Ольга, королева русов. Вещий Олег - Борис Васильев

А вскоре в пустяшной стычке с кривичами погиб Бьерн. Синеус с великими почестями доставил его тело в Новгород, вместе с Рюриком поджигал погребальный костер, принес в жертву дюжину пленных кривичей, но после тризны забрал Олега с собой.

— Мой сын должен принять обряд посвящения в воины по родовому обычаю, князь Рюрик.

Рюрик не спорил. И силы были неравны, и смерть двух сыновей пригнула его, и сама мечта его, цель и смысл жизни оказались напрасными: наследников не было. Он просто отложил в памяти все, что случилось, сделав особую зарубку на Олеге: с его отъездом к отцу Рюрик лишался самого важного заложника. А при отсутствии наследников любая случайная стрела, удар ножом или капля яду давали Синеусу все права на княжеский стол в Новгороде, как последнему из названых братьев рода Рюрикова. Значит, надо было родить сына, а пока беречься схваток, охот и застолий.

Но сын мог и не родиться, Рюрик отдавал себе в этом отчет. Сын — благословение небес, но боги отвернулись от него, и он не знал, сколь долго продлится их гнев. И тогда он вернул семью казненного Трувора Белоголового из ссылки, в которую сразу же, еще в день казни, отправил жену, дочь и малолетнего сына Сигурда. В Новгород привезли только Сигурда: мать и дочь умерли по дороге от внезапной болезни, как и было задумано. Для сына Трувор пал в бою, но Рюрик не любил рисковать попусту: в Новгороде еще жили слухи. И тут же объявил осиротевшего мальчика своим воспитанником. Пока — воспитанником, но всегда мог сделать его и приемным сыном, если наследник так и не родится. Подобрал себе молодую жену, спрятался в лесном укрепленном лагере и наезжал в Новгород лишь творить суд. Делал все, чтобы родился сын, но родился он поздно, за это время Сигурд превратился в отрока, научился владеть оружием и чтил Рюрика, как не чтил бы и родного отца. А теперь лежал в горячке, и правая его рука уже никогда не могла вытащить меч из ножен. Но всячески стараясь снять боль и вылечить воспитанника, Рюрик не жалел о мучительной клятве. Был сын, Игорь, наследник и продолжатель его рода, и был верный пес с перебитой лапой, который отныне обязан был служить Игорю, как служил ему, уравнивая темные страсти конунга русов Олега. Рюрик все продумал, все учел, все взвесил; оставалось ждать, когда окрепнет Сигурд, спрятать с его помощью малолетнего сына и подтолкнуть Олега в нужном ему, Рюрику, направлении.

И все же два вопроса нет-нет, а беспокоили его. Синеус столь стремительно увез своего сына, что Рюрику было бы проще, если бы названый брат его внезапно умер. Но сам он, лишившись сыновей, рисковать не мог, верных людей под рукой не оказалось, а пока Рюрик заботился о продолжении рода, Ольбард Синеус, конунг русов, его побратим и соправитель, умер собственной смертью. Что он успел поведать до своей гибели Олегу, оставалось тайной, которая глодала неизвестностью, но тут уж Рюрик ничего поделать не мог. Приходилось уповать на то, что с детства внушенное Олегу почтительное восхищение перед великим воином, ставшим не только конунгом варягов, но и князем Господина Великого Новгорода, перевесит слухи, наветы и домыслы. Ведь свидетелей нет: Рюрик вовремя о них позаботился.

Впрочем, разве нет? Куда подевалась вдова Вадима Храброго? Утопилась? Рюрик не видел ее мертвой. И никто не видел. Говорить — говорили, но ведь никто не поклялся ему. А что, если та женщина-русинка, которую замучил в пыточной клети кривоногий Клест, и впрямь была вдовой Вадима? Семеро признали в ней вдову, правда, трое — под пытками. Так кого же все-таки истерзал тогда Клест — русинку или славянку? Вдову Вадима Храброго или ни в чем не повинную женщину?

Это оставалось вопросом, а Рюрик не выносил вопросов без ответов. Ржавый обломок меча новгородцы преподнесли ему с глубоким тайным умыслом, вывод из которого оставался для него неясным и после всех воспоминаний. Что они намерены сделать: убить Игоря? Выгнать его из города под рев толпы и гул вечевого колокола? Подменить на славянского мальчика? Подменить?…

Последнее представлялось ему самым ужасным. Куда ужаснее даже Игоревой смерти.

И почему, почему именно эта пытка трижды приснилась ему?…

Глава вторая

Сигурд давно пришел в себя, но не шевелился и не открывал, глаз. И даже когда Рюрик подходил к нему, поил отваром, отирал лицо, спрашивал, он прикидывался, что ничего не слышит и не чувствует. Не потому, что сил не было, — силы уже возвращались. Просто хотел разобраться в себе самом, чувствуя, что пришло иное время, что юность кончилась, что отныне он стал взрослым и по-взрослому должен переосмыслить свою жизнь. В нем не было ни тени обиды за причиненные мучения, наоборот, он был преисполнен гордым ощущением избранности. Для великой клятвы конунг и горячо любимый воспитатель обратил взор свой именно на него, возложил на него священный долг… нет, нет, не только на него, но и на его детей!., защищать будущее Рюрикова Дома. Такое поручалось только проверенным, закаленным воинам, это было знаком величайшего доверия конунга, великой наградой за еще неисполненное, несовершенное, что он обязан был сделать знаменем всей своей жизни, ее содержанием и смыслом. Он все время думал об этом и о своей гордости, потому что очень боялся отчаяния, живущего глубоко внутри. Отчаяния молодого искалеченного тела.

Первое, что он сделал, едва придя в себя, — попробовал сжать пальцы. Это было очень больно, невыносимо больно, но он не страшился боли, потому что понял самое страшное: рука не сжималась в кулак. Он пробовал и так и сяк, он сжимал непослушные пальцы левой рукой, но все было напрасно. Что-то сгорело в ладони, и, когда он понял это, заплакал. Заплакал, подавляя звериное отчаяние, последний раз в жизни: «Не убить мне больше медведя, никогда не убить, никогда…» А потом научился думать о своей великой гордости и великом долге и, когда убедился, что эти мысли надежно защищают его от отчаяния, тихо позвал:

— Конунг.

Рюрик кинулся на этот шепот с кресла, забыв вначале выпрямиться. Острая боль в пояснице пронзила его, но он добрался до ложа Сигурда и рухнул на колени:

— Ты — воин, Сигурд. Ты — великий воин. Ты опоясан моим мечом, который не знал поражений и пощады.

— Конунг, я благодарю тебя за великую честь.

— Молчи и копи силы. Я накормлю тебя сырой медвежьей печенью… — Рюрик тут же пожалел об этих словах, торопливо пояснил: — Я велел добыть медведя…

И снова, пренебрегая ослепляющей болью в позвоночнике, поднялся, согнувшись и волоча ноги, принес печень. А потом, рубя ее на столе и смешивая с луком и брусникой, все говорил, говорил…

— Воин забывает все, кроме клятвы. Все проходит, все зарастает. Все шрамы. Вадим Храбрый разорвал мне запястье в поединке. Тогда меня спас твой отец Трувор Белоголовый, а запястье срослось само собой. Приучай к мечу левую руку, это еще опаснее для твоих врагов. Поэтому варяги и рубят с двух рук. Землепашцы, те, которые ковыряются в грязи и поту, тоже умеют владеть мечом, но только правой рукой. Им некогда приучать левую, и Великий Один сильнее их бога Тора.

«Медведя не заколешь левой рукой», — с горечью подумал Сигурд, но тут же подавил в себе все воспоминания. Отныне у него не было прошлого: безмятежного отрочества, счастливой юности, охот, скачек на вечерней заре, подобострастия челяди, сдержанного уважения дружины. Он совсем не помнил отца, редко и смутно представлял себе мать и сестру — конунг заменил собою все, всю семью и всю его память. А теперь отрезал и память, оставив только будущее. Да и это будущее было не его, а младенца Игоря. Отныне Сигурд обязан был существовать лишь ради чужого будущего. И в этом чужом будущем он сегодня черпал свою силу, гордость и смысл собственной жизни. И сказал, впервые в жизни перебив своего конунга:

— Я приучу левую руку к мечу. Ответь мне, кого я должен бояться, конунг.

Рюрик замолчал в некотором недоумении. Воспитанник не только перебил его, что в общем-то можно было простить юности. Сигурд задал вопрос без соизволения старшего, что было не просто ново, но и непозволительно. Но Рюрик сдержался, хотя следовало обрушить гнев.

— Никого не надо бояться, забудь это слово. Надо опасаться.

— Кого?

— Всех. — Рюрик помолчал, но Сигурд ни о чем не спрашивал. — Мы — варяги, у нас нет земли, а значит, нет и опоры. Даже у русов есть земля, но они не ласкают ее, и она когда-нибудь их отринет. Но мы всегда чужие для всех племен и всех народов, потому что мы отрекаемся от собственного племени по зову Великого Одина. Поэтому никогда не доверяй людям, у которых есть земля и племя.

— Земля и племя — это родина?

— Да. У нас ее нет. Мы стоим на собственной силе, опираясь только на мечи. Но сила без хитрости слепа, Сигурд. А мать хитрости — недоверие.

— Если нет земли и племени, значит, мы исчезнем без следа.