Последний козырь Президента - Александр Овчаренко

– Затем же, зачем и ты: в очередной раз попытать счастье, в надежде, что на этот раз уж точно повезёт!

– Да… – обиженно протянул Мишка. – Счастье в любви – это лотерея, только мне в эту лотерею что-то не везёт!

– Признаться, мне тоже.

– Да ладно врать! Тебе грех жаловаться: ты же у нас «дамский угодник»!

– Мне надо тебе объяснять, что любовная интрижка и семейное счастье – это две большие разницы, или сам догадаешься? Ты зачем ко мне пришёл – морду бить? Я уже сказал, что это у тебя не получится.

– Я и сам не знаю, зачем, но не прийти я не мог. Я сейчас уйду, но перед тем, как уйти, я тебе поведаю одну короткую историю.

– Валяй! Я весь во внимании, – усмехнулся я, и, отлепившись от косяка, сел за стол рядом с гостем.

– Три года назад, после того, как мы с тобой расстались, меня из страны с жарким и сухим климатом перебросили для работы в только что отрывшееся посольство на самом краешке земли.

– В Японию?

– Да нет, в Южно-африканскую республику.

– Ты прав, дальше уж некуда.

– Так вот, через пару лет моей работы на новом месте вызывает меня к себе посол, и говорит, что из Москвы прилетает по служебной надобности какая-то «шишка» из Аппарата Президента. Курировать этого московского гостя во время его пребывания, а говоря по-русски – быть его нянькой, телохранителем и гидом в одном лице, поручили мне. Угадай с трёх раз, кто оказался в роли этого чиновника?

– Дай-ка подумать! Ну, если учесть, что твой визит ко мне связан с Катериной, то, по всей вероятности, это был кто-то из её родственников, возможно даже её отец, Николай Аркадьевич Воронцов.

– Сознайся, что ты знал об этом ещё до того, как я открыл рот.

– Отнюдь! Я не знаю Воронцова в лицо, не говоря уже о его месте работы. Я всего лишь предположил, и, судя по твоей реакции – бинго!

– Да уж, в сообразительности тебе не откажешь. Так вот, стал я Николая Аркадьевича сопровождать на различные деловые встречи, но чаще всего это были встречи с владельцами алмазных рудников. О чём они там говорили, я не знаю – он меня тогда чаще в роли шофёра использовал.

– Он так хорошо говорит по-английски, что обходился без переводчика?

– Не знаю, как у него дело обстоит со знанием иностранных языков, но переводчик ему был абсолютно не нужен, так как владельцы алмазных копей свободно изъяснялись на русском языке, правда, с ярко выраженным кавказским акцентом. В тот год чеченские эмиссары активно вкладывали деньги не только в покупку алмазных рудников, но и в разработку новых алмазных месторождений.

– И при чём здесь господин Воронцов?

– Точно не знаю, но через полгода после его отъезда началась Вторая Чеченская компания. Улавливаешь?

– Не очень. Если ты помнишь, Вторую Чеченскую начали мы, а не чеченцы. Если же ты намекаешь на причастность Воронцова к контрабанде алмазами, то с таким же успехом его можно подозревать в шпионаже в пользу марсиан.

– Я рассказал, а ты делай выводы сам.

– Браво, Михаил! Вот что значит хороший шахматист! Если помнишь, в шахматах подобная ситуация называется «цугцванг»: любой мой последующий ход, каким бы он ни был, ведёт только к ухудшению создавшейся ситуации. Значит, я сейчас должен, как истинный контрразведчик, уцепиться за полученную от тебя информацию, и с благословления своего высокого начальства начать разработку будущего тестя? Или я должен сделать вид, что ничего не случилось, и продолжать встречаться с дочерью человека, подозреваемого если не в государственной измене, то, как минимум в контрабанде драгоценностей! Однако после того, что я уже знаю, прежней идиллии между нами быть не может, и ситуация медленно, но верно начнёт сползать к разрыву отношений. Браво, Миша! Это даже круче, чем если бы ты набил мне физиономию.

Он ушёл, не попрощавшись. Говорят, что это английский стиль, а по мне так это самое настоящее свинство!

Глава 3. Контрольный выстрел

Так уж случилось, что через три дня после разговора с Семигайловым, Воронцова убили прямо на моих глазах.

Был час заката – самое ненавистное мною время суток. По мне лучше глухая полночь, чем медленное угасание дня. Есть в этом какая-то безысходность. Помнится, Достоевский утверждал, что именно в этот предвечерний час самоубийцы решаются привести в исполнение свой смертельный замысел.

Так или иначе, но для меня в тот день это был час расставания. Мы сидели с Катей в её скромном темно-сером «Пежо», припаркованном во дворе её дома на Кутузовском, и я всё не решался выпустить её узкую ладошку из своей руки. Словно предчувствуя беду, она нервничала, и всё порывалась уйти домой. Я видел, что моей девушке не до амурных утех, но, сам не зная почему, продолжал её удерживать. Возможно, это был обыкновенный мужской эгоизм.

За пару минут до трагического происшествия она вдруг успокоилась и даже склонила свою прелестную головку на моё плечо. Буквально через минуту она встрепенулась и, глядя в окно, тихо произнесла: «Ну, вот, дождались – папа приехал».

Я взглянул на подъехавший чёрный «Мерседес» представительского класса и на стоящего рядом с открытой дверцей водителя. Из салона автомобиля неторопливо, с достоинством, выбрался крупный мужчина с породистым лицом, на котором застыло выражение государственной значимости, помноженное на многолетнюю усталость руководителя высокого ранга. Весь его вид как бы говорил: «Эх, не цените вы меня! А я ведь для России ни сил, ни здоровья не жалею! Плебеи! И это ради вас я жилы из себя тяну, жизнь себе укорачиваю»!

Мужчина не успел расправить плечи и вздохнуть полной грудью, как из переулка на большой скорости вдруг выскочила ярко-жёлтая спортивная «Хонда» с двумя сидящими на ней мотоциклистами. Оба седока были в тёмных однообразных спортивных костюмах и каплевидной формы шлемах, которые придавали им некое сходство с инопланетянами. «Хонда» рыкнула форсированным движком и в следующее мгновенье оказалась рядом с «Мерседесом».

Выстрелов я не слышал, но хорошо рассмотрел, как дважды дрогнул пистолет в руке сидящего за спиной байкера пассажира, как Воронцов, неловко взмахнув руками, упал рядом с машиной, и как киллер, изогнувшись, произвёл третий – контрольный – выстрел в голову жертвы. Несмотря на то, что я не видел лица стрелявшего, а его фигура была скрыта под надетой поверх спортивного костюма просторной кожаной курткой, я готов был поклясться чем угодно, что это молодая женщина. Не бывает у мужчины такой грациозной пластики, даже если он мастер спорта по гимнастике.

В этот момент рядом со мной раздался какой-то неясный клёкот – это Екатерина попыталась что-то произнести, но слова застряли у неё в горле, и она с побелевшим лицом и широко раскрытыми от ужаса глазами взирала на происходящее. Я закрыл ей глаза ладонью и рывком притянул к себе. Тем временем убийца распрямился, ухватился левой рукой за талию водителя и неожиданно встретился глазами со мной. Я навсегда запомнил этот холодный, словно змеиный, немигающий взгляд. В нём не было ни гнева, ни жалости, ни блеска от избытка в крови адреналина. В нём вообще не отражались никакие эмоции. Это был мёртвый взгляд – взгляд человека, который переступил запретную черту, и теперь у него не осталось никаких желаний, кроме желания убивать. А ещё мне запомнился медленно понимавшийся увенчанный ребристым цилиндром глушителя ствол пистолета. Между нами было метров двадцать, когда он (или она), не целясь, нажал на курок. Вряд ли он хотел (или хотела) меня убить. Скорее убийца выстрелил для острастки, но психологического эффекта он добился: пуля ударила в зеркало заднего вида и я, сжавшись, так и не смог заставить себя выскочить из машины, и, выхватив из наплечной кобуры табельное оружие, открыть огонь на поражение.

В следующее мгновенье я вспомнил, что пистолета, ни даже пустой кобуры, при мне нет. Табельный «ПМ» перед отъездом к новому месту службы я, как и положено, сдал в «оружейку», и вплоть до сегодняшнего дня был безоружен, так как командировочным лицам оружие не положено.

В это время Екатерине удалось, наконец, глотнуть воздуха, и она заголосила надрывно и пронзительно, как умеют рыдать только русские женщины, у которых горечь потерь, впитавшись в кровь и плоть ещё со времён татаро-монгольского ига, передаётся по наследству.

Всё это я подробно описал в рапорте на имя Директора ФСБ, после того, как меня перестали допрашивать милицейские следователи. Вообще-то по неписаному закону сотрудники милиции меня допрашивать не могут, но в той ситуации было не до соблюдения формальностей, так как я – единственный свидетель, который мог профессионально и в деталях описать покушение.

Поздно вечером выйдя на улицу из знаменитого здания «Петровка-38», или МУР, я отправился на Лубянку. Несмотря на позднее время, моя родная «контора» гудела, как растревоженный улей. Оно и понятно: убийство сотрудника Аппарата Президента автоматически становится на контроль у чиновника самого высокого ранга. Я только зашёл в приёмную заместителя Директора, как дежурный офицер сообщил мне, что генерал-лейтенант Баринов ждёт меня. Не меняя темпа ходьбы, я почти влетел в кабинет Владимира Афанасьевича и протянул написанный мной рапорт. Генерал внимательно прочитал его, кивнул головой и спрятал рапорт в папку.