Дик с 12-й Нижней - Герцель Новогрудский

Бронза запнулся. Дик пришел ему на помощь, В счете он всегда был сильнее Майка.

— Пять долларов будет, — подсказал он.

— Вот видишь, — сказал Бронза, — пять долларов, шутка ли! Куда лучше, чем с газетами бегать. Наберем на свалке битых бутылок и начнем толочь. А муку дома возьмем. Из муки и клей делать будем — пакетики клеить. Мы такое дело развернем!..

Бронза разгорячился не на шутку. Он уже видел в своем воображении огромный рекламный плакат на Бродвее. Огненные буквы рекламы нестерпимо сверкают, они внушают тысячам людей: «Грин и Гордон — победители крыс! Покупайте порошок Грина и Гордона!»

Свою фамилию на плакате Майк ставил впереди. Это было только справедливо.

Второму компаньону фирмы «Грин и Гордон» затея Майка понравилась. «Ну, пусть Бронза преувеличивает, — думал Дик, — пусть они за день продадут не сто, а всего двадцать пакетиков. Что ж, тоже неплохо. Получится по полдоллара выручки на брата. И ведь это каждый день. А экстренные выпуски газет, которыми они занимаются, бывают не всегда. Нет, Майк определенно молодец. Голова у него работает…»

Компаньоны решили действовать без промедления. Майк побежал домой потихоньку от матери отсыпать муки из мешочка на полке и прихватить две имеющиеся у него битые бутылки, а Дик… Дик сказал, что у него тоже есть битое стекло, которое можно пустить в дело. Он имел в виду горлышко синей посудины, но не хотел показывать его Бронзе. Компаньон-то он компаньон, но знать, как пиратская бутылка стала пиратской, ему не следует.

Вот почему с уходом Майка Дик заторопился. Он хотел во что бы то ни стало превратить стеклянное горлышко в стеклянный порошок до того, как вернется Бронза.

Спешка обошлась ему дорого.

Глава седьмая

«Боже мой, боже мой, что он с собой сделал!»

Тяжелая чугунная ступка, которой, по словам мамы, пользовалась еще бабушка, стояла за плитой. Дик с трудом поднял ее, поставил на пол, достал бутылочное горлышко, взял пестик. Задача казалась простой: надо бросить осколок в ступку и толочь, пока стекло не превратится в порошок.

Чтобы не очень стучать в комнате, Дик подложил под ступку половую тряпку. После этого он примерился и ударил пестиком по стеклянному горлышку. Круглое литое стекло выскользнуло и, высоко подскочив, снова упало в ступку.

Так не выйдет — осколок нужно придерживать, чтобы не скользил.

Зажав край круглой стекляшки левой рукой, Дик правой стукнул пестиком изо всех сил. Синее стекло хрустнуло. Матовые лучи трещин побежали по блестящей поверхности. Осколки, как искры бенгальского огня, метнулись вверх.

Дик зажмурил глаза, но поздно. Острая боль полоснула, пронизала насквозь.

— М-м-м-м! — застонал Дик, стоя на коленках и упираясь локтями в пол. Он был терпеливый мальчик, он не хотел плакать, не хотел кричать, но удержаться не мог. — М-м-м-м! — стонал он. Слезы так и лились из левого глаза. А правый был закрыт. И в нем что-то горело, словно раскаленный гвоздь застрял подо лбом. — М-м-м-м, больно!.. Ох, как больно!..

Дик не слышал шагов матери по лестнице, не слышал, как открылась дверь. Слезы все сильнее лились из левого глаза. Правый же по-прежнему не открывался. И хоть глаз был закрыт, но не темнота, а ослепительно белый свет пылал под веками. Он накалялся все сильнее, все нестерпимее.

Материнское сердце не обманешь. Хотя лицо Дика было повернуто к стене, и пестик лежал рядом, и куски стекла весело сверкали синими алмазами, и все говорило о том, что Дик, как всегда, не то что-то мастерит, не то что-то ломает, мать кинулась к нему. По его спине, по затылку, по всей странно скорчившейся на полу фигуре она почувствовала: с Диком плохо.

Мать наклонилась над мальчиком:

— Дик!

Дик не слышал: он весь ушел в свою боль.

— Дик!.. — Мать оторвала ладони мальчика от лица, увидела плотно зажатый глаз, из которого проступала кровь, и побледнела от ужаса.

— Боже мой, боже мой, что он с собой сделал! — вскрикнула она.

От горя мать была сама не своя, но делала что нужно: подбежала к комоду, выдвинула ящик, достала чистую тряпочку, смочила в холодной воде, приложила к глазу.

Это было приятно — холодный влажный комочек ткани на больном месте. Боль немножко утихла, белый свет, пылавший под черепом, стал тускнеть. Дик застонал, прерывисто вздохнул. И по стону и по вздоху чувствовалось: он приходит в себя. Правый глаз не открывался, а левым, залитым слезами, Дик взглянул на мать:

— Это ты, ма? А Майк еще не вернулся?

— Майк? Опять Майк! Всюду Майк! — рассердилась мать. — Я всегда говорила тебе: держись подальше от этого рыжего беса! Пусть только покажется мне! Что он с тобой сделал, Дик?

— Это я сам, ма. Хотел растолочь стекло в ступке, и осколок попал в глаз.

— Осколок?.. — Ноги у матери затряслись, она присела на стул. — Ты говоришь, тебе стекло в глаз попало? Это хуже, чем я думала. Это плохо может кончиться. Тут всякая минута дорога…

Мать лихорадочно засуетилась: кинулась к вешалке, схватила куртку, стала натягивать ее на Дика.

Дик покорно поворачивался под ее руками то в одну, то в другую сторону. Испуг матери передался ему. Если она так волнуется, значит, с глазом плохо. Может, его уже нет?

Пощупал пальцем мокрую тряпочку. Нет, глаз как будто на месте. Это приободрило. Даже боль словно ослабла и в голове прояснилось.

Зато стала беспокоить другая мысль: мать грозит разделаться с Майком, Бронзе может здорово нагореть, если он попадется ей под горячую руку. А он ведь с минуты на минуту должен вернуться.

Только Дик подумал о Майке, как тот прогремел подкованными каблуками по лестнице, пнул ногой дверь и влетел в комнату. Под мышками у него торчали две грязные бутылки, в руках был кулечек с мукой. Как доставал ее Бронза дома, неизвестно, но, судя по тому, что огненные волосы первого компаньона фирмы «Грин и Гордон» казались седыми, старался он в интересах общего дела на совесть.

Майк еще не отдышался от скачки по лестнице через три ступени, а уже понял, что у Гордонов произошло что-то неладное. Своими быстрыми глазами он мигом охватил комнату: несчастного, бледного приятеля с завязанным глазом, валяющуюся на полу ступку, откатившийся в сторону чугунный пестик, рассыпанные вокруг осколки темного стекла и в центре всего — расстроенную, хмурую мать Дика, лицо которой не предвещало ничего хорошего.

За словом в карман Бронза не лез. Решив, что самое главное сейчас рассеять гнев миссис Гордон, — он тут же сообразил, как вести себя.

— А крыса, Дик? Неужели улизнула? — спросил Майк с деланным недовольством.

— Какая крыса? При чем здесь крыса? — удивилась мать и подступила ближе к Майку.

Бронза знал горячий характер матери Дика и на всякий случай отступил внутрь комнаты.

— У вас огромная крыса водится, миссис Гордон, — затараторил он. — Очень нахальная! Это она, должно быть, к вашей Бетси утром подбиралась. А сейчас, когда мы с Диком сидели совсем тихо, она опять вылезла из норы — и к кровати Бетси. Но мы задали ей!.. Чуть-чуть не прикончили. Только она все же успела под пол юркнуть. И мы с Диком решили, что нужно забить нору стеклом. Стеклом лучше всего. Я вот за бутылками побежал…

Услышав об опасности, угрожавшей Бетси, и о войне мальчиков с крысой, мать смягчилась:

— Вот видишь, Майк, видишь, что произошло, пока ты бегал за своими бутылками? Прихожу, смотрю — Дик на полу без чувств, вокруг осколки, глаз в крови… Я чуть в обморок не упала… Он засадил себе стекло в глаз! Представляешь? Он натворил такое, что я не знаю, чем все это кончится. Во всяком случае, надо бежать к врачу. Но как с Бетси быть? Оставить ее одну боязно, взять с собой — тяжело. Может, Майк, посидишь с Бетси, а? — В голосе матери послышалась просьба. — Ты ведь сделаешь это для меня, а?

— Конечно, посижу. Сколько надо — столько посижу, — охотно согласился Бронза и обратился к Дику: — А как это тебя угораздило глаз под осколок подставить?

Но мать помешала приятелям.

— Потом, потом поговорите, — заторопилась она. — Сейчас не до этого.

Она взяла Дика за руку и пошла к дверям.

Глава восьмая

У веселого доктора

Шутки толстяка

— К кому пойдем, ма? — спросил Дик, когда вышли на улицу.

— К кому? К Паркеру, конечно. Он знает нас, он в долг лечить не откажется.

Паркера Дик помнил. Этот веселый толстый доктор лечил отца, когда тот в прошлом году обварил себя на фабрике кипящим составом для подкраски мехов. Отец долго болел, и Дик тогда понял, какая это беда для семьи, когда кто-нибудь болеет. Мать все надеялась отдать его в школу, но с того дня, как отца, обвязанного, привезли с фабрики, об учении Дика разговоров в доме больше не было. Зато пришлось матери примириться с тем, что Дик стал продавать газеты.

Дик еле поспевал за матерью. Они шли по своей 12-й Нижней. С двух сторон улицы тянулись мрачные, ветхие, черные от копоти дома.