Том 2. Повести - Кальман Миксат

— Тогда поедемте в городской парк.

— Ну и поезжайте! Вы ничего не можете придумать. У вас нет никакой фантазии.

— Но бог мой! Не могу же я открыть для вас какие-нибудь джунгли! Мы ведь живем не в Конго, где это вполне возможно. Здесь все уже давно известно.

— Да, в том числе и то, что вы противный насмешник. Окончилось тем, что поехали все-таки в городской парк.

У озера, где они остановились посмотреть лебедей, им повстречался Петер Корлати.

Он бросил взгляд на очаровательную маленькую невесту и смело шагнул к своему другу. Не представить его было уже невозможно.

— Петер Корлати — депутат и…

— И шафер, — с улыбкой добавил Корлати, низко поклонившись.

Эстер протянула ему руку.

— Мы как раз говорили о завтрашнем вашем визите.

— Какая редкость получить сегодня то, что обещано на завтра.

Эстер с легкостью заметила:

— Но мы и завтра будем рады вас видеть.

— Послушание — наш хлеб, — ответил Корлати, склоняя голову. — Иногда это черствый ломоть, даже без соли, иногда же — сдобный калач.

Корлати был красив, худощав, имел аристократическую внешность. У него было приятное овальной формы лицо и тонкие закрученные усики. Ко всему этому он был полон всяких забавных идей и остроумен.

— Пойдем с нами, если располагаешь временем, — предложил Алторьяи. — В клубе все равно никого нет.

Они обошли вокруг озера. Был ласковый летний вечер. С островка Дрот приглушенно доносились звуки оркестра; они смешивались с музыкой из царства Янчи Паприки *. По озеру тихо скользили лодки.

Эстер выразила желание прокатиться по озеру.

— Уже поздно, — возразила мадам.

— Мы можем потом не достать экипажа, — поддержал ее Алторьяи.

— За экипаж я ручаюсь, — галантно сказал Петер, — в крайнем случае запряжем Большую Медведицу. Она довезет нас до дома. Пишта потому возражает, что не умеет грести. Выбирайте лодку, мадемуазель, и мы поплаваем по озеру. Я буду вашим гондольером.

Выбор Эстер пал на маленький красивый челн. Они сели в него вдвоем, Эстер и Петер.

Петер поначалу неловко орудовал веслом, отчего лодка закачалась из стороны в сторону.

— Ай, боюсь! — взвизгнула Эстер.

— Чего вам бояться?

— Ведь здесь можно и утонуть.

— Ни в коем случае! Меня бережет депутатская неприкосновенность, а вас берегу я.

— Перестаньте болтать и лучше следите за лодкой. Какой здесь чудесный воздух!

— Посредине озера еще лучше.

— Поедем туда. А оно большое…

— О, если б оно было еще больше, простиралось бы до самого Черного моря!

— Для чего это вам?

— Я бы греб сейчас до самого моря и не выпустил бы вас из лодки.

Так он болтал до тех пор, пока какой-то пьяный ремесленник, катавший свою Дульцинею, не ткнулся с разбегу носом своей лодки в субтильное суденышко наших героев.

— Господи Иисусе! — вскричала Эстер.

В предыдущем рассказе наш челн несомненно перевернулся бы. Эзра, — простите, я хотел сказать: Эсти, — упала бы в воду. Петер достал бы ее, потерявшую сознание, из воды, на берегу озера нашлась бы крытая камышом хижина с благообразной старушкой-хозяйкой, потерпевшие высушили бы там свою одежду, на Эсти расстегнули бы корсет (причем описание того, как вздымалась ее белая грудь, заняло бы у меня целую страницу), одним словом, она очнулась бы с легким вздохом: «Где он, мой спаситель?»

Но в нашем случае лодка лишь покачнулась и зачерпнула немного воды. Эсти испугалась, в страхе схватила Петера за шею, который тоже испугался не меньше ее и выпустил весло.

— Ах вы, безрукий дурень вы этакий! — громко набросилась на него Эсти, когда лодка приняла нормальное положение. — Сейчас же высадите меня! Сейчас же, слышите, я приказываю!

Петер обиделся не столько на ее слова, сколько на тон, каким они были сказаны. Он не произнес ни звука в свое оправдание.

— Вы совершенно испортили мне платье! — не унималась Эстер.

И действительно, просочившаяся вода увлажнила ее легкую ситцевую юбку, разрисованную лилиями, и та прилипла к коленям, четко выделяя волнующие линии ног.

Мадам и Алторьяи, видевшие с берега лишь, как Эстер обняла за шею Петера, не могли понять, что там произошло.

Алторьяи взглянул на мадам; мадам, когда приходила в замешательство, всегда переключалась на французскую речь.

— Ничего не понимаю, мосье Пишта. Некоторое объяснение происшедшему я вижу в том, что мадемуазель — дочь военного. Ее колыбель качал старый гусар-денщик. Он и вынянчил ее, играл с ней. То был старый Янош, который и теперь живет с нами. Покойный полковник оставил ему пенсию с тем, чтобы тот до самой смерти оставался при дочери. Естественно, что от старого гусара девочка могла перенять немало дурного. Она и мила и добра, это дитя, но страшно капризна. Воспитание старого Яноша нет-нет да и дает о себе знать. Вероятно, и сейчас происходит что-нибудь в том же роде. О, если бы мадемуазель с самого начала попала в мои руки.

— Да, конечно, конечно, — рассеянно бормотал Алторьяи. Тем временем лодка пристала к берегу; маленькая Эстике в намокшем платье выглядела весьма обольстительно — настоящая русалка!

— Боже милосердный, вы простудитесь. Вы уже дрожите. Скорее дайте шаль, мадам Люси! Да не таращите вы глаза, лучше помогите. Что произошло, черт возьми, вы же вся мокрая?

Эстике бросила пронзительный взгляд на Корлати, но к ее гневу примешалось теперь уже нечто похожее на ироническую благосклонность.

— Вот причина, смотрите!

— Ну, ничего, ничего. Надо только как можно скорее достать экипаж — в таком виде вы не можете идти. Петер, прошу тебя, будь столь любезен, найди извозчика, а мы тем временем выйдем на дорогу.

Эстике рассказала об аварии, в которую они попали, рассказала, как чуть не перевернулась лодка, так что еще немного, и они неизбежно упали бы в воду, не скрыла и того, что в испуге бросилась на шею Корлати.

— Это все пустяки, — успокаивал ее Пишта, — могло бы кончиться хуже. По крайней мере, у вас теперь будет некоторое представление о кораблекрушениях. Мне жалко только, что на тот свет, к ангелам, вы собирались отправиться на шее у Петера.

Эта шутка рассмешила Эстике.

— Что ж, если в тот момент не представлялось другой возможности.

Подъехал извозчик, но без Петера.

— Где же господин, который вас послал? — спросил Алторьяи.

— Он сел на другую коляску и поехал к городу.

— Даже не попрощался! Странно!

— Обиделся, — высказала предположение Эстике. — Наверное, на меня обиделся.

— Что вы ему сделали?

— Я, рассердившись, назвала его безруким дурнем.

— Он действительно дурень, если мог на это рассердиться. И все-таки я жалею о происшедшем. Следовало бы как-то задобрить его.

— Но как?

— Это должна придумать ваша изобретательная головка, — а уж она-то что-нибудь да придумает. Пусть дядя Дани пригласит его завтра к обеду.

Так и было сделано. Дядя Дани (то есть депутат и доверенное лицо Даниель Сабо, опекун Эстике) на другой же день поймал Корлати в коридоре парламента.

— Я слышал, ты рассердился на мою подопечную. Она хочет помириться с тобой. Поручила мне привезти тебя к обеду. Nota bene[9] — сегодня она готовит сама.

— Раз так, надо попробовать, какая из нее выйдет хозяйка. Случай так все подстроил, что Алторьяи не мог прибыть на обед. Причина на этот раз была самая святая: его избиратели.

— Сегодня я выполняю функции носильщика, дядя Дани. Прошу, замолви за меня словечко перед Эстике.

Да, действительно некстати приехали эти избиратели. Эстике показала себя во всем блеске, обед получился на славу: суп из устриц, в котором плавали кусочки грибов, говяжьи биточки с соусом из шкварок, щука с хреном, паштет из печени молодого поросенка, рулет с маком. Подобные лакомства поглощали когда-то боги на Олимпе. Разумеется, не обошлось и без нектара — доброго эгерского и вишонтайского вина. Старый Янош прилежно наполнял бокалы.

После обеда Эстике принесла ящичек с сигаретами и, предложив прикурить сначала Корлати, сама кокетливо закурила от его огонька.

— Итак, выкурим трубку мира.

К ее язычку то и дело приставали табачные крошки, дым щекотал ей ноздри, она чихала и гримасничала самым уморительным образом. Словом, она действительно была очень мила.

— Право, бросьте сигарету.

— Нет, я непременно хочу ее выкурить ради вас. Стрекозиные глаза дяди Дани становились все уже, он зевал и жаловался на то, что в парламенте на него нагнали сон выступающие ораторы. Наконец большая голова его совсем опустилась на стол, и Петер остался с Эстер наедине, так как мадам, заслышав грохот тарелок на кухне, выбежала наводить порядок.

Завязалась милая болтовня о тех разнообразных пустяках, которые больше всего интересуют девушек: что ставят в театре, кто сколько проиграл в казино, кто оплачивает счета актрисе X., что затевает Бисмарк… то бишь я хотел сказать, Монастерли…