Голая королева. Белая гвардия-3 - Александр Бушков

Глава третья

Политика по-африкански

Толпу и оратора Мазур наблюдал с балкона третьего этажа одного из департаментов Министерства почты, выходившего фасадом на небольшую окраинную площадь. Попасть сюда им с Лавриком оказалось проще простого: разыскали начальничка, сунули под нос удостоверения тайной полиции, потребовали принести два стула на такой-то балкон, и чтобы никто не крутился поблизости. Что и было моментально выполнено со всем почтением. Вольготно человеку в Африке с удостоверением тайной полиции, что уж там. Тем более что не они одни такие умные: на трех балконах дома напротив Мазур сразу высмотрел чернокожих в штатском — и один из них, ничуть не скрываясь, разглядывал собравшихся в бинокль, а другой, на балконе рядом, запечатлевал митинг с помощью видеокамеры. В соответствии с новыми веяниями, свежими ветрами демократизации доктору Мукузели без малейших препятствий выдали разрешение на митинг в заранее указанном месте, где сборище не создавало помех уличному движению и каких бы то ни было неудобств мирным обывателям. Но если уж повеяло демократией, никто не вправе запретить мальчикам штатского вида издали разглядывать собравшихся в бинокль и вести съемки, демократия — она для всех…

Никак нельзя сказать, что зрелище впечатляло. Послушать недавнего эмигранта собралось человек двести — примерно половина интеллигентно-студенческого вида, а остальные явно из простонародья. Репортеров всего полдюжины, все, сразу видно, местные и, судя по суетливости и не особенно респектабельному виду — не из самых престижных изданий. А телекамер нет вообще — по какому-то странному совпадению ни одна не послала своих операторов (и Мазур прекрасно догадывался, как звучит имечко этого «совпадения», и в каком «совпадение» чине).

Доктор Мукузели, однако, как издали можно рассмотреть, вовсе не выглядел огорченным оттого, что не смог собрать тысячные толпы. Он прямо-таки упивался представившейся возможности наконец-то нести с трибуны народу свет истины. Интеллигенту немного надо для счастья. Живописно задрапированный в то самое катабубу, он стоял на высоком ящике с таким видом, словно держал речь с парламентской трибуны, что-то возглашая в микрофон — патетически, с горящими воодушевлением глазами, то и дело простирая руку, быть может, указывая путь в светлое грядущее, каковое настанет исключительно его трудами. Парочка больших высоких динамиков хрипела примерно так, как это было на танцплощадках в годы курсантской юности Мазура, но все же разносила речь народного трибуна довольно далеко и более-менее внятно. Собравшиеся порой разражались аплодисментами, недовольно вялыми, без бурных оваций, исходившими, сверху прекрасно видно, главным образом от слушателей интеллигентно-студенческого вида. Увы, содержание пылкой речи оставалось для Мазура китайской грамотой, он мог определить одно: доктор витийствует не на фулу или коси, а на французском.

— Не переведешь? — спросил он Лаврика.

— Да ну, — поморщился Лаврик. — Ничего интересного или достойного зацепки. Одни славословия в адрес парламентской демократии. Ну, понятно: про Папино казнокрадство талдычить уже бессмысленно, против твоей Наташки он еще явно не придумал убедительных поношений, а публично натравливать фулу на коси и наоборот — судом чревато, благо имеется в здешнем УК статеечка о публичном разжигании национальной розни. Я так полагаю, его хозяева чуть приотстали от времени и не написали ему пока что убедительных речей…

— Однако вон как аплодируют. А вон тот даже в блокнотик что-то записывает.

— Так это гнилая интеллигенция, — усмехнулся Лаврик. — Судя по лицам простого народа, они плохо понимают, что такое парламентская демократия. Поглазеть собрались по обыкновению… Ну, вроде выдохся…

И точно, Мукузели, раскланявшись под жидкие аплодисменты, стал осторожненько спускаться с ящика по приставной лесенке, бережно поддерживаемый под руки двумя экземплярами при галстуках. В сопровождении этой парочки и нескольких похожих направился прямо на толпу — ага, вон поодаль и потрепанный «рено», на котором его увезли тогда в «Мажестик» воспрянувшие оппозиционеры, вот эти самые…

Толпа неспешно раздалась на две стороны. Из нее то и дело выскакивали субъекты интеллигентского вида, совали доктору раскрытые блокноты, авторучки и, похоже, его собственные фотографии. Мукузели не пренебрегал столь явными доказательствами своей популярности: наоборот, всякий раз задерживался и с величественным видом расписывался в блокнотах и на обороте фотографий, а порой и перекидывался парой слов с поклонниками.

В толпе вдруг возникло непонятное энергичное движение. Кто-то выскочил сзади, ярко блеснуло на солнце длинное и широкое, жуткое лезвие панги, местного мачете… Опустилось, и еще раз, и еще…

Мазур подался к перилам, затаив дыхание. Толпа шарахнулась, сбивая с ног задних, образовав широкое пустое пространство, в середине которого неподвижно лежал Мукузели, разбросав руки, вокруг его головы быстро расплывалась темная лужа. Убийца, небрежно бросив пангу себе под ноги, не бежал, он стоял на том же месте, скрестив руки на груди и гордо задрав голову. Что-то громко кричал, но без микрофона не разобрать ни языка, ни смысла.

Кто-то отчаянно завопил. Некоторые разбегались, но их оказалось очень немного — большинство, пихаясь и толкаясь, таращилось на покойника (ясно уже, что доктор — покойник), не переступая границ некоего широко круга. Только репортеры, на шажок выступив за невидимую черту, наперебой, прямо-таки остервенело щелкали аппаратами, наводя объективы то на неподвижного Мукузели, то на застывшего в горделивой позе убийцу. К которому как раз бросились со всех сторон, махая кулаками и что-то яростно вопя, интеллигенты в галстуках. И тут же с ними сцепились те, кто попроще на вид, вмиг разгорелась нешуточная потасовка, из кучи дерущихся едва ли не на четвереньках, героически прикрывая собственным телом камеры, вылезали репортеры, но, оказавшись в безопасности, не бежали прочь, а столь же азартно снимали побоище: что ж, в профессионализме им не откажешь…

— Вот так, — бесстрастно сказал Лаврик, поблескивая стеклышками исторического пенсне. — Не видать мне новой звезды, если это не тот самый глас народа. Гнев народный, выплеснутый на разоблаченного злого колдуна. Жил грешно, и умер смешно, кто ж ему виноват…

Рядом с балконом шумно распахнулось окно, и в нем, и в другом, справа, замаячили горящие нездоровым любопытством лица: чиновнички, бросив работу, прямо-таки из окон высовывались по пояс, с детским простодушием таращась на интересное зрелище. Та же картина наблюдалась и в окнах напротив — там тоже располагались какие-то набитые канцелярской мелюзгой конторы. Драка раскрутилась на полную, появились первые упавшие, которых безжалостно пинали, кто-то, скрючившись, зажимая ладонями разбитую голову, выбирался из толпы, лихорадочно работали репортеры, динамики давно валялись перевернутые, а какой-то верзила в простецких полотняных штанах и белой майке, оторвав от провода высокую стойку микрофона, действовал ею, как его далекие предки — палицами, метко попадая по головам интеллигентов, брызнувших от него, как перепуганные зайцы.

— Чего ж полиция не едет? — фыркнул Мазур. — Не видно и не слышно…

— Вы, мон колонель, изволите мыслить отжившими традициями прошлого царствования, — наставительно сказал Лаврик без тени улыбки. — Ну, какая может быть полиция на демократическом митинге? В свете веяний демократии и реформ вкупе с изживанием перегибов?

— Да вон же завывает, справа… — сказал Мазур.

Справа действительно показался большой американский автомобиль, завывавший полицейской сиреной и мигавший огнями на крыше — но совершенно гражданский на вид, без каких бы то ни было казенных эмблем и надписей. Вообще-то такие машины использовались…

Проехав мимо ожесточенно дерущейся толпы, «дорожный крейсер» с отчаянным визгом тормозов остановился у подъезда здания, где пребывали Мазур с Лавриком, человек в штатском кинулся вверх по ступенькам, и никто больше из машины не вышел. Дерущиеся, в общем, на нее не обращали внимания.

— Уж не за нами ли? — спокойно спросил Лаврик.

И как в воду смотрел: не прошло и минуты, как на балкон выскочил Флорисьен со сбившимся набок галстуком и ошалелым взглядом. Облегченно вздохнул, увидев Мазура:

— Правильно сказали, что вы здесь… Мон колонель, полковник Мтанга просит вас срочно приехать в порт, только по дороге нужно переодеться, ваша форма, все необходимое, в машине…

— Что случилось? — спросил Мазур, вставая.

Флорисьен удрученно помотал головой:

— Ничего особо серьезного, но история паршивая, мон колонель…

…Мазур с озабоченным (ничуть не наигранным) видом разглядывал надстройку «Ворошилова» — нельзя сказать, что повреждения такие уж значительные, даже пробоины нет, всего-навсего небольшая вмятина, краску содрало, вокруг она покоробилась, отслоилась. Хорошо ее, в иллюминатор не залепили. Ни на шаг не отступая от него, за левым плечом маячил чернявый капитан-лейтенант, смотревший так хмуро, как будто это Мазур все устроил, и так пронзительно, что относительно его обязанностей согласно судовой роли не было ни малейших.