Путешествие по Я-Мирам - Нехама Мильсон

Впервые, кажется с рождения, я вдохнул полной грудью воздух своего Дома. Боже, что это за воздух. Он жужжал в моих легких, щекотал и заставлял смеяться и плакать. Он пах флердоранжем и свежеиспеченным хлебом. Воздуха было так много, и я подумал, что даже если я буду дышать им 120 лет, его все равно останется еще много.

Я лег лицом на траву. Земля обняла меня, приподняла на своих мягких и добрых руках и стала укачивать, убаюкивать, как, наверно, любящая мать убаюкивает своего ребенка. И тогда я заплакал. Сначала тихо, почти беззвучно, а потом, уткнувшись в эти любящие руки, в голос, криком, воем, выкрикивая из самых глубин себя эту звериную тоску по любви, эти годы одиночества, это сознание собственной вины, собственного ничтожества, и справедливости страшного наказания.

Я не понял, чей это был голос. Женщина ли, приведшая меня сюда, и тихо стоявшая у меня за спиной все время пока я здоровался с Домом, или сама Мать-Земля, в которую я зарылся лицом. Голос был тихим, но звучал так властно, что казалось все вокруг заполнено этими словами:

– Послушай, я расскажу тебе историю. Много лет назад это было. В Высший суд попало на рассмотрение дело одной Души. Душа очень молодого человека обвинялась в неправедных мыслях. Обвинитель требовал рассматривать преступление как убийство.

– Здесь, наверху, – говорил он – нет разницы между мыслью и действием. Подсудимый виновен в убийстве своих родителей! Подумайте только! Отец и мать, давшие ему жизнь, взрастившие его, отдавшие ему лучшие годы своей жизни. И об этих великих людях подсудимый думал, что они, будучи виновными в его бедах, достойны смерти. Да позволит мне Суд, предъявить эти холодящие кровь, доказательства!

На экране замелькали картины страшной и мучительной смерти мужчины и женщины. Картины сменялись, муки несчастных становились все более жуткими, и каждая картина заканчивалась их смертью, и звуком детского плача.

– Я настаиваю в предъявлении подсудимому обвинения в убийстве и самого строгого наказания!

Тут выступил вперед защитник. Взмахом белого крыла попросил тишины. Неожиданно, защитник попросил прокрутить страшную съемку вновь. И вдруг остановил запись.

– Прислушайтесь! Слышите этот детский плач? Это плачет Душа нашего подсудимого. Плачет от боли и жалости к умирающим в муках родителям. У меня тоже есть запись для просмотра.

На экране появился маленький мальчик с большими, грустными глазами. Он протягивал папе дневник, а на фоне звучал, уже знакомый суду по прежним записям, детский плач… Наезд камеры показал оценки. По всем предметам были пятерки и четверки, и лишь в графе «математика» красовалась тройка. Лицо отца крупным планом. Он говорит о том, что мальчик совсем не старался, что он мог бы учиться лучше, если бы прилагал усилия. Глаза мальчика заметались в поисках поддержки. Но стоящая за спиной у отца мама согласно качала головой. Плач стал громче, перешел в захлебывающиеся рыдания. Но на лице мальчонки не отразилось никаких чувств. Родители в своем праведном недовольстве сыном его слез не слышали.

Новая сцена. Наш подросший герой поет со сцены. У него оказывается приятный голос. Публика в зале в восторге замирает, взлетая на волнах этого голоса, несущего радость и свет. А глаза юного певца разыскивают кого-то в зале. Вот они наткнулись на предмет своего поиска, и, потух, спустился с небес звенящий голос. А за камерой снова послышался плач…

Юноша на школьной скамье, в университете, на улице, в театре. Везде его отличает одиночество. Нет не просто отсутствие рядом других людей. Холодное, абсолютное одиночество внутри и снаружи. Его плечи всегда сведены, взгляд опущен, как будто он хочет, чтобы его никто не увидел, не заметил. И вот он в лесу, его глаза заплаканы и подняты к небу. Там, наверху, его единственный Друг, единственный Собеседник. Ему он поверяет всю свою боль, всю безнадежность. По экрану бегут образы молитвы. Спины, спины, много людей вокруг и все повернулись к юноше спиной. Степь огромная, пустая, ветряная, и юноша один посреди этой степи. Лицо отца, недовольное, осуждающее, и бледное пятно на месте маминого лица. И вдруг… картина сменяется знакомой Суду по доказательствам обвинителя записи. Корчащиеся в муках, умирающие родители, и плач за камерой….

– Посмотрите на нашего обвиняемого, – призвал защитник, – ему всего 21 год, его Душа высохла от недостатка любви, покрыта незаживающими ранами от отсутствия понимания. Она сжимается от неприятия и одиночества. Можем ли мы обвинять Разум этого человека, в жестоких видениях. Выросший без тепла и любящей поддержки, какие картины он мог создать? Откуда у этой одинокой, иссохшей Души силы, осветить Разум и помочь ему сделать выбор Любви? Уважаемый судья! Ты требуешь от своих созданий возлюбить ближнего, как самого себя! Но чтобы возлюбить КАК самого себя, нужно прежде научиться любить себя.… А у кого этот мальчик мог научиться любви. Ведь его несчастные родители и сами не умеют проявить это чувство, так чему же они могут научить? Я обращаюсь к Уважаемому Суду. Не судить! Не судить надо этого ребенка! Его надо лечить! Послать в санаторий Любви и Понимания. Назначить ванны радости и воду из источника приятия. Выдавать по три добрых слова трижды в день. Обеспечить 18 любящих прикосновений за сеанс.

Недолго длилось совещание суда. И был вынесен приговор.

Подсудимого признать не виновным в нанесение вреда родителям.

Признать виновным в отсутствии веры в Любовь Творца.

В качестве наказания обязать обвиняемого заботиться о родителях до их ухода в иной мир, который совершиться в глубокой их старости, в связи с необходимостью дать им время осознать свои ошибки и вернуть сыну любовь.

Для лечения направить обвиняемого в санаторий Любви.

Зашелестели аплодисменты. Обвинитель, представитель защиты, охранники, все в общем порыве радости и благодарности хлопали крыльями. Не радовалась только подсудимая душа. Она вообще не слышала происходящего в зале. В ее реальности происходил другой суд. Суд не праведный. Суд, существование, которого противоречит всем законам Мира. Самосуд…

На этом суде не было представителя защиты. Там показывались только материалы обвинителя. Охранники хлестали обвиняемую душу плетьми осуждения, судья обливал холодной водой презрения, обвинитель жег огнем ненависти.

И там тоже был вынесен приговор. «Виновен, виновен, виновен! Приговаривается к пожизненному одиночному заключению в пустыне Ненависти. Условия заключения – безвоздушная камера»…

Силы света пытались спасти тебя все эти годы. Но ты не хотел видеть их посланников, не хотел откликаться на их взгляды. Пока вдруг неожиданно, ты не заговорил с одной из посланников. Ты произнес только одну короткую фразу: «Мне всегда грустно», но этого было достаточно, что бы дать ей сил проникнуть в твою темницу.

И вот, теперь ты здесь. Это твой дом. Он ждал тебя все эти годы. В нем живет твоя любящая жена. В него приходят твои постаревшие родители. Они многое поняли, и ждут возможности обнять тебя и сказать тебе все добрые и теплые слова, которые не проговорили за всю жизнь. И еще, они очень нуждаются в твоей любви и поддержке. В этом доме всегда тепло и светло. Его освещает и согревает Свет Любви твоего Творца. Он испытывал боль все годы твоего добровольного заключения и рад твоему возвращению в этот прекрасный Мир.

Только от тебя зависит, где ты теперь будешь жить. И это чудесное, залитое солнцем и пушистой зеленью место и черная пустыня, реальны. «Вот, даю тебе жизнь и смерть», говорит тебе Творец, «выбери жизнь»…

Библейская притча

Она любила его всегда. С раннего детства она слышала в доме рассказы о сыновьях тетушки Ривки. Близнецы Яков и Эсав были совсем разными. Разными внешне и не схожими характерами. Яаков, мягкий, добрый, тихий Яаков… О его мудрости ходили легенды, его преданность Семье ставили в пример даже злодеи. Яаков… даже имя его звучало для Леи музыкой, как пение флейты. Но не ей он был предназначен, не над ней посмеивались братья, не ее имя связывали с ним в грубых шутках. Ее, отец собирался выдать за Эсава. Старший брат, наследник немалого состояния, должен был жениться на старшей из двух дочерей Лавана. Отец мечтал об этом союзе, об объединении богатств, о непререкаемой власти, которую ему даст выгодный брак старшей дочери. А ее любимый Яаков, предназначался в мужья младшей сестре, красавице Рахели. От нее отец не ждал ничего хорошего. Молчунья, тихий омут, никогда не спорит, да поступает по-своему. Ни что ее не пугает, ни злоба отца, ни шутки братьев, с детства привыкла убегать в поля говорить там со своим Богом, пока вся семья веселится вокруг статуи Ваала. Ах, как хотела Лея побежать с ней, вдохнуть воздух свободы, заговорить со своим Создателем вслух, не таясь… Но она старшая сестра, она не может разочаровать отца, не смеет пойти против семьи. А значит… значит, придется выходить замуж за этого ужасного Эсава. Лея боялась его. Говорили о нем, что он дикий, рыжий, волосатый, с заросшим жесткими волосами красным ртом. Великий охотник, убийство его профессия, убивает мастерски и с радостью. Выйти замуж за нелюбимого, стать третьей женой… Как еще ужиться с его старшими женами? Чужие, не добрые, служащие тем же богам, что отец и братья… Значит, не будет ей спасения от этого? Нигде и никогда? О, Творец! Зачем ты дал ей сердце, если судьба ее не слушать зова сердца? Зачем вложил Душу, если не идти ей по пути Души? Слезы льются из ее глаз без остановки, сердце разрывается, Душа кричит. Но не видит отец крови разбитого сердца, не слышит воплей измученной Души, видит он только слезы, водит к знахарям, заставляет умываться заговоренной водой. Не хочет, что бы Эсав отказался от нареченной, увидав ее слабые глаза…