Круг зари - Нина Кондратковская

Назаров оглядел вестибюль, и показалось ему, будто сквозь розоватую краску проступили на стене лозунги, наспех написанные рублеными буквами: «Комса! Все на разгрузку вагонов!», «Ударим высокими темпами по лодырю!», «Привет строителям мирового гиганта от ивановских ткачих!»

…О своем деле Назаров договорился быстро и ловко: вы — нам, мы — вам. Нужны трамвайные поезда? Пожалуйста! Только отгрузите побольше стального листа и вне всякой очереди, а мы вам — трамвайчики, такие красные, с широкими окнами и обогревом. В этих просторных вагонах, ах, как приятно мчаться по дамбе и любоваться родным городом! Но чтобы получить вне очереди эти самые вагончики, пришлите своих слесарей-сборщиков — и дело в шляпе!

Потом он решил заглянуть в цеха, посмотреть, как тут налажено хозяйство. Пешеходные мосты в разных направлениях то перескакивали через пути, то огибали здания, ныряли под переплетения трубопроводов, взбирались к самым домнам или исчезали в проемах бетонных, километровой длины, коробках.

Назаров устал страшенно и расклеился бы вконец, если б не майская прохлада, какая обычно наступает в этих местах после короткой апрельской жары. Он пробрался бочком на доменный двор, и его поразила сдержанно бушующая сила печи, та покорность, с какой она изрыгала поток жгучего металла.

Парень в темных очках, прицепленных к войлочной шляпе, залпом, стакан за стаканом, пил газировку, и крупные капли срывались с подбородка на стальные плиты пола. Назаров услыхал сквозь гудение печи, как парня громко окликнули: «Егоров, хватит прохлаждаться! Закрывать пора!» — и вздрогнул.

«Ничего особенного, — успокаивал он невольное волнение, шагая по мосту к проходной, — такая же спешка, такие же окрики «давай-давай!», как и на многих других заводах». Но взволновала его не спешка. Фамилия Егоров засела в голове…

Назаров добрался до трамвая и отправился в не знакомый ему район, а по сути, в новый город. Мелькали виадуки, мелькала река Урал в яхтах и байдарках. Надо же! Европа! А минутой раньше был в Азии.

Потом побродил по длинным однообразным улицам. Таких городов он видел-перевидел: стандартные панельные дома-коробки, кое-где для силуэта торчат девятиэтажные дома-призмы, вдоль тротуара — тощие молодые деревца. Людей маловато: бабки с хозяйственными сумками шныряют по магазинам, старики на вешнем солнце в скверики повылазили. Все правильно, решил Назаров, трудовой город, и все на работе. А спустя секунду, уже не замечая ничего, он добрался до автобуса и опять поехал к заводу. Где-то сошел, куда-то свернул, словно по давней привычке, и облегченно вздохнул перед несуразным строением, обросшим тополями и похожим то ли на барак, то ли на землянку. Он дважды обошел вокруг строения и обнаружил, что тут разместился склад.

«Стоит еще, — улыбнулся Назаров. — Первый клуб. Все бараки снесли, а этот целехонек».

Здесь танцевал он впервые с Фатимой…

В тот год в деревне под Курском было плохо с едой. Дружок Иван Егоров, законченный молчальник, надумал на Днепр податься. Там строили плотину на порогах — и, должно, кормили сытно и давали обувку.

— Это еще как сказать, — возразил Антон. — Махнем-ка лучше на Урал. Завод у горы Магнитной мировой ставят. И башкиры там живут, баранов у них тьма!

Антона не переспорить. Завербовались и поехали. Нехватки нехватками, а делом своим гордились.

…Назаров видит себя молодым, здоровым.

На бестолковом базарчике с первой получки Антон купил сапоги и тут же их натянул на потные ноги, а драные чеботы со свистом закинул черт-те куда.

— Долой старую беспортошную жизнь! — кричал он возбужденно.

В толпе отыскал Ивана, покупавшего желтую вязаную кофточку, простую, но с шелковой ниткой. Их выдавали по ордерам, и полстройки щеголяло в подобных обновах.

— Как сапожки? — Антон козырем прошелся перед Иваном, неловко переступающим в веревочных чунях. — Махнем теперь на танцы. Сегодня клуб открывается… А на кой ляд кофту эту купил?

«Ага, — смекнул, — Фатиме… Промеж нас теперь встряла. Не поделишь такую».

Он шмякнул котомку под ноги и, бормоча что-то насчет дружбы и баб-зараз, выхватил кусок холстины, припрятанный на черный день, и в момент обменял на старые, но крепкие рыжие американские ботинки с бульдожьими носами:

— Носи, брат, да помни дружбу!

Хмурое неказистое лицо Ивана ожило, блеснули глаза, но тут же притухли.

— Откупиться хочешь? Дружба-то она дружбой…

Иван говорил трудно, как и думал, пальцы его тяжелых рук судорожно шевелились.

— Ду-урища! Я от души, а ты… Бери, говорю!

— Не-е, — глухо, будто давясь, выдохнул Иван. — Сам зароблю.

— Вот, балда осиновая, — пожал плечами Антон и, посмеиваясь, обменял ботинки у подвернувшейся цыганки на шелковый полушалок с разлапистыми листьями по черному полю.

Вечером Антон молодцевато печатал шаги, обходя по кругу тесный зал, освещенный тусклыми лампочками. Красивая татарочка Фатима льнула к нему, отплясывая по-своему под сербияночку, а Иван жался в углу подальше от гармониста, пряча ноги в чунях под лавку. Улучив минуту, он робко протянул Фатиме кофточку, и она сразу же в полутемном углу надела ее поверх платья.

Антон подскочил, выхватил из-под куртки полушалок и накинул на худенькие плечи Фатимы. Она зарделась и одарила обоих благодарной улыбкой.

После гопака подметки сапог отскочили, и Антон долго хохотал посреди клуба. Провожать Фатиму пошел босиком, держа за ушки голенища. Он подговорил ее потихоньку сбежать из клуба, и всю дорогу она вздыхала и теребила ворот кофточки. А когда она так вздыхала, у Антона мутилась душа: неужто этот хмуряка и недотепа Иван ей более люб? Сомнение, что ржавый гвоздь, засело в нем: захочешь вытащить — шляпку обломаешь…

Ждал случая Антон, чтобы всю эту неопределенность разрубить единым махом.

И вот он пыльной и жаркой весной уезжает в Москву на учебу. Бригадники подбрасывают его выше вагона, а Фатима плачет.

— Я же на начальника еду учиться! — не то хвастался, не то утешал ее Антон.

Иван не подбрасывал Антона, стоял в сторонке, хмурый и скучный.

«Хмырь несчастный, — подумал Антон, — недоволен еще чем-то…»

— С фасоном удираешь, Антон. Летуны втихаря, ночью, по шпалам, а ты — с музыкой.

У Антона даже плечи сжались от слов этих, однако стерпел, ничего Ивану не сказал. Поцеловал при всех зареванные глаза Фатимы, успокоил:

— Не плачь, вернусь!

Но не вернулся. И совестью не маялся, был уверен, что Иван с Фатимой вместе.

Еще плескались на балконах флаги и хлопали на ветру красные полотнища поперек улицы, еще бродили разодетые молодые люди с гитарами, но праздник уже отходил, а весна разгоралась, такая же праздничная, как и та, когда его у вагона подбрасывали бригадники.

Назаров остановился перед белокирпичной коробкой с красными балкончиками и сверился: номер дома на торце тот же. У подъезда рослый парень в джинсах копался в капоте «Жигулей». Хотел было спросить, да махнул рукой: поднимется на второй этаж и все выяснится.

Нажал кнопку, и тихо открылась дверь.

Седой, но еще крепкий старик буднично уставился на него и вдруг поднял брови. Вглядывался, боясь ошибиться и силясь признать хоть какое-нибудь знакомое движение, если не улыбку, которая еле продиралась сквозь дебри воспоминаний. И вдруг:

— Антон! — схватился за грудь, затряс головой и ткнулся в плечо Назарову.

За темной глубиной коридора послышались легкие шажки, и из далекого далека возникла маленькая женщина, быстроглазая, со слабым румянцем на смуглых щеках. Прежняя горделивость и сейчас была заметна в ее осанке.

Назаров прижал к себе огромного Ивана и маленькую женщину, и они долго топтались у порога, восклицая и охая втроем.

— Что ж вы держите меня у дверей, — засмеялся, наконец, Антон Савельевич, отдавая хозяйке плащ и шляпу. — Приглашайте в ваши апартаменты.

— Ну уж, ты всегда что-нибудь скажешь, — буркнул Иван. — На проспекте Металлургов видал, какие там дома? Дворцы! А эти, наши клетушки, придет пора и разберут их по кирпичикам, как мы бараки снесли, хоть и думали, что надолго строим.

Комната, куда ввели гостя, и впрямь была невелика. Стояла у окна хромированная кровать. У стены посередине удивлял допотопный буфет с посудой. Назарова усадили на холодноватый диван довоенного времени с полочкой и кривым зеркалом. Хозяева не сводили с Антона Савельевича глаз, искренне были обрадованы приходом его. А он, стараясь отвечать поскромнее, нет-нет и скосит глаза на простенок. Потом поднялся и шагнул к тому месту, где висела семейная фотография. Фатима сидела на деревенской скамье у дома в окружении мальчиков и девочек с малышом на руках, а за ее спиной застыл Иван в солдатской форме, с бравыми старшинскими усами. Грудь в орденах и медалях, а у самого плеча — две звезды солдатской Славы.