Грех межзвездный - Филип Фармер

Там второй заторчик, тоже недолгий, пока дежурный назначил лифт. И Хэл взмыл экспрессом в один скок на тридцатый этаж. Обычно, выйдя из лифта, он шел прямо к себе готовиться к первой лекции старшего курса, которую давали по трехмерке. Но нынче направился в деканат.

По дороге жутко захотелось курнуть, а в присутствии Ольвегссена насчет этого – ни-ни, и Хэл приостановился, закурил и с удовольствием затянулся приятным женьшеневым дымком. Как раз против входа в аудиторию первого курса, откуда доносились обрывки лекции Кеоки Джеремиэля Расмуссена:

– Первоначально слова «пука» и «пали» бытовали у общин полинезийцев, первонасельников Гавайских островов. Англоязычное население, которое колонизовало острова в более поздний период, заимствовало многие термины из языка гавайцев. И в числе наиболее употребительных – слово «пука», означающее нору или пещеру, и слово «пали», означающее утес.

Когда после Апокалиптической битвы американо-гавайцы заново заселили Северную Америку, эти два термина употреблялись в своем первоначальном смысле. Но в течение следующего полустолетия смысл этих двух слов изменился. «Пука» – так с очевидным пренебрежительным оттенком стали называть отдельные помещения, предназначенные для жилья у низших сословий. Впоследствии этот термин стали употреблять и сословия повыше. Если вы принадлежите к сословию иерархов, вашим местом обитания является «площадь»; если вы принадлежите к любому из остальных сословий, вашим местом обитания является «пука».

Словом «пали», то есть «утес», стали называть небоскребы или любые другие крупноразмерные здания. В отличие от слова «пука», слово «пали» сохранило и свое первоначальное значение.

Хэл докурил сигарету, бросил окурок в пепельницу и прошел через приемную прямо в кабинет декана. Там за столом восседал доктор-декан Боб Кафзаэль Ольвегссен собственной персоной.

По старшинству, Ольвегссен заговорил первым. У него был едва приметный исландский выговор.

– Алоха, Ярроу. Что у вас?

– Шалом, авва. Прошу прощения за явку без вызова. Но до отъезда есть необходимость обговорить несколько вопросов.

Ольвегссен, седовласый ученый муж средних лет (около семидесяти), нахмурился.

– Как так «до отъезда»?

Хэл вынул из чемоданчика письмо и подал Ольвегссену.

– При случае взгляните. Оберегая ваше драгоценное время, докладываю: получил предписание на производство срочного лингвистического дознания.

– Вы же предыдущее только-только кончили! – сказал Ольвегссен. – Как можно требовать с меня полноценной работы факультета во славу Госуцерквства и в то же время отвлекать персонал на ловлю ненормированной лексики!

– Вы уверены, что это не критиканство в адрес уриелитов? – не без жесткой нотки в голосе отозвался Хэл. Не от начальстволюбия (таковым не страдал) или стараний его изобразить – обязан был со своей стороны каленым железом выжечь подобный происк антиистиннизма.

Ольвегссен рыкнул:

– Абсолютно уверен. Я на это неспособен. Да как вы смели о таком подумать!

– Извините, авва, – сказал Хэл. – Даже в мысленных предначертаниях подобные намеки не посещают.

– Когда предписано отбыть? – спросил Ольвегссен.

– С первым же рейсом. Думаю, где-то в пределах часа.

– И когда вернетесь?

– Сигмен ведает. Как только закончу и сдам отчет.

– И немедленно ко мне.

– Еще раз прошу прощения, но не смогу. Моя СН к тому времени будет недозволительно просрочена, вынужден буду навести порядок вперед всех прочих дел. А на это уйдет не меньше нескольких часов.

Ольвегссен набычился и сказал:

– Кстати о вашей СН. Последняя вам не к лицу, Ярроу. Надеюсь, следующая будет получше. Иначе… Хэла бросило в жар, коленки дрогнули.

– Так точно, авва.

Собственный голос едва расслышал.

Ольвегссен соорудил флешь из пальцев и глянул на Ярроу сквозь амбразуру в воздвигнутой фортификации.

– Иначе, как ни жаль, я вынужден буду принять меры. Я не могу держать в своем штате человека с плохой СН. Боюсь, что я…

Ольвегссен надолго замолк. Хэл почувствовал, как взмокло под мышками, как бисеринками выступил пот на лбу и на верхней губе. Знал: Ольвегссен нарочно тянет время, – и ни о чем не хотел спрашивать. Не хотел доставить этому седовласому красавчику с «гимелом» на груди удовольствие послушать, каково он, Хэл, умильно поет. Но не дай Сигмен показаться безразличным! Будешь молчать, как пень, – поулыбается Ольвегссен, возьмет, да и уволит.

– Что вы, авва… – подхватил Хэл, силясь ни единым звуком не выдать бури собственных страстей.

– Очень боюсь, что не смогу позволить себе даже такое снисхождение, как ваш перевод в преподаватели подготовительных курсов. Хотелось бы проявить милосердие. Но милосердие по отношению к вам грозит обернуться попустительством антиистиннизму. Сама мысль об этом недозволительна. Ни в коем случае…

Хэл ругнулся про себя, не в силах совладать с дрожью.

– Так точно, авва.

– Очень боюсь, что мне придется обратиться к аззитам, чтобы вашим делом занялись они.

– Только не это! – ахнул Хэл.

– Именно это, – возразил Ольвегссен из-за своей фортификации. – Было бы крайне неприятно, но представляется, что все прочее не буверняк. Я смогу мысленно предначертать со спокойной совестью, лишь обратившись к ним.

Он разобрал фортификацию, развернул кресло боком, подставил Хэлу профиль и сказал:

– Все же надеюсь, что мне трудиться не придется. Прежде вас самого призовут к ответу за то, что творите. И, кроме себя, винить вам будет некого.

– Так заповедал нам Впередник, – сказал Хэл. – Приложу все старания, чтобы не доставлять вам огорчений, авва. Позабочусь, чтобы мой АХ не имел поводов ухудшить мою СН.

– Очень хорошо, – сказал Ольвегссен без капли веры в эти благие речи. – Вы свободны, предписание возьмите с собой, копия мне наверняка поступит с нынешней почтой. Алоха, сын мой, и приятных мысленных предначертаний.

– Авва, где вы, там истина, – сказал Хэл, повернулся и вышел вон.

Не помня себя от жуткого страха, с трудом понимал, что делает. Безотчетно добрался до вокзала и подал заявку на бронь по всему маршруту. Походкой лунатика прошел в салон рейсовика.

Получасом позже он был уже в Лос-Анджелесе на пути к стойке – узнать, как там насчет местечка на Таити.

Он был уже у самой стойки, когда почувствовал, что спиной вроде бы кого-то задел.

Дернулся, обернулся извиниться.

Сердце громыхнуло так, что чуть наружу не выскочило.

Сзади оказался коренастый, плечистый пузан в свободной блестящей черной хламиде. На голове черная шляпа конусом с узкими полями лаком блестит, а на груди – серебряное изображение ангела Аззы.