Классики и психиатры - Ирина Сироткина

Вслед за этим Овсянико-Куликовский занялся философией, литературой и психологией, став впоследствии академиком, а Чиж начал искать ответ на эти вопросы в психиатрии, криминальной антропологии и экспериментальной психологии.

В дискуссии о том, что именно определяет характер — наследственность или среда, — большинство российских психиатров и даже криминальных антропологов придерживались социальной точки зрения23. На конгрессе по криминальной антропологии в Париже в 1889 году российские делегаты с интересом следили за «дуэлью» между главными представителями этих позиций — Ломброзо и французским психиатром Ва-лантеном Маньяном. Баженов, также присутствовавший на конгрессе, захотел самостоятельно исследовать этот вопрос. Вместе с Ломброзо и французским антропологом Леонсом Мануврие он часами разглядывал черепа из антропологической коллекции Сорбонны в поисках особой ямки, которая, по мысли отца криминальной антропологии, была характерна для черепов преступников. За редким исключением, российские ученые брали сторону французов против Ломброзо, чьи взгляды они в конце концов признали «ненаучными» и «нездоровыми»24. В.П. Сербский (1858–1917), преподававший судебную психиатрию в Московском университете, считал, что «в категорию преступников относят только наиболее несчастных и низших представителей, тогда как преступники высшие, которых тюрьма не видит, помещаются в группу честных людей и могут даже служить для ее украшения». А известный судебный эксперт Д.М. Дриль, редактировавший вместе с Чижом раздел по криминальной антропологии журнала «Вестник психологии, криминальной антропологии и гипнотизма», считал преступника «недостаточно приспособленным вследствие конституционного оскудения», жертвой «алкоголизма и неблагоприятных жизненных условий»25.

В отличие от многих своих коллег, Чиж не скрывал своей приверженности Ломброзо и писал, что «только завистью можно объяснить пренебрежение современных Вагнеров [в противоположность Фаустам] к этому бесспорно выдающемуся ученому». Особенно ценил он понятие Ломброзо о «преступном типе», в существовании которого он якобы убедился на собственном опыте. Поработав врачом на флоте, Чиж перешел на должность тюремного врача: контраст между «молодыми красивыми матросами» и «некрасивыми, неуклюжими, наделенными всевозможными аномалиями арестантами» поразил Чижа и навел на мысль, что «и по своей физической организации арестанты представляют самую дурную, несовершенную часть человечества»26. Подобно Ломброзо, Чиж не только считал, что склонность к преступлению наследуется, но и что тип врожденного преступника занимает более низкую ступень на лестнице эволюционного развития. Чиж назвал итальянского профессора «гениальным», поставил рядом с Чарльзом Дарвином и утверждал, что все нападки на него объясняются завистью. Кроме криминальной антропологии, Чиж взял на вооружение идею о «нравственном помешательстве», авторами которой были тюремный врач из Шотландии Джон Томпсон и уже упомянутый английский психиатр Дж. К. Причард. В представлении Чижа, понятия нравственного помешательства и врожденного преступного типа были близки: страдающий нравственным помешательством должен «роковым образом совершить преступление»27.

Криминальная антропология привлекла сторонников своим кажущимся научным характером. Она не только объясняла — пусть и неверно — феномен преступления, но и претендовала на моральные выводы. Кроме того, криминальная антропология помогала отстраненно и эмоционально нейтрально описывать шокирующие вещи, т. е. рационализовала потенциально травмирующий предмет. Впрочем, по-видимому, сам Чиж особой чувствительностью не отличался, не заметив у преступников «ничего похожего на раскаяние, стыд, угрызения совести». Большинство из них, по мнению Чижа, «выставляло себя несчастными жертвами врагов, агентов полиции, ошибок суда» и казалось равнодушными к назначенному наказанию28. Но главную поддержку Чиж нашел у автора «Записок из Мертвого дома» — Достоевского, наблюдения которого на каторге якобы подтверждали основные положения криминальной антропологии. Достоевский, по мнению Чижа, соглашался, что с точки зрения здравого смысла «такая зверская бесчувственность» преступников невозможна: «тут какой-то недостаток сложения, какое-то телесное и нравственное уродство, еще неизвестное в науке, а не простое преступление». Позднее британский врач Генри Хевлок Эллис писал, что Достоевский лучше всех изобразил тех, «у кого склонность к преступлению инстинктивна и вошла в привычку», показав их «нравственную бесчувственность, отсутствие предвидения, угрызений совести, их веселость»29.

Вернувшись в 1881 году в Петербург, Чиж стал готовить диссертационную работу в Военно-медицинской академии (так в том же году была переименована его alma mater, Медико-хирургическая академия). Клиника И.П. Мержеевского, в которой он стал заниматься, была в то время центром подготовки к докторскому званию по психиатрии и невропатологии. В ней более двадцати кандидатов проводили исследования в обстановке взаимоподдержки и всеобщего энтузиазма30. Для своей диссертации, которая по существующим тогда правилам должна была быть подготовлена и защищена за два года, Чиж взял довольно стандартную тему — гистологическое исследование изменений спинного мозга при прогрессирующем параличе. Но параллельно он занимался и тем, что его по-настоящему интересовало, — психиатрией, — опубликовав две статьи: о «сексуальных извращениях» и о влиянии на нервную систему наркотических веществ (морфина, атропина, нитрата серебра и бромистого калия)31.

Как правило, после окончания диссертационного исследования наиболее способные выпускники получали стипендии для путешествия за границу, чтобы там закончить свое образование в европейских клиниках и лабораториях. Чиж получил финансовую поддержку от Министерства внутренних дел (в чьем ведении находился и тюремный госпиталь, где он работал) вместе с заданием — исследовать влияние одиночного заключения на здоровье заключенных. Вопрос о том, как влияет на число преступлений увеличение сроков тюремного заключения, много обсуждался в начале 1880-х годов, и психиатры были призваны как эксперты. Некоторые из них — в особенности те, кто верил в психогенное происхождение нервной болезни (в то, что она может быть вызвана психологической травмой или шоком), — находили, что длительное одиночное заключение также может привести к болезни, которую они назвали тюремным психозом. Напротив, психиатры, считавшие, что душевная болезнь происходит по органическим причинам, отрицали категорию тюремных психозов32. Чиж должен был взвесить аргументы той и другой стороны и дать властям ясный ответ на поставленный вопрос. До своей поездки он, вслед за Мержеевским, предполагал, что одиночное заключение вредно для душевного здоровья, и даже считал, что славяне уязвимее в этом отношении, чем другие этнические группы. Но во время «научной экскурсии» с апреля 1884 по октябрь 1885 года его взгляды изменились, и он вернулся к своей теории о «нравственной бесчувственности» преступников. Он «осмотрел тюрьмы одиночного заключения в Бельгии, Германии, Франции; работал более трех лет в Петербургских тюрьмах, но не нашел доказательными утверждения некоторых наблюдателей о вреде одиночного заключения». «Можно лишь удивляться, — заключал Чиж, — как легко переносят подсудимые все физические и нравственные страдания, вызванные заключением в тюрьму, страхом наказания, сознанием разбитой жизни; наблюдения над этими лицами убеждают в незначительности влияния нравственных причин на психическое здоровье»33.

Самую долгую остановку во время своей заграничной поездки Чиж сделал в Париже, где посещал лекции знаменитого невропатолога Ж.-М. Шарко в больнице Сальпетриер, и в Лейпциге, где работал в лабораториях психолога Вильгельма Вундта и невропатолога Пауля Флехсига. Присутствовал он и на гипнотических сеансах Ипполита Бернхейма в Нанси и Жозефа Дельбёфа в Брюсселе, а также посетил венского психиатра Рихарда Крафт-Эбинга. Он хотел больше узнать о современных исследованиях патологии, включая и патологию «нравственную». Гипнотические эксперименты, во время которых, как утверждали проводившие их врачи, можно было искусственно создать психическую патологию, интересовали Чижа не меньше, чем гистологические исследования Флехсига и психологические эксперименты Вундта. Он и сам проводил эксперименты — на себе — с наркотическими веществами и обнаружил, что разрушительное действие наркотиков сказывается постепенно. Первым, как ему казалось, страдает «нравственное чувство»: даже когда интеллект, память и восприятие остаются в норме, человек под влиянием наркотиков становится «нравственно помешанным»34. Поэтому неудивительно, что, будучи в Париже, Чиж интересовался и работами Ж.-Ж. Моро, предшественника Шарко. После путешествия на Восток, в Палестину и Сирию, куда Моро отправился, сопровождая своего богатого пациента, он стал пропагандировать гашиш для лечения душевных болезней и для психологических экспериментов. Шарко, бывший интерном в больнице Сальпетриер, когда главным врачом там был Моро, предложил себя в качестве испытуемого в экспериментах с гашишем35.