Бледный всадник - Бернард Корнуэлл

— И что же мне делать? — вслух спросил я.

— Король простит тебя, господин, — нервно проговорил Виллибальд.

— Простит? — Я повернулся к нему: — За что? Что же, интересно, по мнению короля, случилось в Синуите? Ты был там, святой отец, так что наверняка он тебя об этом спрашивал!

— Я все ему рассказал.

— И?

— Король знает, что ты храбрый воин и что твой меч — ценное приобретение для Уэссекса. Он снова примет тебя, я уверен, и примет с радостью. Посещай церковь, заплати свои долги и покажи, что ты хороший подданный Уэссекса.

— Я не восточный сакс, а нортумбриец! — прорычал я.

Увы, я до сих пор был здесь чужаком. Мое произношение отличалось от того, как говорили в Уэссексе. Местные жители были связаны между собой семейными узами, а я пришел с севера, загадочного и непонятного, и здешний люд верил, что я язычник. Меня называли убийцей, потому что я убил Освальда, а иногда, когда я верхом объезжал поместье, люди поспешно крестились, словно повстречали нечистую силу. Они называли меня Утредэрве, что значило Утред Нечестивый, и меня даже радовало это прозвище, чего никак нельзя сказать о Милдрит. Она убеждала всех, что я христианин, но то была ложь, и так продолжалось все лето. Мы не были счастливы. Жена молилась за спасение моей души, я жаждал свободы и, когда она умоляла меня вместе посетить богослужение в Эксанминстере, возмущенно рычал, что никогда больше ноги моей в церкви не будет. Милдрит плакала, услышав это, и ее слезы выгоняли меня из дома на охоту.

Иногда, преследуя дичь, я в пылу погони оказывался у края воды и смотрел на «Хеахенгель». Он лежал заброшенный на грязном, постоянно затопляемом приливом берегу, и волны без устали то поднимали, то опускали его. То был один из кораблей флота Альфреда, один из двенадцати больших военных судов, которые были построены, чтобы нападать на корабли датчан, грабивших побережье Уэссекса. Мы с Леофриком привели сюда «Хеахенгель» из Гемптона, следуя за флотом Гутрума, и пережили на этом судне шторм, погубивший так много датчан. Тут мы вытащили «Хеахенгель» на берег, сняв с него парус и мачту, и теперь брошенное судно гнило на берегу Уиска.

«Хеахенгель» означало «Архангел». Так назвал судно Альфред, и я всегда ненавидел это имя. Кораблю пристало носить гордое имя, а не плаксиво-набожное, и у него должно красоваться на носу свирепое чудовище — голова дракона, чтобы бросать вызов морю, или же скалящийся волк, дабы внушать ужас врагам.

Иногда я взбирался на борт «Хеахенгеля» и видел, что местные крестьяне уже растащили кое-что из наружной обшивки, а на дне плещется вода, и вспоминал былые деньки, славное прошлое этого корабля: как ветер выл в его такелаже и как мы с треском таранили датское судно.

А теперь «Хеахенгель», как и я, прозябал в бездействии, и порой я мечтал о том, что починю его, раздобуду новый такелаж и новый парус, найду людей и спущу это длинное судно на воду. Мне хотелось быть где угодно, только не здесь, я мечтал присоединиться к датчанам, но всякий раз, как я говорил об этом Милдрит, та снова принималась плакать.

— Ты не заставишь меня жить среди датчан!

— Почему бы и нет? Они очень неплохие люди.

— Они язычники! Я не допущу, чтобы мой сын вырос язычником!

— Не забывай, что он и мой сын тоже и будет поклоняться тем же богам, каким поклоняюсь я.

Это вызывало новые слезы, и я поспешно выбегал из дома. Взяв с собой гончих, я уходил в леса, гадая, уж не скисла ли моя любовь к жене, как молоко.

После Синуита я так хотел поскорее увидеть Милдрит, но теперь меня порядком раздражали ее вечная плаксивость и набожность, а она не могла вынести моего гнева. Жена хотела, чтобы я мирно обрабатывал землю, пас скот и убирал урожай, дабы заплатить тот огромный долг, который она принесла мне в приданое. Долг этот появился из-за того, что покойный отец Милдрит в свое время сделал почти половину своих земель церковными. Церковь не владела этими угодьями, но имела право на все, что они приносили, будь то зерно или скот, причем этот договор распространялся и на его наследников. Потом пришли датчане, перерезали скот, начались неурожаи — какой уж тут доход. Однако церковь, ядовитая, как змея, настаивала на том, что обещанное все равно должно быть выплачено. Нас предупредили, что, если я не смогу заплатить, владения у нас отберут. Каждый раз, приезжая в Эксанкестер, я чувствовал, как монахи и священники наблюдают за мной, предвкушая грядущее богатство.

Эксанкестер снова принадлежал англичанам, а не датчанам, потому что Гутрум, оставив Альфреду заложников, ушел на север, после чего в Уэссексе воцарился мир. Фирды (фирдом называлось ополчение, выставлявшееся каждым графством) были распущены, и люди вернулись на свои фермы. Во всех церквях распевали благодарственные псалмы, и Альфред, чтобы отметить победу, посылал дары абсолютно во все мужские и женские монастыри. Одда Младший, которого чествовали как самого могучего воина Уэссекса, получил земли неподалеку от того места, где была битва у Синуита, и приказал, чтобы там построили церковь. Ходили слухи, что в тамошней церкви возведут алтарь из золота — в знак благодарности Господу, позволившему Уэссексу уцелеть.

Но как долго еще протянет Уэссекс? Гутрум был жив, и я не разделял веры христиан в то, что Бог даровал Уэссексу мир.

И не я один так полагал, потому что в середине лета Альфред вернулся в Эксанкестер, где собрал своих советников, всех главных танов и церковников королевства (в число последних попал Вульфер из Вилтунскира).

Однажды вечером я отправился в город, где узнал, что олдермен и его люди поселились в «Лебеде», таверне близ восточных ворот. Вульфера там не оказалось, зато племянник Альфреда Этельвольд, похоже, задался целью выпить весь эль в этом заведении.

— Только не говори мне, что ублюдок призвал на витан[2] и тебя! — хмуро приветствовал он меня.

Под ублюдком Этельвальд подразумевал своего дядю Альфреда, который умыкнул у него трон.

— Нет, — ответил я. — Я пришел, чтобы повидаться с Вульфером.

— Олдермен в церкви, — сказал Этельвольд. — А я — нет. — Он ухмыльнулся и указал на скамью рядом с собой: — Сядь и выпей. Напейся вдрызг. А потом найдем двух девочек. А если хочешь — трех. Или четырех?

— Ты забываешь, что я женат.

— Как будто это когда-нибудь кого-нибудь останавливало.

Я сел, и одна из служанок принесла мне эля.

— Ты тоже входишь в витан? — спросил я Этельвольда.

— Да ты что! Думаешь, ублюдок нуждается в моих советах? Если бы он спросил моего совета, я бы сказал: «О мой король, почему бы тебе не спрыгнуть с высокого утеса, предварительно помолившись Господу, чтобы Он дал тебе крылья?!»

Этельвольд толкнул ко мне тарелку со свиными ребрами.

— Меня прихватили сюда для того, чтобы дядюшка мог за мной присматривать. Хочет быть уверенным, что я не замышляю измены.

— А ты, случаем, ее не замышляешь?

— Конечно замышляю, — ухмыльнулся он. — А ты, если что, присоединишься ко мне? Не забывай, ты у меня в долгу.

— Хочешь, чтобы я поработал для тебя мечом? — спросил я.

— Да. — Этельвольд говорил серьезно.

— Ну что же, ты да я — против всего Уэссекса. А кто еще будет сражаться на нашей стороне?

Он нахмурился, размышляя, но не назвал ни одного имени. Этельвольд молча уставился на крышку стола, и мне стало его жалко. Этот парень всегда мне нравился, но никто и никогда бы ему не доверился, потому что он был слишком беспечным и несерьезным.

«Альфред правильно его оценил, — подумал я. — Дай Этельвольду волю — и он будет пить и распутничать до изнеможения».

— Мне следовало бы пойти и присоединиться к Гутруму, — сказал он.

— Почему же ты этого не делаешь?

Он поднял на меня глаза, но не ответил. Наверняка в душе Этельвольд догадывался: Гутрум радушно его примет, будет всячески ублажать, использует, а потом рано или поздно убьет. С другой стороны, может быть, такая перспектива была лучше его нынешней жизни. Этельвольд пожал плечами и откинулся назад, отбросив волосы с лица.

Он был удивительно красивым юношей, и это не способствовало тому, чтобы прилежно заниматься делами: девушек тянуло к нему, как священников к золоту.

Слегка заплетающимся языком Этельвольд проговорил:

— Вульфер думает, что Гутрум убьет нас всех.

— Возможно, так оно и будет, — ответил я.

— А если мой дядя умрет, — продолжал он, даже не думая понизить голос, хотя в таверне было полно народу, — его сын еще слишком мал, чтобы стать королем.

— Верно.

— Вот тогда и придет мой черед! — ухмыльнулся он.

— Или твой черед придет с помощью Гутрума, — сказал я.

— Так пей, дружище, — проговорил он. — Потому что мы все в одной и той же выгребной яме.

Этельвольд улыбнулся мне — ему никак нельзя было отказать в обаянии.