Дорога на Порт-Артур - Александр Сметанин

— Сбегай, Сережа, сбегай.

Когда возвращаюсь с портфелем, в коридоре меня встречает жена Полонского.

— Сережа, мы не познакомились с тобой. Меня зовут Мариной Петровной. Вот так, а теперь позволь я покажу тебе Коленькину комнату. Можешь располагаться там. Я постелила на диванчике. И книжки там сохранились. Коленькины любимые.

Не знаю почему, но Марина Петровна быстро показывает мне рукой на дверь в конце коридора и уходит.

Да, меня здесь ждали. На маленьком диванчике — свежая постель, на спинке стула — старенькая полосатая рубашка с короткими рукавами. Даже тапочки есть. Хорошо, что Нелли Максимовна постирала мне белье. Как бы я в грязном-то ложился на такую простыню.

Сажусь к окну. На подоконнике — стопка книг. Верхняя — «Остров сокровищ». Читал такую. Но как давно это было. Еще до войны. Скоро начинаю клевать носом, а ложиться на диван стесняюсь: гости еще не разъехались. Приседаю несколько раз и снова берусь за книжку, но неожиданно в комнату входит Лиля с пачкой «Беломора» в руке.

— Ты не куришь?

— Нет.

— Будущий идеальный мужчина. — Она улыбается, садится на постель. — Ты откуда родом, Сергей?

Я отвечаю. Зная, что она все равно спросит про семью, рассказываю про отца, колхозного бригадира, про мать, сестренку.

— А это вся квартира ваша? — спрашиваю в свою очередь Лилю.

Она вздыхает.

— Была вся наша. Да нас-то — Полонских — осталось двое. Вадим да я. Марина — она на своей девичьей фамилии. В сорок втором здесь умерли папа, мама, младшая сестра — Катенька, на Синявинских болотах погиб старший брат Евгений. Его жена и двое детей утонули при переправе через Ладогу, под Лугой убит Коленька, сын Вадима и Марины. Он жил в этой комнатке. Вот каким был сорок второй год для нас, Полонских.

Лиля прячет лицо в ладони, наклоняет голову к коленям и тихо плачет. Ее бы, конечно, надо успокоить, что-то сказать, может, обнять за худенькие плечики, но как я это сделаю, если она старший лейтенант медслужбы!

Вдруг она быстро встает с дивана, поправляет волосы, расправляет под ремнем гимнастерку.

— Сейчас я вернусь. Ты посиди, Сережа.

Лиля возвращается с бутылкой и стаканом в руке, наливает себе немножко водки, пьет одним глотком и закуривает снова.

— Сейчас у меня пройдет. Выпила — вот и расслюнявилась. А их служебных разговоров за столом я не люблю. Как выпьют — давай поступки начальства обсуждать. Пойдем, Сережа, я покажу тебе комнаты. Все они, кроме этих двух, в запустении, но ремонтировать, видно, после войны будем.

Я никогда не видел такой большой квартиры с хрустальными люстрами под высокими потолками; квартиры с полукруглыми вверху окнами, с медными ручками на дверях и выщербленной мозаикой паркета.

Все это выглядело когда-то солидно, внушительно, вселяло невольное почтение к хозяевам у всякого, переступившего порог.

— Вы здесь и родились?

— Вот в этой комнате. Здесь была мамина спальня. За два года до революции родилась, Сережа.

— Значит, ваши родители были богачи?

Лиля прислоняется спиной к косяку двери, закрывает глаза и негромко смеется. От прежнего кислого настроения у нее не осталось и следа.

— Развеселил ты меня, Сергей Кочерин. Конечно, они были люди не бедные. Из дворян. Наш папа и до революции был профессором университета. Он написал очень много книг, объездил почти весь мир и всю жизнь до последнего дня честно трудился. Заводов, фабрик, поместий, Сережа, у него не имелось. Вот так. А теперь пойдем в твою комнату, поговорить нужно. Именно мне, и именно с тобой.

Она садится на диванчик и опять закуривает.

— Сегодня вечером я уеду в свой укрепрайон. Меня подвезет туда профессор. С Вадимом мы за всю войну видимся первый раз. О нем мы и поговорим. Что такое Вадим Полонский? Между собой мы называли его человеком не от мира сего. Он честнейший, принципиальнейший и упрямейший из людей. На сделку со своей совестью никогда не пойдет. И, увы, иногда из-за этого страдает. Начальники его недолюбливали. Исключение составлял Николай Иванович, который давно хотел взять Вадима к себе в институт, на кафедру, но этот упрямец все время отказывался и шел строить дома, работал прорабом.

Лиля помолчала, опять стиснула лицо ладонями, наклонила голову, густые темные волосы с едва заметными: сединками сползли на высокий чистый лоб.

— Да, так вот. Вы будете с ним на фронте. Сама я там не была, но знаю, что такое война. Прошу тебя, Сережа, молодого, сильного и, наверное, смелого парня: побереги своего капитана в бою. Ведь его может... ранить, контузить. Или мало ли что такое случится. Не оставь его в беде, умоляю тебя. Понял?

— Угу.

— Слово даешь?

— Честное комсомольское.

Она опять улыбается.

— Это ты хорошо сказал: «честное комсомольское». Наш Коленька тоже так говорил. Ты даже чем-то похож на него.

— А где эта Луга?

— Здесь, под Ленинградом. Он был бойцом в лыжной бригаде спецназначения. Ему едва исполнилось восемнадцать. Ушел добровольцем по путевке райкома комсомола. И вот еще что: о нашем разговоре, пожалуйста, никому ни слова. Особенно Вадиму.

Я обещал.

Утром, когда одетый и умывшийся я читал у окна, в комнату вошел капитан.

— Как отдохнул, Сережа?

— Здорово! Как в госпитале. На простыне, с подушкой.

— Отлично. Пойдем попьем чайку да будем собираться.

— Куда?

— Домой, Сережа, в роту.

— Так еще три дня?

— Видишь ли, — капитан садится на диванчик. — Марина Петровна сегодня улетает в Москву на какой-то слет фронтовых хирургов, Лиля уже уехала в часть, с друзьями я повидался. Что нам, двум бобылям, делать в пустой квартире? Поедем-ка и мы. В роте дел по горло. Город посмотрел?

— Посмотрел.

— Тогда порядок.

В роте ожидала приятная новость: приказано получить в отделение еще один автомат вместо карабина. Решаю вручить это мощное оружие пехоты Таджибаеву.

Итак, в отделении — ручной пулемет, три автомата, два карабина.

Через неделю после нашего возвращения из Ленинграда было проведено учение с ротами, готовящимися к отправке на передовую. Их оказалось довольно много: полтора батальона, без малого тысяча человек.

На учение приехали командующий фронтом и член Военного совета — известный в стране партийный работник. Было все, как в настоящем бою: артиллерийская подготовка, рота танков. «Противник» находился в окопах, за проволочными заграждениями, которые «простреливались» из дзотов и выносных ячеек.

Мы двинулись в атаку дружно, с криками «Ура!», но довольно скоро начальство вернуло все роты в исходное положение.

Командующий приказывает построить всех участников учений в одно каре посреди большого поля, недавно очищенного от немецких мин. В центр каре командующий и член Военного совета въезжают на открытой машине. Первым выступает командующий. Он указывает на допущенные ошибки, критикует нас за то, что отстаем от танков, держимся далековато от разрывов своих снарядов, прикрываясь которыми мы обязаны смело сближаться с противником, стремительно врываться в его траншеи, пока противник не опомнился и не сумел восстановить нарушенную нашей артиллерией систему огня.

Догадываюсь, что командование фронта осталось не очень довольно нашей выучкой, а потому все дни с рассвета дотемна мы стали проводить в поле. Даже обед привозили туда.

Чаще всего в составе роты мы занимаемся тактической подготовкой. За оврагом мы отрыли несколько линий траншей и теперь атакуем их по три-четыре раза в день. Перед каждой атакой отдаются боевые приказы, организуется взаимодействие в различных вариантах, условно проводится артиллерийская подготовка, и только потом мы начинаем очередную атаку.

После таких занятий еле добираемся до деревни, ужинаем и буквально валимся на пол. Встречи на завалинке прекратились, и даже Сивков больше не отпрашивается к Зинке-солдатке. Не до свиданий.

Баба Гаша ворчит, критикуя наше начальство. Нельзя, говорит, так людей изводить. Ну что ж, она не солдат, требования устава на нее не распространяются и вольно ей обсуждать приказы командиров.

ЗА РЕКОЙ ШЕШУПЕ

Дивизия, в которую мы влились, после форсирования реки Шешупе вступила на территорию Восточной Пруссии, но смогла пробиться вглубь лишь на несколько километров. Сказывались предыдущие многодневные бои, и прибывшее пополнение, очевидно, было для нее каплей в море и не могло сыграть какой-либо существенной роли в тех наступательных боях.

Когда мы прибыли на передовую, то на следующее утро, после короткого артналета полк, в который вошла наша рота, двинулся в атаку, но, встреченный сильным пулеметным огнем из каменных подвалов какой-то юнкерской усадьбы, залег.

Даже нам, рядовым солдатам, и то было ясно, что без танков эти огневые точки не подавить. А танков не было. Две маленькие самоходки, поддерживавшие атаку нашего батальона, сгорели в самом начале боя.