него сразу можно было представить, каким он будет впоследствии. Он сказал отцу что-то по-итальянски и взял ребенка на руки, и в этом его движении, которое по-видимому ему часто приходилось проделывать, чувствовалось необычное сочетание нежности старшего и превосходства главного. И наблюдая за этим семейством, Ева со всей ясностью представляла себе их повседневную жизнь, которая была частью этих людей и которые потеряли бы свое назначение, случись им, как тогда, отлучиться от их привычного уклада средней итальянской семьи.

Чуть поодаль сидела немецкая группа. Они со свойственным этой нации мещанским спокойствием и безразличием болтали, не повышая голоса, и лениво потягивали пиво. Потом, не привлекая к себе особого внимания, насколько это было возможно, они также безразлично удалились. Их место заняла вновь прибывшая пара. Мужчина был немолодой: от него веяло солидностью, причиной которой могла служить его борода с проседью и статные размеры, а лицо его казалось почти приторно добрым, хоть губ не трогала улыбка. Он был похож на итальянца. Его спутница была заметно моложе. Она была очень загорелой, и ее бронзовая кожа контрастировала с белыми волосами. Она относилась к тому редкому типу женщин, которые наделены великой силы природной женственности и умеют ей пользоваться. Она очень много курила, но это ничуть не портило женственности ее образа. Тем временем маленькая итальянская девочка, которая незадолго до этого была поручена своему старшему брату, подползла к их столу и была занята тем, что разглядывала яркую обувь светловолосой женщины. Незнакомка посмотрела на ребенка, и в одно мгновение лицо ее расцвело душистой улыбкой, которая, казалось, источала тепло, подобно солнечным лучам, выбелившим ее волосы и насытившим кожу золотящейся бронзой. Эта улыбка завораживала. В ней хотелось купаться, растворяясь, хотелось поймать ее и натянуть на себя. Блондинка (вспомним о великой силе предрассудков) аккуратно наклонилась и взяла ребенка на руки. Ее прозрачно-голубые глаза сияли, и ребенок, видя все это тепло и радость, которые были адресованы ему, не мог не улыбнуться в ответ. Лицо этой женщины, выхваченное Евой из обстановки того итальянского сада, где стройные девушки танцевали на сцене перед посетителями отеля, надолго сохранилось в ее памяти. Она и сейчас, закрыв глаза, со всей ясностью представляет это лицо, эти удивительно теплые и ласковые глаза, эту добрую, сверкающую улыбку. Никогда прежде Ева не видела такого самобытного лица. С этого момента во всех людях, которые ей встречались, независимо от той роли, которую им было суждено сыграть в жизни нашей героини, она искала самобытные лица, самоцельную, неделимую систему, Ding an sich7. Увлеченная этими поисками, она со временем совершенствовала свою наблюдательность и вскоре овладела этим методом настолько, что могла читать лица, словно книги. И научившись этому, поняв причину, делающую такое чтение возможным, она вспомнила фрагмент беседы с одним знакомым – очень талантливым художником.

– Ты должен влюбиться в лицо, которое рисуешь. Иначе это не представляется возможным.