Маска чародея - Дарелл Швайцер

Сивилла, родившая огонь из ладоней, скатала из него два шарика. На один из них она дохнула, чтобы замутнить его, а потом отпустила оба этих шарика в небо — так появились Луна и Солнце. Затем, стоя в лунном свете, она сделала глубокий долгий глоток из Великой Реки, там, где в воду стекала кровь ее матери, и выплюнула сияющие звезды. Звездный свет разбудил множество богов, спавших на берегах реки, и они впервые увидели Землю.

Приближаясь к ее дому, я уже почти поверил в эту легенду. Нет, я действительно поверил в нее.

Дом Сивиллы, похожий на гигантский кокон, был до отказа заполнен разным хламом — кладбище поломанных и ненужных вещей, символов смерти — они собирались здесь с начала времен. Он нависал над городом, закрывая полнеба, с его стен под причудливыми углами свисали запутанные веревки и рыболовные сети, плети и лианы расходились от него во тьму во всех направлениях, так что я даже не мог понять, где конец или начало этого ужасающего гнезда.

В середине сооружения хвост этой громадной медузы свисал почти до самой воды, подобно вывалившимся кишкам раненного чудовища. Я подплыл к нему, привязал свою лодку, зажал под мышкой отцовский меч, подвязал повыше тунику, чтобы ноги не запутались в ней, и начал подъем.

Веревки трепетали, скрипели и перешептывались, их ворчание напоминало звуки отдаленного грома. Грязь и мусор сыпались мне в лицо, забрызгивая все вокруг меня. На секунду я повис, отчаявшись от безнадежности, но все же тряхнул головой, чтобы очистить глаза от грязи, и продолжил свой путь наверх.

Чуть выше, в кромешной тьме, мне пришлось протискиваться сквозь настоящий туннель из гниющей древесины, иногда руки мои разжимались и соскальзывали — проходили мучительно тягостные мгновения, прежде чем я находил новую опору. Сама тьма была какой-то… тягучей. Мне казалось, что окружающий меня мусор тянется во все стороны до бесконечности, он шевелился, как живой, когда я пробирался сквозь него. Иногда вонь разложения становилась просто невыносимой.

Я заполз на перевернутый остов лодки. Он слегка изогнулся под моим весом. Что-то мягкое упало на киль лодки, соскользнув затем по ее борту. Все это время мои руки и босые ноги безрезультатно искали опору на прогнившей деревянной поверхности.

Затем начались новые веревки, новые сети, и в тусклом едва брезжащем свете я обнаружил, что попал в каморку, заставленную сундуками, плетеными корзинами и грубыми глиняными кувшинами, падавшими и бившимися, когда я проползал между ними.

Змеи и рыбы извивались у меня под руками и ногами, испуская дурно пахнувшую слизь.

И снова я прокладывал себе дорогу в кромешной тьме, проползая на четвереньках по прочному на ощупь деревянному полу. Доски подо мной подломились, я с криком провалился и упал на кучу веревок, гнилушек и человеческих костей — это я понял, едва прикоснувшись к ним. Повиснув на сети, я перевел дыхание — на коленях у меня неведомо откуда оказался череп, а под босыми ногами громыхали кости. Отбросив череп, я попытался подпрыгнуть, но поскользнулся на сети, и с криком упал, ощутив под собой лишь пустоту.

Проваливаясь в неизвестность, я отчаянно цеплялся за ячейки сети. Она порвалась, и я, снова закричав, барахтался в темноте в то время, как где-то далеко внизу кости с плеском падали в воду.

Тогда мне неожиданно вспомнилось еще одно предание: когда человек тонет в реке, его плоть пожирают эватимы, а кости достаются Сивилле, предсказывающей по ним будущее.

Это казалось похожим на правду.

В этот момент она позвала меня, и ее голос звучал, как осенний ветер, шуршащий в сухом тростнике.

— Сын Ваштема.

Я еще крепче вцепился в остатки сети, сглотнул слюну и закричал вверх, во тьму.

— Я здесь.

— Чародей, сын чародея, я жду тебя.

Я был настолько потрясен, что едва не полетел вниз.

— Но я не чародей!

— Чародей, сын чародея.

Я возобновил подъем, рассказывая ей о себе болезненно надтреснутым голосом. Словно в ответ на мои слова несколько костей неожиданно упало из мглы, больно стукнув меня по голове. Но я все равно продолжал доказывать ей, что не пробовал заниматься магией, что обещал матери никогда не становиться таким, как отец, что Велахронос принял меня в ученики и что я собираюсь вначале стать писцом, а потом, возможно, и начать писать собственные книги, если только Велахронос возьмет меня обратно, когда все закончится.

Во тьме надо мной, как луна из-за облака, неожиданно появилось лицо Сивиллы. Оно было круглым и бледным, глаза — черными, как ночь, и мне показалось, что ее кожа слегка светится.

Она обратилась ко мне, сопроводив свои слова негромким смехом:

— Чародей, сын чародея, ты споришь с ужасной Сивиллой. Это храбрость или глупость?

— Простите, я не хотел…

— Не имеет значения, что ты хотел, важно, что ты сделал, Секенр. И будешь ли ты впоследствии сожалеть или нет, вообще ничего не значит. Вот. Я уже однажды назвала тебя по имени, Секенр. Теперь я произнесла его дважды. Ты знаешь, что произойдет, когда я сделаю это в третий раз?

Я промямлил:

— Нет, великая Сивилла.

— Чародей, сын чародея, подойди сюда и сядь передо мной. Не бойся.

Я поднялся к ней. Я с трудом различил деревянный настил или полку, сплошь покрытую мусором и костями. Я робко шагнул туда и с удивлением ощутил под ногами сухие прочные доски. Мне было позволено отойти от веревок и сесть. Сивилла протянула руку и открыла сначала одну створку китайского фонаря, затем другую, третью. Мне вспомнилось, как моргают, просыпаясь, ленивые звери.

Блики света и тени заиграли по стенам крохотной комнатушки с низким потолком. Сивилла сидела, скрестив ноги, колени ее укрывала накидка с блестящей бахромой. Змея с человеческой головой и чешуей, напоминавшей серебряные монеты, свернулась в клубок у нее на коленях. Один раз она зашипела и, когда Сивилла склонилась к ней, что-то зашептала ей на ухо.

Сивилла молчала. Она долго смотрела мне в глаза.

Я протянул ей отцовский меч.

— Госпожа, это все, что я могу предложить вам…

Она зашипела почти так же, как змея, и на какой-то миг показалась мне потрясенной, даже испуганной. Затем она отстранила меч.

— Секенр, ты прерываешь Сивиллу. Это снова храбрость или просто глупость?

Вот. Она произнесла мое имя трижды. Я замер от ужаса. Но ничего не произошло.

Она вновь рассмеялась, и на сей раз в ее смехе было что-то человеческое, даже что-то доброе.

— Самый неподходящий дар, чародей, сын чародея.