Таежная богиня - Николай Гарин

— Никита, эй, что, что случилось?! — Валерия кинулась следом, прекрасно понимая, что произошло — пропала картина, и даже не картина, а что-то большее, большее, чем представляет даже сам Никита.

— Стас, Стас вчера с нами был, — через плечо бросил тот, выбегая из комнаты.

— Погоди, — Валерия успела схватить его за рукав, — Стас разве с вами был?! Ты что, не знаешь?! Ах, да!.. — Валерия, крепко держа Никиту, опустила глаза и поежилась, как от холода. — Стас Пилипенко... умер, не приходя в себя.

— Как умер? Что ты несешь?!

— Ректору из милиции звонили, еще утром — машина его сбила на Дмитровке. Что он там делал ночью?!..

Никита обхватил голову руками и застонал.

Валерия, немного остыв, побежала к телефону. Не прошло и часа, как приятного вида мужчина расспрашивал Гердова о странном ночном госте и подробностях их разговора.

Никита не мог представить, что утрата холста так сильно его расстроит. Но более всего он был в шоке от гибели соседа, интуитивно связывая его смерть с пропажей картины. Сидя по-турецки на своей кровати, Никита тупо глядел в противоположную стену, за которой была комната Стасика. Однако в голову лезли и лезли фрагменты мыслей и ощущений, пережитых во время работы над “Спящим огнем”. Теперь он был уверен, что кто-то водил его рукой, замешивал нужный цвет и накладывал мазки. Он помнил, что, когда сопротивлялся чужой воле и писал, как ему хотелось, невидимая сила заставляла брать мастихин и снимать нанесенную на холст краску. Или потом, когда он невообразимо устал и полностью отдался чужой воле, стало немного легче, хотя и тревожно. И вот теперь им опять манипулируют. “Что происходит? Что случилось? Неужели крыша поехала?!” — с тревогой думал Никита, глядя на стену.

— Нет, ни в деканате, ни на кафедре не знают никакого Георгия Андреевича и говорят, что никого постороннего на просмотре не было, — запыхавшись, прямо с порога выложила Валерия и подсела к Никите.

— Слушай, Лер, шла бы ты домой, — неожиданно проговорил Никита и как-то странно посмотрел на девушку.

— Не-ет, я тебя одного больше не оставлю. Папик весь свой отдел на уши поставил. Сказал, к вечеру найдут твоего ночного гостя, если только он не успел из Москвы удрать.

К вечеру, когда Никита немного успокоился и даже смог поспать несколько часов, действительно поступила интересная информация. Оказывается, ночью произошел еще один несчастный случай — на этот раз в гостинице “Интурист”. На седьмом этаже выгорел номер некоего господина из Бельгии. Почерневший труп бывшего жильца прижимал к себе остатки сгоревшего тубуса с клочком холста какой-то картины.

Через день Никита навсегда уезжал из Москвы.

С тяжелым сердцем, горечью и обидой, злостью на себя и тревогой он возвращался домой. Забросив в купе вещи, он вышел на перрон покурить. Ему показалось, что кто-то за ним наблюдает. Людей на Казанском вокзале было много, и уследить, кто именно смотрит, было сложно. Но когда поезд пошел и Никита уже с площадки бросил взгляд на перрон, по спине пробежали мурашки: у информационного щита стоял ночной гость и грустно и насмешливо смотрел на Никиту...

Именно тогда Никита остро почувствовал, что больше не будет ему покоя, пока не выяснит, что же произошло за эти последние дни.

Приехав домой, Никита, как мог, объяснил матери, что учебу закончил, диплом выдадут позже, и на следующее утро укатил в Сысерть. И опять Маргарита Александровна приняла его без удивления, с пониманием и полным спокойствием. Ее волновали не столько успехи внука, сколько его здоровье и настроение. Видя, что внук взволнован, она не стала задавать вопросы и, зная главное лакомство Никиты, занялась стряпней.

А Никита, обняв бабушку, сразу поспешил на чердак. Теперь он не стал спешить. Прикасался, перебирал вещи отца медленно и крайне осторожно, как археолог древние черепки. Он сдувал пыль, протирал и надолго погружался в записи или осмотр вещей. Теперь все было важно.

Он понял, что тайна случившегося находится здесь, в отцовских вещах, неспроста так сработали старинные краски. Он медленно и осторожно перелистывал страницы, читал все, что можно было прочесть. Никите лишь чуть-чуть приоткрылся тот старый мир, а он уже утонул в геологических и географических терминах, мансийских названиях рек, горных вершин, странных имен. Маршруты были искусно вычерчены и снабжены поясняющими рисунками.

Прошло не менее недели, прежде чем Никита почувствовал плавный переход отца от деловых записей к неким странным размышлениям о сакральности культуры манси, таежных духах и божествах. Его поразил самодельный мансийско-русский словарь объемом в половину тетради, многочисленные записи рассказов, легенд. Перед ним открывался непонятный мир. Этот мир не просто отличался от того, в котором находился Никита, он был совершенно другим.

Никита знал, что расспрашивать бабушку про отца — дело не простое. Единственный сын Маргариты Александровны, радость и утешение, теперь память о нем — то, чем она живет. Как замковый камень в арочном проеме держит свод, так и память о сыне держит ее на плаву, помогает жить дальше.

— А что рассказывать-то?.. — нахмурив брови, проговорила бабушка. В ее морщинках на мгновение мелькнули и радость, и горе, и нежность, и суровость. Как может мать рассказать о своем сыне за несколько минут или даже часов, если она видит его всего и сразу с момента рождения и до последнего дня. Если перед ее глазами и маленькое тельце, беспечно посасывающее пустышку, и подросток с кровоточащими коростами на острых коленках, и зрелый мужчина, на лице которого сомнение и отчаяние. Это невозможно.

— Ну, к примеру, что самое главное было в папе? — сузил вопрос Никита, точно поняв, как трудно бабушке что-то выделить из судьбы отца.

— Главное, говоришь, — Маргарита Александровна подняла правую бровь и чуточку прищурилась, будто всматриваясь в прошедшие годы. — Главное, пожалуй, что он был безупречно честен и строг к себе. Болезненно воспринимал несправедливость. И с твоей матерью он поступил честно... хотя это, пожалуй, лишнее.

Никита весь напрягся, когда бабушка заговорила. Ему казалось, что если уж она заговорит, то он обязательно узнает что-то ценное, что ему поможет понять и разгадать тайну вещей и рисунков отца. Однако бабушка удивила его другим:

— Ты лучше поговори со старым другом отца — Толей Захаровым. Он сейчас главный в том самом институте, который они с Матвеем заканчивали.

Встречу с Анатолием Ивановичем Захаровым, бывшим другом и коллегой отца, Никита решил не откладывать и на следующий день отправился в Свердловск. С автовокзала доехал до цирка, там повернул на улицу Куйбышева и через несколько минут был у мрачноватого, в стиле “фабричного модерна”, как он определил для себя, кирпичного здания горного института. Одна из секретарш ректора не очень любезно, видимо приняв визитера за одного из местных студентов, ответила, что Анатолий Иванович занят и навряд ли освободится до вечера.

Никита приехал на следующий день — та же картина. На третий день, не спрашивая важных секретарш, прошел сразу в кабинет. Войдя, он немного растерялся. Человек десять высоколобых мужчин неохотно оторвались от бумаг, разложенных на длинном столе, и c удивлением посмотрели на вошедшего. Затем перевели взгляд на скуластого, с большими залысинами председательствующего, сидевшего в торце стола.

— Я Гердов, — неожиданно для себя громко проговорил Никита и тут же пожалел о своей дерзости.

Повисла пауза.

— Никита?! — изумился мужчина с залысинами. — Он порывисто встал, тихо извинился перед коллегами и пошел навстречу Никите. Это был довольно высокий, с сединой на висках мужчина. Его лицо было как будто знакомо Никите...

— Ух, ты какой! Ну-ка, дай я на тебя посмотрю! Да-а, старик, не ожидал, не ожидал! Меня-то узнаешь, нет?! Товарищи, — обратился он к коллегам, — сделаем перерыв на часок. Так узнаешь, нет?! — опять переключился он на молодого гостя.

Никита глядел на друга отца и завидовал. Думал, что вот таким же статным и красивым мог бы идти к нему навстречу отец. Потом Никите показалось, что тот не так уж и рад ему. Плоский, гибкий, слегка косолапый, с крепким рукопожатием, он не очень-то походил на ректора, скорее на бывшего военного. В его походке, рукопожатии, даже дыхании чувствовалась сила. Однако Никита видел в глазах бывшего друга отца растерянность и как будто стеснение.

— Ну, давай, садись и рассказывай, что и как у тебя. Я слышал, что ты в Москве, на художника учишься, или окончил? А как бабушка, Маргарита Александровна, как она? Как мать? Если что нужно, говори, не стесняйся, чем могу, помогу, — скороговоркой выговаривал он.

— Я, Анатолий Иванович, хотел бы про отца кое-что узнать.

— Про отца? — переспросил Захаров и, развернув один из стульев, тяжело сел. — Про отца — это хорошо, — в раздумье проговорил он, продолжая разглядывать Никиту. — Ты похож на него. А вот у меня две дочери — с ноткой сожаления добавил Анатолий Иванович. — Может, чайком тебя угостить?