Вижу поле - Владимир Буров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мне можно, – сказал капитан. – Можешь мне поверить: я тебя не возьму в мою группу.
– Я не буду…
– Будэшь! Ты будешь стучать. А нам стукачи не нужны.
– Я не буду тебя упрашивать. Скажу только, что это еще не все. И если тебе не безразлична эта женщина, ты возьмешь меня.
– Какое мне до нее дело? Я тебе повторяю еще раз:
– Я с ней только танцевал. Всё!
– Всё – да не всё, – как говорят. Ты ее не трахал. Я тебе почти верю. Но не верю, что не хотел. Ты хотел, да побоялся, что не успеешь до прихода товарища по комнате, который ушел за румынским вином.
– За болгарским.
– Без разницы. В душе они все поляки. Мечтают завоевать Россию. И да, заговорился, и чуть не забыл. Ее отца, академика Берлинского…
– Белинского, – поправил Борис.
– А какая разница? Разночинец для нас ничем не лучше немца. Вот так-то, парень. И да:
– Его посадили.
– За что? За то, что передал секретную рукопись Пушкина немцам? Или японцам?
– Нет. То есть, да. Почти. Секретный манускрипт семнадцатого века, описывающий мистерию посвящения в масоны. Анэнербе искало его в Тибете, и не нашло. А Белинский им помог, и нашел его здесь. В академии, так сказать, наших наук.
– Думаю, это херня. Не было такого документа.
– Почему? Украли бы намного раньше?
– Можно и так сказать.
– Тем не менее, – майор тяжело вздохнул, – было принято решение, что документ был. А теперь его нет. А, следовательно, и она, как дочь врага народа, будет расстреляна без суда и следствия. То есть получит десять лет без права переписки. Ты этого хочешь?
– Почему так много?
– Мы считаем, что она могла принимать непосредственное участие в передаче рукописи за рубеж. И знаешь, почему? Она часто ходила на балы в югославское посольство. Кто ее только…
– Прекрати, я тебе не верю. При чем здесь югославское посольство? Они не немцы, и тем более не Анэнербе.
– А какая разница? Они все стремятся туда.
– Куда?
– Да хер их знает, куда. Но думаю, назад, в прошлое. Хотят быть князьями и графинями. А у нее, между прочим, на лбу написано, что она графиня. Очень была бы похожа на ту старуху, которую задушил Германн в Пиковой Даме. Но думаю, не доживет. Жаль. Так, что ты решил? Скажешь Первому, что я тебе очен-но нужен?
– Ладно, но она пойдет с нами.
– Пусть идет. Тем более, она уже обучилась на радистку. Хотела выйти на связь с Анэнербе, но мы успели предотвратить этот радиодиверсионный контакт.
– Сколько вы успели на нее навешать! Я даже удивляюсь. Честно говоря, я думал, вы ни хера не делаете. Так только рано встаете, да будите ни в чем не повинных людей.
– Две ошибки. Во-первых, мы и не ложимся. А кто не ложится, тому и вставать не надо. Во-вторых, виновные нам не нужны. Я хотел сказать, мы их не ловим, потому что, в конце концов, и сами попадутся. Весь смысл в том, чтобы брать невиновных. Это важное условие, необходимое в борьбе со шпионами и диверсантами.
– Почему?
– Виновные будут бояться. Будут находиться на свободе, а как бы уже в солнечном Магадане. Потому что страшно.
– Если считать тебя, да еще ее, нас будет уже одиннадцать, а это несчастливое число, – сказал Борис. – Вообще меня очень удивляет, почему все так рвутся в разведку? Нашли теплое местечко!
– Так, мил человек, чего тут удивительного, – сказал Эвенир, майор нквд, никто не хочет идти просто так в штыковую атаку с палками. Тем более против танков. Так что, разведка, это действительно, теплое местечко. А разведка боем вообще хорошо. Можешь быть уверенным: всех перебьют. И знаешь почему? Нас будет мало, а их много. Вот и все. Просто, как таблица умножения.
– Никакой разведки боем не будет. Это просто испытание секретного оружия в боевой обстановке, – сказал Борис.
– А какая разница? И да, ты можешь не беспокоиться, я буду только лейтенантом в этой операции. Сам понимаешь, не идти же мне на передовую в погонах майора нквд. Какой-нибудь невинно осужденный еще шарахнет в спину из ППШ.
– А что, есть невинно осужденные? – спросил Борис.
– Ты чем слушал? – спросил Эвенир. – Я тебе русским языком сказал:
– Мы берем только невиновных, так как, – объяснил я тебе, – виновные сами от страха попадутся.
– Я думал, это магаданская шутка.
– Шутки в детском саду закончились, мил человек. При царе.
Они стучат себя в грудь, и пытаются доказать следователю, что невинны, аки агнцы небесные. И некоторые, особенно молодые, дознаватели, бывает, выходят из себя. Как будто следователь должен за него, правдолюбца и сукина сына, придумывать ему вину. Сам блядь думай, сам блядь думай! – и стучит, бывало, приговоренного головой об стол.
– Кто же ж всю эту херню придумал? – с сомнением спросил Борис.
– Сама жизнь, милок, и придумала. Сама.
– Куда мы только катимся?
– Так никуда. Стоим, можно сказать, на месте. Находимся в состоянии абсолютного покоя и равномерного и прямолинейного движения. Как давно сказал Макиавелли:
– Разделяй всех невиновных на не виновных и виновных. А после этого властвуй. Так что ничего нового. Все это уже было, было, было.
2
– Товарищ Первый, – сказал Борис, когда его, наконец позвали на кухню.
– Не торопись, парень, сунуть тебя головой в горячий соус я еще успею. Честно, я могу, можешь не сомневаться.
– Да я и не сомневаюсь. Только это:
– Почему на кухне, а не в приемном покое вы меня встречаете?
– Не привык на кухне-то? А, между прочим, так делает вся мафия. А они живут не хуже нашего. Так что привыкай. Здесь я принимаю самый лучших людей. Героев. А ты герой, так как… – Первый помешал ложной соус, попробовал его языком, потом на вкус. – Попробуй, как?
– Вкусный, – сказал Борис, облизав ложку, которую держал Первый.
– Возьми эту ложку себе, а мне принеси другую. Кстати, ты знаешь, что находишься на Малой Даче?
– Я думал, это Ближняя.
– Это одно и то же. Так просто, разные дураки называют по-разному. Говорят, для конспирации. Я не понимаю:
– Кто? кого, мне, мать вашу, бояться, а?
– Конечно. В том смысле, что наоборот, вас все должны бояться.
– Неплохо замечено. Знаешь, что? Говори мне ты. Можешь?
– Ладно, буду. И кстати, товарищ Первый, выпить-то у нас есть что-нибудь? Что-нибудь хорошее?
– Разумеется, друг мой. Киндзмараули, Хванчкара! Чего будэшь? Ну, говори!
– Щас. Ни по эту, ни то ту, – Борис задумался, – а по эту слепоту. Считаю, товарищ Первый, хочу взять втемную, чисто наудачу. Так-то я в этих винах не разбираюсь. Все больше спирт да водка. А вино только по праздникам только на Ближней, а может, когда случится, и на Дальней вашей даче.
– А ты знаешь, где моя Дальняя Дача? В Магадане.
– Это шутка?
– Нет. Так, что, Боря, и не просись туда, не надо. Там в футбол не поиграешь. Ну, давай, чего ты там налил, Киндзмараули? Давай, Киндзмараули, она полегче.
Они выпили. Закусили пастой с мясом в томатном соусе.
– Они называют это мясо: бефстроганов.
– Да херня, это наше русское мясо.
– Нет, я сам люблю его так называть по-французски:
– Бефстроганов. – Но только по вторникам и четвергам. Это дни Франции в моей жизни. Ведь живешь, как крот в норе. Надо преподносить самому себе разные города и страны.
– Францию, Англию, Америку, – сказал Борис, добавляя себе мяса с соусом. – Знаете ли, одна эта итальянская паста не лезет.
– Хорошо бы, конечно, взять и Францию, и Англию, да и Америку тоже. Но пока ограничимся Польшей, Болгарией, Венгрией. С Югославией и Прибалтикой в придачу. Но это позже. Сейчас меня интересуют только один город. Можно даже сказать, не город, а чисто деревня. Надо ее удержать. Сможешь?
– Дак, наверно.
– Стрекоза стрекочет?
– Как швейцарские часы. Тик-так, тик-так, тик-так, так, так, так. – Борис засмеялся.
– Че, так и стреляет?
– Нет, товарищ Первый, это чисто шифр. Код включения механизма стрельбы.
– Да?! Ну-ка, повтори еще раз. Может, я запомню.
– Конечно. Но только с условием. Никому не скажете?
– Я?! Да ты что, Боря, клянусь, – Первый осмотрелся по сторонам, – никому. Здесь вообще никому нельзя доверять. Так бы всех и перестрелял. Но нельзя.
– Почему?
– Ох, Боря, есть причина.
– Какая?
– Так ведь всех-то не перестреляешь. А так заколебали, не можешь себе представить. Так и шныряют тут, так и шныряют. Ты вообще в курсе, сколько царей в России передушили, отравили, и просто так зарезали.
– Много?
– И не сосчитать! И да: я тебе сказал, куда ты поедешь?
– На деревню к дедушке, – сказал Борис, и рассмеялся.
– Действительно, смешно, – сказал Первый, и тоже расхохотался. К чертовой бабушке, – добавил он, и расхохотался еще сильней.
– К этой, как ее, – сказал Борис, согнувшись от смеха в три погибели, к японе матери! Думаю, товарищ Первый, это будет для меня чисто экскурсией на Багамы. Так отдохну с ружьецом. Абарая! Бродяга я!
