Спецпохороны в полночь: Записки 'печальных дел мастера' - Лев Наумович Качер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что еще можно добавить? Разве мало слов лилось и льется на тему, что в будущем-де все у нас будет хорошо, отлично, просто великолепно? Да только жизнь человеческая имеет обыкновение обрываться раньше, чем зацветут на земле райские кущи. Сколько же нынче пылится по подвалам ведомств и контор всякого рода атрибутики, а среди прочего "сора” истории и знаменитые призывы "Сдадим досрочно!", "Верной дорогой идете, товарищи!", "Пятилетку в четыре года!".
Кстати, вы, может быть, думаете, что эти призывы и их последствия миновали хотя бы морг? Да ни в коем случае!
Лет пятнадцать назад умерла довольно популярная писательница. Родные попросили меня, чтобы похороны прошли в воскресенье.
Я отправился в морг при больнице и договорился с санитарами. Они обещали мне, что называется, "приготовить" покойницу к нужному часу. Родные усопшей вручили мне сверток с одеждой, я передал его служителям…
Наконец, в воскресенье утром, в точно назначенный час наш автобус-катафалк подъехал к моргу. В полной уверенности, что все сделано, как надо, я не стал заходить первым. Вообще, признаюсь, стараюсь в лица покойных не глядеть — трудно, такая угнетающая душу череда…
Первым направился в морг кто-то из близких покойной, спустя минуту вышел и поторопил нас. Мы вошли в это, как обычно, крайне убогое, невзрачное, обшарпанное, тускло освещенное помещение… Родные и близкие покойной прижимали к груди букеты цветов… скорбные, заплаканные лица… тихая, осторожная поступь… Но едва все они приблизились к гробу, где лежала покойная, — началось что-то невероятное. Первой, рассыпав цветы, упала в обморок дочь писательницы, а следом — рухнул сын и все остальные…
Еще даже не представляя себе, в чем причина случившегося, я закричал: "Нашатырь!" В моем мозгу пронеслось скорбновосхищенное: "Вот ведь какая бывает любовь!"
Но одна из родственниц, пожилая дама, пришла в себя раньше других и, указывая на гроб трясущейся рукой, пролепетала:
— Это не она!
Очнулись дочь и сын бедной покойной писательницы и схватили меня за рукав:
— Где наша мама?! Это не она! Она не могла так измениться! Разве вы не видите?
Теперь-то уж я сообразил, в чем дело, и принялся успокаивать несчастных, перепуганных людей:
— Товарищи, не волнуйтесь, сейчас все выясню, сейчас все устроится… Сейчас найду ответственных…
Но где искать санитаров в выходной день? Их не было и в помине. Я обегал все кругом. Пусто. Никого. И когда уже совсем отчаялся — обнаружил свернувшуюся калачиком фигуру, аккурат возле черного хода в морг… Я эту фигуру потряс, и она отозвалась:
— Чего тебе надо?
На меня дыхнуло густым перегаром.
— Чего тебе надо… я сторож… видишь, сторожу, а ты чего здесь?
— Где эти подонки? — почти ору я на ни в чем не повинного дядю. — Где санитары?
— А чо случилось-то? — заросший железной щетиной дядя протер глаза. — Горит, что ли, где?
— Они мне выдали не ту покойницу! — от отчаяния я хотел, чтобы мне кто-то сильно посочувствовал.
И сторож, надо отдать ему должное, заставил себя встать и повелел мне с сердечным участием:
— Пошли. Я ихний телефон знаю. Надо тебе им сказать… Они же люди — поймут.
Действительно, один из санитаров оказался на мое счастье дома, пообещал приехать тотчас и очень скоро уже открывал дальние "покои" морга, а нас всех успокаивал:
— Ну и чего особого? Всем только "скорей, скорей! Давай, Вася, давай!" Ну и перепутал покойниц. Сейчас обменяю на вашу и идите, хороните себе на здоровье…
Он был тоже "под градусом", но, видно, большой мастак в своем деле, — очень скоро снял где-то там, в темном уголке, с "не нашей покойницы" красивый наряд и надел его на нашу… Я спросил его зачем-то:
— А кто эта женщина… ну, "не наша"?
— Безродная какая-то, никаких документов нет… в братской могиле похоронят, не то что вашу…
"Вот ведь, — подумал я невольно, — может быть, этой несчастной безродной женщине хоть раз в жизни повезло — полежала в чужом красивом гробу, в чужом богатом туалете…"
Так что ругать мне санитаров за невнимательность, спешку и склонность к питию расхотелось…
“ТОЛЬКО К НЕЙ…“
Известному поэту Павлу Антокольскому было уже за семьдесят, когда умерла его жена. Надо идти на кладбище, договариваться, оформлять документы… Это, собственно, мое дело, и многие, у кого в семье случается подобное несчастье, в шоке ли или от полной неспособности заниматься в эти тяжкие часы чем-то практическим, все заботы, связанные с похоронами, перепоручают мне.
Но Павел Антокольский отправился на кладбище вместе со мной. Стук его тяжелой палки сначала звучал по асфальту, потом по обледенелой земле, потом по бетонным ступенькам кладбищенской конторы и, наконец, по деревянным полам этого не очень веселого заведения…
Могильщики уже ушли искать подходящее место, а мы сели за казенный стол, друг против друга, закурили… На столе, под стеклом, — образцы заявлений и справок. В частности, сведения о том, на каких основаниях человек может быть захоронен в родственную могилу. Из соседней комнаты, где наскоро малюются так называемые трафаретки, пахло краской и как будто хлоркой. Тусклая лампочка без абажура светила над нами, дополняя картину какой-то желтенькой, несдвигаемой скуки и печали.
Если же ненароком глянуть в темное окно, — там чернеют образцы памятников и надгробий. Ну я-то, положим, привычный, а он, поэт, и в такой крутой для него момент? Мне как-то неловко было смотреть на этого иссохшего, нервически-подвижного человека, которому, как я понял, почувствовал, было смертельно одиноко и неприкаянно… Но что я мог сказать ему, как утешить? В изнуряющей
