Империя мороженого - Джеффри Форд

— Ой, а у меня кончился кофе.

Я заглянул в свою и понял, что только что выпил последний глоток.

— Завтра в полдень, — предложила Анна, когда ее образ начал таять.

— Да! — крикнул я в ответ, боясь не быть услышанным.

Тут она стала фантомом, дымкой, воспоминанием, а я остался в одиночестве, уставясь в стену кухни. Без Анны я не смог долго усидеть на месте. По жилам струился весь выпитый кофе, а поскольку моя хрупкая нервная система никогда прежде не знала, что такое стимулятор, руки буквально тряслись. Я понял, что о сне можно забыть, и, побродив около часа по комнаткам бунгало, уселся за стол, решив проверить, смогу ли что-нибудь сделать с заброшенной фугой.

И мне немедленно удалось двинуться в направлении, заблокированном субботним ментальным ступором. Все вдруг стало пронзительно ясным, и я услышал музыку, которую записывал различными цветами, с такой отчетливостью, словно включил запись того самого произведения, которое одновременно сочинял. Я работал, как одержимый — торопливо и безостановочно, — и та легкость, с какой я находил ответы на возникающие музыкальные проблемы, наполняла меня уверенностью и делала мои решения оригинальными. Наконец, около восьми утра (я даже не заметил восхода), выпитый кофе жестоко отомстил, и мне внезапно стало плохо. Желудок свело, голову стиснуло мучительной болью. Около десяти меня стошнило, и боль слегка отпустила. А в одиннадцать я уже был в закусочной, куда пришел купить еще четыре порции кофе.

Официантка попыталась заинтересовать меня завтраком, но я сказал, что не голоден. Она заметила, что я неважно выгляжу, я попробовал отшутиться, но это не удалось, она проявила настойчивость, я бросил ей в ответ что-то грубоватое, уже не помню, что именно, и она поняла: меня ничто не интересует, кроме кофе. Прихватив свои четыре порции, я прямиком направился на пляж. Погода в тот день была теплее, чем накануне, от свежего воздуха в голове прояснилось. Укрываясь от ветра, я сидел в глубокой лощине между дюнами, пил кофе и смотрел, как работает Анна (там, где она сейчас находилась) над своим проектом — большим и многоцветным абстрактным рисунком. Присмотревшись к нему, я через несколько минут понял: композиция рисунка и подбор цветов воспринимаются мною как мелодическая линия «Симфонии номер восемь си-минор» Франца Шуберта. Сперва меня развлекла мысль, что мои музыкальные знания нашли воплощение в ее мире и что суть этого мира составляет мое воображение. Любопытным было также, что оно воплотилось именно через Шуберта, к которому я особого интереса не проявлял. Возможно, пищей для этого воображаемого процесса мог стать любой аспект моей жизни, даже самый незначительный. Однако я столь же быстро осознал, что не хочу этого. А хотелось мне, чтобы Анна существовала отдельно от меня — как независимая личность, — ведь иначе какой смысл в ее дружбе? Я даже потряс головой, лишь бы избавиться от этой мысли. И когда в полдень она возникла рядом со мной в ложбинке между дюнами, я почти сумел позабыть об этом червячке в яблоке.

Утро мы провели вместе — разговаривали и смеялись, гуляли вдоль берега, взбирались на скалы у края острова. Когда около трех стал подходить к концу мой кофе, мы вернулись в закусочную за добавкой. Я попросил заварить мне два полных кофейника и перелить их в большие пластиковые емкости на вынос. Официантка промолчала, но покачала головой. Пока я ждал кофе, Анна в своем мире тоже сварила себе еще.

Мы снова встретились в моем бунгало и с наступлением вечера взялись каждый за свою работу, сидя напротив за кухонным столом. Ее присутствие воспламенило мое музыкальное воображение, а она призналась, что впервые представила целиком арочную структуру своего рисунка, а также чем и как его следует дополнить. В какой-то момент я настолько погрузился в работу, что протянул руку и взял (как я думал) один из своих карандашей. Но он оказался фиолетовым пастельным мелком. У меня их не было. У Анны были.

— Посмотри, — сказал я, и тут у меня закружилась голова, а за глазами вспыхнула головная боль.

Она оторвалась от работы и увидела, как я держу фиолетовую палочку. Мы молча сидели, потрясенные смыслом этого события. Потом она медленно протянула ко мне руку. Я уронил мелок и потянулся к ней. Наши руки соприкоснулись и — клянусь! — я ощутил, как наши пальцы переплелись.

— Что это означает, Уильям? — спросила она с оттенком страха в голосе и отдернула руку.

Вставая, я потерял равновесие и был вынужден ухватиться за спинку стула. Она тоже встала, а когда я направился к ней, попятилась.

— Нет, так нельзя! — воскликнула она.

— Не волнуйся, — прошептал я, — это же я.

Еще два неуверенных шага, и я подошел настолько близко, что ощутил аромат ее духов. Она напряглась, но осталась на месте. Я обнял ее и попытался поцеловать.

— Нет! — крикнула она. Тут я ощутил, как она уперлась ладонями мне в грудь, я запнулся и неуклюже упал. — Я этого не хочу. Это все не настоящее! — бросила она и принялась торопливо собирать свои карандаши.

— Подожди… ну, извини меня… — Я попытался встать, но тут долгие часы без сна, галлоны кофеина, издерганные нервы сплелись наподобие голосов в моей фуге и ударили по голове так, словно меня лягнула лошадь. Меня трясло, в глазах затуманилось, я попеременно то терял сознание, то приходил в себя. Но все же я смог увидеть, как Анна поворачивается и уходит, направляясь через гостиную к двери. Я кое-как поднялся и последовал за ней, цепляясь за мебель, чтобы не упасть. Последнее, что я помню — как распахиваю входную дверь и выкрикиваю ее имя.

Меня нашли утром на пляже, без сознания. Наткнулся на меня тот самый седобородый старик из закусочной — он ежедневно ранним утром прогуливался по берегу, высматривая, не вынесло ли волнами что-нибудь интересное. Вызвали полицию, затем «скорую». Очнулся я на следующий день в больничной палате. Солнце заливало меня через окно теплыми лучами, которые пахли увядающими пионами.

В небольшой больнице на берегу меня на два дня задержали для обследования. Заходил психиатр, и я сумел убедить его, что перетрудился, работая над курсовым проектом. Очевидно, официантка из закусочной сказала полицейским, что я выпил безумное количество кофе и совсем не спал. Об этом узнал и пришедший ко мне врач. Когда я признался, что попробовал кофе впервые в жизни и немного увлекся, он предупредил, чтобы я держался от этого напитка подальше и сообщил, что меня нашли в луже собственной блевотины.

— Совершенно очевидно, что вашему организму кофе противопоказан, — добавил он. — Потеряв сознание, вы могли захлебнуться и умереть.

Я поблагодарил его за совет и пообещал, что отныне кофе в рот не возьму.