Иллюзии ночей - Вероника Черных
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…
Евсевий Захарович положил руки на выступающие коленки. Большие белые ладони полностью покрыли круглые коленные шары. Как же он высох за последние годы! Усох сочный стебель, усох… И памяти осталось, как у котёнка неделишнего. Вот только запала в маразматический мозг знакомая до расстройства фраза – «Спектры звёзд в далёком ультрафиолете».
Что-то значила она для него. Что-то в прошлом. Перед глазами всплывали дома, дома, бледно-сиреневое марево, а в нём – силуэт стройной сетчатой башни на четырёх опорах в виде арках.
Чуть подсказал бы кто – и он обязательно бы вспомнил, что значат для него спектры звёзд в далёком ультрафиолете и та башня, протыкающая шпилем облака. Но он точно знал, что хотел бы подарить эти горяченные, кипящие и прямо-таки плюющие громадными языками плазмы звёзды любимой своей красавице Волюшке, которая и в восемьдесят шесть не утратила для него своей красы, мудрости и здравого смысла.
Эх, были б все женщины достойны звезды в далёком ультрафиолете, как ослепительно сияли бы их мужчины! Сильнее звёзд. И никому бы в голову не пришло умирать от тоски. Как умер в сорок восемь дет однокашник, однокурсник, однополчанин, друг и коллега… как звали-то бишь его?.. Ведь за упокой-то души покойного Евсевий Захарович всегда свечку ставил… а теперь все имена повылетали, как листья с берёзы… У Волечки надо спросить, уж она-то на память не жалуется.
– Волечка! – кликнул жену Евсевий Захарович.
Никто ему не ответил, и он забеспокоился: в чём дело? Что случилось? С трудом встав, старый астроном Звенигородской обсерватории потащился в другую комнату, в кухню, в ванную и на балкон, непрестанно взывая:
– Воля! Волечка! Ты дома, нет?
Тишина совсем встревожила его. Он зашаркал опять в кухню и с надеждой посмотрел на холодильник, где предусмотрительная жена магнитила напоминающие записочки.
И сегодня там – Слава, Боже!! – имелась разъясняющая бумажечка.
Евсевий Захарович в волнении прочитал: «Евсеюшка, не теряй меня: я в больнице из-за сердечного приступа. Дочери Анне звони 32-34-61, сыну Коле 32-48-82. Вечером приходит Анна, приносит тебе покушать. Скоро вернусь».
Это «Скоро вернусь» обнадёжило Евсевия Захаровича, что в жизни его буквально завтра опять появится любимая женщина, крепкая опора – та половинка, которую создал Бог Саваоф, и Господь Иисус Христос, Сын Бога Живого, говорил в Своих проповедях во время земной жизни.
Евсевий Захарович посмотрел в окно. Тихо за окном, выходящим во двор детского садика. В детском садике хорошо: за каждым твоим движением присматривают, направляют, кормят, поят, одевают, спать укладывают, развлекают: что ещё старому надо? Разве что лекарствами напичкать… И чтоб рядом жена была, Волечка…
У Евсевия Захаровича затеребилось сердце, будто птичьим вдруг обернулось, быстрым, нетерпеливым, вечно настороже: как бы он хотел скорее увидеть снова ненаглядную свою голубушку, звёздочку свою самую горячую и сияющую в ультрафиолете!
Он суетливо засобирался. Оделся в чистое, ещё глянул в записку-напоминалку, чтоб крепче запечатлеть место пребывания зазнобушки своей, и вышел из квартиры в суетливую чью-то жизнь, в неразборчивую чью-то сутолоку, где ему, выпавшему из неё по старческой немощи, не имелось уже места…
Город ему был совсем незнаком: сюда Шигаевы переехали шесть лет назад из Звенигорода, оставив трёхкомнатную квартиру старшему сыну Никите. Здесь, конечно, зелено, солнечно, снежно, рядом большое озеро… но всё настолько непривычное, чужое, что Евсевий Захарович от постоянной неуютности инда плакал по вечерам, сидя у окна в маленькой комнате перед тем, как встать рядом с Воленькой на молитву.
Хорошо всё же Бог придумал – звёзды создать. До чего они ошеломительные и прекрасные! Евсевий Захарович втайне от всех – кроме Бога, конечно, – надеялся, что после смерти, если пройдёт он мытарства и два его ангела-хранителя – тот, кого Господь дал ему при рождении, и тот, которого он прислал ему во время крещения, – унесут его в даль светлую, в чертоги небесные, что уготовал Вседержитель наш и Творец всего мира для любящих Его, – и там он сможет вечно узнавать тайны звёзд и исследовать их все до единой!
Почему бы нет? Ведь впереди – вечность и молодость!
Спектры звёзд в далёком ультрафиолете… Несомненно, он и без изучения спектров узнает, из чего состоят все звёзды во Вселенной!.. Лишь бы Воленька – по-православному, Оленька – была и там, у Бога, рядом с ним…
Евсевий Захарович закрыл дверь двухкомнатной «хрущёвки», которых понастроили в шестидесятые-семидесятые годы на погибель русских многодетных семей, медленно, держась за перила, считая каждую ступеньку, спустился с четвёртого этажа, открыл старую коричневую дверь на пружине и сделал вперёд несколько шагов.
«Нет, надо бы постоять, – решил он, озираясь и ничего не узнавая. – Куда идти-то мне теперь?»
По тротуару шла женщина средних лет, и Евсевий Захарович её остановил:
– Простите, пожалуйста, не подскажете, где у вас тут…
Женщина остановилась и улыбнулась:
– Что именно?
Евсевий Захарович заторопился:
– Да вот жену у меня… – он чуть было не сказал «отобрали», но спохватился и после заминки продолжил: – … в больницу положили.
Он был горд, что всё ещё помнил, зачем вышел из безопасной квартиры.
– А где она, больница ваша? Я не местный, ничего не знаю, – закончил он повесть о своём горе.
Женщина показала рукой влево:
– А туда идите. Через дорогу перейдёте и туда всё, туда. Увидите высокий жёлтый семиэтажный корпус – это и есть главная больница, хирургический корпус.
– Ой, спасибо тебе, доча, – обрадовался Евсевий Захарович. – Спасибо тебе большое. Тебя как звать-то?
Женщина подавила удивление и ответила не очень охотно:
– Тамара.
– Да благословит тебя Бог, Тамара, – от всего сердца поблагодарил старик.
Женщина кивнула и затерялась в улицах, а он потоптался нерешительно, сомневаясь, идти ему или не идти. Но тоска по Волечке снедала его лебединое сердце, томило его звёздную душу, и он зашаркал по асфальту в том направлении, куда показала женщина.
Пока переходил по «зебре» дорогу, он помнил, куда идти, но, оказавшись в стороне от мчащихся машин, напрочь забыл, о чём ему говорили. Пришлось просить о помощи мужчину лет тридцати пяти. Благодаря его указаниям, он прошёл немного вправо и свернул налево. В конце новой улицы возвышалось большое жёлтое здание, по форме приближённое к квадрату.
«Оно – не оно?» – гадал озабоченно Евсевий Захарович.
Пришлось вновь останавливать – теперь пожилую даму с ярким макияжем. Она, выслушав потерявшегося чужого кавалера, указала на жёлтое многоэтажное здание, пробормотав «туда, туда идите».
Евсевий Захарович хотел было объяснить, что в больнице лежит жена, но где именно лежит, он не знает, но пожилая дама отвернулась и важно прошествовала мимо. Похоже, она была глуховата.
Шигаев проводил её недоумённым взглядом: мол, не подождала моего вопроса, – и повернулся лицом к жёлтому зданию. Идти, вроде, больше особо и некуда: слева точно школа (во дворе бегают ребятишки с ранцами), справа горка с лесом и открытый всем ветрам, без решёток и заборов трёхэтажный «Дом быта» и длинный брусок, увенчанный странной крышей и вывеской «Городской суд».
Пройти Евсевию Захаровичу удалось немного, потому что он думал о звёздах и, добравшись до открытых ворот школы, забыл – не куда и к кому спешит, а где именно тоскует и болезнует сердцем незабвенная никогда его Волюшка – самый чистый и яркий свет в спектре звезды в далёком ультрафиолете…
Хорошо – дождя нет. Ведь зонтика Евсевий Захарович не взял. Кто ему подскажет, раз он один дома кукует, одиночество своё смакует? Да… Хорошо, что дождя нет. Можно постоять, пооглядываться в поисках доброго прохожего. Добрый прохожий всегда найдётся. Всегда Господь его пошлёт, коли в нём надобность возникла…
…
Дарья Лучинская спешила. Тут уж ничего не поделаешь. Её шестилетний сынишка Вовка лежал на обследовании в детской больнице на дневном стационаре, и она с работы забирала его в три часа, чтобы успеть привести его сперва в музыкалку на специальность фортепиано, затем на урок математики в «Школе будущего первоклассника», а напоследок – в спортивную секцию. Сами видите, времени столько, сколько у спешащей перед паровозом дрезины.
Вовка шёл за мамой, цепляясь за руку, и ныл, какой он самый несчастный человек в мире, как он не хочет никуда идти, и вообще, это разве детство – беготня по всяким мероприятиям?! Тебе, мол, мама, так же бы! И вообще, тебе хорошо: отвела меня и сидишь, отдыхаешь, а я работай тут себе! У меня мозги скоро кончатся, не понимаешь ты разве?
С таким вот нытьём перебрались они через дорогу и доползли до ворот школы, напротив которой стоял-постаивал худощавый высокий старик древнего вида, с красивым лицом, будто вырезанным мастером из выдержанной сухой берёзы.
