На троне в Блабоне - Войцех Жукровский

— Погоди… На пожар, что ли? В чем дело?

— Хуже пожара — королевство Блаблация гибнет. Рушится, может, уже рухнуло. Враги воспользовались ненаписанной историей, чистые страницы твоей хроники заполнили на свой лад. — Взволнованный Мяучар даже не почувствовал, как вонзил мне в колено когти, так что я сразу поверил его отчаянию. — Без твоей помощи не сдюжим! Надо срочно спасать Блабону!

— Истинную правду говорит. Мы уж думали-передумали — только ты можешь помочь.

— У меня, мои добрые друзья, начата другая работа, новый роман, и на сей раз не для юных…

— Начал, так отложи! Взрослые пускай подождут. Юнцы ждать не могут… Занимаемся болтовней, а толком ничего для них не делаем! Многим сдается — сопляки еще, пусть подождут, у них все впереди, а пока подрастут… Отвечай напрямик: летописал ты историю Тютюрлистана? Мир мы тогда спасли? До кровопролития не допустили?

— Да. Писал. Сколько же времени прошло…

Бухло напирал на меня внушительным брюхом, тыкал под ребра подзорной трубой, будто дулом пистоли. Из-под нахмуренной брови укоризненно поблескивал налитый кровью глаз.

Я остро ощутил свою вину — как я мог так редко вспоминать о них!

— Это ты в ответе за Блабону! Там все вверх тормашками, горше землетрясения. За что у нас прежде человека ценили? Происхождение, знания, опыт, рыцарская честь и отвага, даже труд — все вдруг потеряло смысл. Всем наплевать, учен ли ты, честен ли, теперь превыше всего — с кем дела делаешь, чью руку держишь да кто тебя подпирает. А наш король… э-э, да что там — богат, как Крез, а живет, как пес… Только ты и можешь свистопляску приостановить: или ты, черт подери, наш летописец и напишешь нам новую историю, или валяй туда, где проторчал многие годы, — в каменоломню, камень долбить… Как напишешь, так тому и быть: против твоей записанной воли никто пойти не осмелится — все ж таки летопись, хоть и сказочная, а летопись! И назавтра в жизни должно все сбыться, как ты вчера в хронике записал.

Оба смотрели на меня с таким упованием, что язык не повернулся возражать — нельзя же ранить, оттолкнуть или даже оскорбить друзей. Ведь и у меня сердце не каменное.

— Эх-х, дорогой Бухло… Путаешь следствие с причиной. Что я могу написать? Вы же наверняка ночей не спали, все думали, как королевство спасти?

— Нет уж, дорогой, это твое дело. Ты свои заботы на нас не спихивай… Я умею пушку зарядить да прицелиться как надо, у Мышебрата свои заботы… А писатель — ты, твоя сила в хронике, вот и распорядись чистыми страницами книги.

— Помилуйте, я ведь всегда пишу о том, что уже сталось, утвердилось в памяти людской, правды добиваюсь, как же мне в далекое будущее вылезать, а вдруг вы, чертовы блаблаки, не послушаетесь меня и опять что-нибудь на свою голову натворите? Не хочу я ни в лжепророки, ни в самонадеянные глупцы угодить.

Друзья пыхтели от усердия, вникая в мои доводы, а про себя, верно, думали: отвертеться хочет, виляет, а может, и труса празднует, дезертировать не прочь, а то и прямо предает товарищей. Шила, мол, в мешке не утаишь — для взрослых ему сподручнее писать, и потому не спешит в путь собираться, как прежде, а в Блаблации так худо, хоть караул кричи…

— Во всех твоих оправданиях концы с концами не сходятся. — Бухло почесал за ухом так остервенело, что шляпа с пышными страусовыми перьями съехала набок. — Значит, не справишься, не совладаешь с беспорядком? — пригвоздил он меня указующим перстом. — Какой же тогда ты писатель? Возьми и переделай судьбу своих героев, а они уж сами события как надо направят. Река и та, коль новое русло выроешь, охотно свои воды по новому пути направит, людей и подавно вовремя остеречь можно, а то и пригрозить им, приказать или убедить.

— Напиши для нас другой конец, не допусти торжества Директора, по-иному ведь все завернуть возможно, — ластился Мышебрат. — Только сам в себя поверь — все по плечу окажется, все сможешь. Королева в отчаянии. Виолинка из-за отца убивается, а он безумствует… А нас, самых верных, наперечет. Пойдем с нами!

— Давай-давай, пошевеливайся! Не пойдешь — после горько пожалеешь…

— Дорогие мои, речь ведь о людях — не о воде в реке. Да и река, какое русло ни выкопай, в гору не потечет, всегда только с горы заспешит. — Горячее доверие друзей приятно щекотало самолюбие, меня так и подмывало дерзнуть, и я шепнул: — Могу только…

— Ну и славно, все-таки можешь! — с жаром подхватил Бухло и от радости заключил меня в железные объятия, весьма ощутимо натерев щеку своими усищами. — Одевайся! Книгу поглубже в сумку, и, сто мешков картечи, хватит болтовни! В путь! Очнись, летописец! Каждая минута дорога.

— Измени наши судьбы, дай простор нашей свободной воле, чтоб будущее кое в чем и от нас зависело, как и полагается. Ведь это в твоих силах, — заверял меня Мышебрат, выпуская и снова втягивая коготки в предвкушении схватки. — Ты посоветуешь, на кого опереться, где найти союзников. Только будь осторожен — нет уже старой Блаблации, нет прежней доброты, гостеприимства как не бывало… Люди изменились, в сердцах будто кто злобу и зависть посеял…

Я поспешно одевался в пылком стремлении спасти чарующе прекрасный край, где когда-то мы пережили столько необыкновенных приключений. Признаться, в глубине сердца одолевало беспокойство насчет жены: спохватится, а меня нет ни дома, ни в саду, волноваться начнет… А тут и сам не знаешь, когда вернешься…

Сержант будто почувствовал мои опасения, прогудел басом:

— Никаких долгих прощаний, садись, пиши пару слов, дочку можешь даже поцеловать, утром она вспомнит. Дети спят крепко. А ты и впрямь все позабыл — ведь Блаблация и Тютюрлистан всего в нескольких шагах от вашего сада, а добираться туда можно разными дорогами. Ты и сам сколько раз подходил к самой границе королевства… А не дошел — это уж твоя вина.

— Бери пример с меня, — тормошил меня кот. — Я тоже веду двойную жизнь: при королевском дворе числюсь охотником на мышей, а на самом деле мыши мои друзья. И ты сделай вид, что сидишь в кабинете, а сумерки наступят, броди себе по песчаным дорогам Блаб-лации. Помнишь тайный лаз? Да воспрянет в тебе рыцарский дух! Приключения ждут!

Друзья помогли мне одеться. Кот ловко завязал шнурки на ботинках. Бухло в спешке криво застегнул пуговки на блузе. Переговаривались мы шепотом, но возню уловило собачье ухо. Мумик просунул морду в приоткрытую дверь, безошибочно угадав: в спящий дом ворвалось беспокойное веяние. Пес изготовился к прыжку и вопросительно ворчал, глядя на меня:

— Кого загр-р-рызть? Кому вцепиться в гор-р-рло? — Ждал приказа.

Мышебрат ощетинился, глаза сверкнули зелеными фонариками.