Последний штрих - Диана Кизис

– Спасибо тебе. – Зак спустил с кровати голые ноги, нашарил ботинки и замер. – Подожди: а может, нам взять тайм-аут? Как тебе такая мысль? Понимаешь... Мне кажется, я все же расстанусь со своей девушкой. Возможно, когда это произойдет, мне захочется тебе позвонить. Ничего, что я так говорю? Как знать, может, все у нас наладится и мы продолжим с того места, где остановились?

Я стояла, не зная, что делать.

– Хочешь сказать, я тебе нравлюсь? – спросила я.

– Нравишься. Честное слово. Может, это глупо звучит, но с тобой интересно поговорить.

Я смерила его взглядом.

– Когда ты так на меня смотришь, я чувствую себя идиотом, – усмехнулся он.

– Это ты зря. Послушай... – Я попыталась придать голосу беспечность, хотя на душе было тяжко – еще чуть-чуть, и снова бы оказалась в постели не с тем парнем. – Можешь мне позвонить. Кто знает, вдруг ты мне опять понравишься.

Зак встал, натянул брюки и снял со спинки стула куртку.

– Обязательно понравлюсь. Иначе и быть не может. – Он улыбнулся. – Ты не дашь мне свой телефон, Джесси? Я записала номер.

Зак поцеловал меня в лоб. Сказал, что хочет, чтобы все было по-честному, и еще раз извинился. После этого он ушел.

Глава 5

Лови момент

Пока Брин выезжала с больничной автостоянки, я стащила из пиджака Дэвида сигарету. Она была вся скрюченная, словно сломанный палец. Брин все уши мне прожужжала насчет вреда курения, и я даже подумывала бросить, только чтобы она заткнулась. Но вот на курящего Дэвида она смотрела сквозь пальцы – лишь бы дома не дымил. Сам он обещал бросить, как только закончит писать коды к видеоигре; работа эта была нудная и требовала уединения. Вообще-то он мечтал писать сценарии: тоже нудное и требующее уединения занятие, зато творческое. Дэвид был ярым поклонником фантастических фильмов, участвовал в съездах фанатов и готов был до хрипоты спорить, доказывая, что Уильям Шатнер – истинный гений. Дэвид, хакер, чемпион по компьютерной игре «Хэло» и волшебник из настольной ролевой игры «Ди энд Ди», был единственным мужчиной, перед которым преклонялась Брин.

Я незаметно выскользнула на улицу и пристроилась в уединенном уголке рядом с бетонной стеной, слева от травматологического отделения. Осторожно разгладила бумажную обертку сигареты, равномерно распределяя свалявшийся табак, и чиркнула сворованной спичкой.

Затянувшись, я испытала огромное облегчение и принялась разглядывать отпечатки от стебельков на той ладони, в которой сжимала гвоздики. «Может, позвонить маме? – думала я, высматривая в небе луну, которой почти не было видно из-за ярких городских огней. – Или отцу? Или брату? Но что я им скажу? И чем они мне помогут?»

Я почувствовала, что по щеке стекает слеза, и поспешно ее смахнула. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь увидел, как я плачу! Слезы – предвестники беды, а все хотят надеяться. Или заснуть и ничего не помнить. А лучше всего, чтобы сегодня было, как вчера, и ничего бы не произошло. За спиной у меня раздался голос:

– Что получится, если выкрасить коробку гвоздей в розовый цвет?

Я обернулась и увидела Зака.

– Ты почему не в больнице? – спросила я.

– Только что оттуда. Выскочил всего на минутку.

На нем были бейсбольные кеды и вязаный джемпер, а на мне – теннисная юбка. Я еще подумала: наверное, мы выглядели как спортсмены из дешевого каталога мод. Руки Зак глубоко засунул в карманы, а из-за ушей у него торчали светло-русые вихры, словно у малыша на баночках с детским питанием. Я невольно залюбовалась им: какой же он все-таки красавец, даже сейчас! Я знала, что не должна так думать, и сама себе подивилась. Похожее чувство возникает, когда, уже будучи взрослой, случайно опрокинешь стакан с водой или допустишь иную оплошность в том же духе. Как-никак Зак – жених Сесил.

– Вот дьявол, – сказан он, кивнув на сигарету. Вид у пего был усталый.

– Прости, – пробормотала я. – Прости, Зак, мне очень жаль.

– Так что получится? – снова спросил он.

– Из чего?

– Что получится, если коробку гвоздей выкрасить в розовый цвет?

Я покачала головой. Откуда мне знать?

– Розовые гвоздики.

Я через силу улыбнулась и протянула ему цветы. Он посмотрел на открытку и усмехнулся, когда увидел, что я там нацарапала: «Прости, что букет такой страшный. Поправляйся скорее».

Зак взял у меня сигарету, затянулся, высунул язык –мол, какая гадость – и вернул сигарету обратно.

– Эти остолопы из приемной наплетут всего с три короба, а доктора не торопятся раскрывать карты.

– Она поправится? – спросила я. Зак передернул плечами.

– Не знаю. Надеюсь, что да. Ты давай держись, ладно? А цветы я передам Сесил, как только смогу.

С этими словами он легонько похлопал меня по плечу и снова направился к больнице. Автоматические двери со вздохом пропустили его внутрь.

Через двенадцать часов после аварии Сесил открыла глаза, но она по-прежнему находилась на втором уровне нарушения сознания – всего на ступень выше, чем коматозное состояние, – согласно шкале с нелепым названием «Ранчо Лос-Амигос». (Когда Зак объяснил мне, что по этой шкале измеряется степень бодрствования мозга, я не удержалась и воскликнула: «Оле!») На третий день Сесил уже узнавала голос матери и начала самостоятельно дышать, так что ее повысили до третьего уровня. Нам сказали, что это очень хорошо. Разумеется, мы с Брин не могли наблюдать эти постепенные улучшения: в реанимацию пускали только родственников.

Вооруженные информацией из вторых рук, я и Брин обзванивали приятелей и знакомых и сообщали им новости, словно в игре «испорченный телефон». За две недели это вошло у нас в привычку. В первую очередь обзванивались близкие друзья, такие, как Лора, с которой мы познакомились еще в Боулдере. Затем шли коллеги Сесил по работе, потом – бывшие приятели, которых мотало по городам и весям, от Голливуда до захолустного Брентвуда. Мы звонили друзьям, писавшим сценарии для реалити-шоу; подругам, которые ушли с работы и сидели с детьми; и тем, кто вдрызг разругался со своими супругами. Стоя за дверью комнаты ожидания и прижимая к уху сотовый, я передавала всем просьбу Зака: никаких посещений. Можно присылать цветы. Людей интересовали мельчайшие подробности диагноза: почти у всех нечто подобное случаюсь с тетушкой или двоюродной сестрой. Я заучивала медицинские термины, подобно тому как официантка заучивает названия фирменных блюд. Контузия... водянка... гематома... Эти непривычные слова подчас бывало трудно выговорить.

Брин и я из кожи вон лезли, чтобы хоть чем-нибудь помочь. Мы каждый день приносили в больницу подарок и вручали его Заку. Это мог быть букет цветов или плюшевый львенок, сжимавший сердце, на котором было написано: «Поправляйся скорее, и на волю!» А однажды я решила соригинальничать и притащила порноплакат.