Олимпийский чемпион - Фридрих Незнанский

Чахлик смотрел в глаза то одному, то другому из своих судей и не находил ответа. Они молчали, молчал и он. Наконец Усман и Рыжий переглянулись и последний, развернувшись на стуле, начал говорить:

– Не бзди, Чахлик, серьезного косяка за тобой нет.

Чахлик облегченно вздохнул и приободрился. Но тут же помрачнел, видя, как Калина, его подручный пацан, важно кивнул, будто подтверждая слова вора. При этом Калина хрумкал квашеную капусту, большая миска которой стояла посреди стола.

– Мы думали, увидишь, кто здесь сидит, сам поймешь, где ошибся. Но ты не понял. Так? – Рыжий неторопливо закурил и достал из-под стола еще одну бутылку водки.

Чахлик кивнул и облизал пересохшие губы.

– Вот потому ты сидишь здесь, а этот пацан, – он указал на Калину, – с нами рядом. И знаешь почему?

Чахлик молчал.

– Объясни ему, Рыжий, – сказал Усман.

– Он сделал правильную вещь, – сказал Рыжий, опрокидывая в себя стопку, – от себя кровь отвел и на суку этого стрелки перевел. Два дела зараз сделал, сечешь?

– А Сека как же… – протянул Чахлик.

– А что – Сека? Объявил себя по мокрухе. Решил показать, какой он герой. Ну накинут ему сроку, будет гордиться, дурак…

– Не горячись, Рыжий, – вступил в разговор Усман. – Сека – тоже правильный пацан, честь ему и хвала, но пользы от его геройства ни на грош. А Калина нас от Сиропа избавил. Понимаешь?

Чахлик неуверенно кивнул.

– Ты пойми, Чахлик, для ссученного закон не писан. Для нас он уже не человек. Вот Калина это сразу просек. И поступил как надо. Что из этого следует?

Усман внимательно посмотрел в глаза Чахлику, который до сих пор не мог полностью осознать происходящего.

– А из этого следует, что Калина – наш человек. Так что наезжать на него не надо и грозить тоже.

– И вообще, Чахлик, не бери на себя больше положенного. Вкурил? – В голосе Рыжего звучали металлические нотки. – А теперь иди и веди себя правильно.

Чахлик вышел от Усмана на ватных ногах. Он понял, что его особое положение кончилось. Теперь, скорее всего, он будет простым бойцом в кентовке Усмана. Только сейчас Чахлик сообразил, что не должен был сам убивать Сергея, ему нужно было заставить сделать это кого-то из молодых. А теперь он мясоруб, убийца, и никогда ему не подняться выше этого уровня. И так будет долгих пять лет, которые ему предстояло провести в этом лагере… Чахлик пошел в соседний барак, купил бутылку водки у деловых и провел остаток дня на своей шконке.

Через несколько дней Чахлика вызвал к себе начальник колонии. Его звали Петр Филиппович, и был он старым, прожженным плутом. Он не брезговал ничем – ни спекуляцией лесом, ни наркотиками, ни воровством с лагерной кухни. Зеки даже шутили между собой, что, мол, держат для него персональную шконку в бараке, потому что такого вора, как Петр Филиппович, днем с огнем не сыскать. Но судьба была милостива к начальнику, и даже в грозные советские времена Петр Филиппович не попался на своих махинациях. А с наступлением новых порядков он и вовсе перестал бояться наказания за воровство.

С властями формальными и неформальными Петр Филиппович всегда дружил. Многие из тех, кто когда-то гостил у него в колонии, теперь сделались большими шишками. С ними он был в приятельских отношениях и иногда выполнял их просьбы в обмен на помощь в делах или крупную сумму денег. За годы службы Петр Филиппович сделался очень небедным человеком, но патологическая жадность и привычка к власти не давали ему уйти на пенсию. Он держался за свое место зубами и когтями и, скорее всего, намеревался оставаться на своем посту до конца жизни. А был Петр Филиппович человеком здоровым и бодрым, так что даже осужденные на максимальные сроки не надеялись дожить до нового начальника колонии.

Чахлик стоял посреди кабинета Петра Филипповича, как положено, заложив руки за спину. Начальник колонии молча перебирал бумаги на столе, время от времени поглядывая на заключенного поверх очков в золотой оправе. Наконец, отложив бумажки в сторону, он заговорил:

– Ну что, Андрей Игоревич Васильев, не надоело тебе на зоне?

– Да нет… – осторожно сказал Чахлик, – тепло, хорошо. Кормят…

– Но на воле-то лучше? – продолжал допытываться Петр Филиппович.

– Ясное дело. – Чахлик никак не мог понять, чего от него хотят. – На воле завсегда лучше.

– А выйти хочешь?

Чахлик усмехнулся:

– Мне еще пять годков тут трубить. Сами знаете.

– Ну уже чуть меньше, – сказал Петр Филиппович, заглядывая в личное дело Чахлика, – на два месяца… Но знаешь, кто-то и за два месяца исправиться может. А исправление и возвращение к нормальной жизни – главная цель наказания.

Начальник колонии иронично смотрел на Чахлика, который никак не мог взять в толк, зачем его вызвали.

– К тому же, – продолжал Петр Филиппович, – знаю, что отношения у тебя не очень складываются.

«Ну и ну, – подумал Чахлик, – неужели он и про последний разговор с Усманом знает?»

– Ну ладно, не буду тебя мучить. – Петр Филиппович усмехнулся и протянул зеку какую-то бумагу. – Вот читай.

Это было постановление об условно-досрочном освобождении Андрея Игоревича Васильева по причине образцового поведения и в связи с амнистией.

Петр Филиппович с самодовольной улыбкой наблюдал, как бледнеет и вытягивается лицо Чахлика. Андрей посмотрел в глаза начальнику, а тот, выдержав паузу, расхохотался:

– Ну что, не ожидал?

– Нет, – честно признался Чахлик.

– Вот так-то… Жизнь, она, брат, штука непредсказуемая. Так что открой вон тот шкаф, переоденься в гражданку. На волю выходишь, дурак. Давай швыдче.

Чахлик открыл шкаф и начал лихорадочно быстро переодеваться в чистую, абсолютно новую одежду.

– А кто… Кто добился этого? – наконец, набравшись смелости, спросил он.

– Э-э, брат, значит, нашлись хорошие люди… Подсуетились.

Наблюдая за лихорадочно переодевающимся Чахликом, Петр Филиппович решил дать ему напутственное слово:

– Вот ты, Андрей, молодой парень. Пора бы образумиться, на работу пойти. Делать-то что-нибудь умеешь? Не умеешь… А мог бы научиться. Короче, вот тебе мой совет. Кончай ты со своими делишками. Они тебя до добра не доведут. Все равно вернешься сюда. И тогда, скорее всего, добрых людей больше не найдется… Будешь по полной трубить.

– Кому это я понадобился? – спросил Чахлик, натягивая джинсы.

– Скоро сам узнаешь.

– Не Титану ли, часом?

– Не знаю, о ком ты говоришь. – Голос Петра Филипповича приобрел металлические интонации. – Давай выметайся быстрее. А то сейчас распоряжусь – и пристрелят при попытке, так сказать.

Чахлик замолчал, зная, что в каждой шутке Петра Филипповича есть доля правды.

Ровно через пятнадцать минут, забрав свои нехитрые вещички из барака, зек Васильев стоял у ворот колонии. Попрощаться ни с кем Чахлику не удалось, да он и не испытывал особого желания. Могли начаться вопросы, ответов на которые он не знал. Единственное, что чувствовал Чахлик, это то, что сейчас у него начинается новый период в жизни. Плохой или хороший – пока неизвестно. Но абсолютно новый – это точно…

Возле лагерного КПП его ждали двое крепких ребят, одетых в одинаковые черные костюмы. Один из них подошел к Чахлику, а второй сел за руль дорогого, но забрызганного грязью джипа.

– Привет, – пробасил подошедший. – Мы за тобой от Титана. Садись, поехали.

Чахлик важно уселся на заднем сиденье.

«Все-таки ценит братва настоящих пацанов», – самодовольно подумал он.

Машина сорвалась с места и понеслась, подпрыгивая по пыльному проселку.

Уже под вечер джип подъехал к огромному трехэтажному особняку и остановился перед воротами, осветив их фарами.

Чахлик сидел на заднем сиденье и смотрел на освещенные закатным солнцем железные пики, венчающие высоченный забор, на медленно оглядывающий машину фиолетовый глаз камеры слежения.

«Неужели такому человеку, как Титан, есть кого бояться?» – думал Чахлик, глядя, как медленно, будто нехотя, расползаются в стороны створки массивных ворот.

Машина втиснулась в образовавшийся проем и как будто провалилась, ушла носом вниз. Чахлик невольно вцепился руками в спинку водительского сиденья. Джип катился вниз, оранжевый закат гас в сужающемся створе ворот. Чахлику на мгновение стало страшно и тоскливо от мысли, что из одной тюрьмы его перевезли в другую, возможно, и гораздо худшую, и отсюда ему уже точно никогда не выбраться. Но через секунду он снова воспрял духом и рассудил, что пока еще рано делать выводы.

Наконец машина остановилась в темном и, как казалось Чахлику, огромном подвальном помещении. Вслед за своими спутниками он прошел через узкую металлическую дверь и поднялся по узкой лестнице в освещенный внутренний коридор, застеленный мягкой ковровой дорожкой. Усталые «близнецы», как окрестил про себя сопровождающих Чахлик, молча вели его куда-то в глубь дома.

Они остановились перед двустворчатой дверью с дорогими ручками из литой меди. Ручки были начищены до ослепительного блеска. «Близнец» осторожно и уважительно постучал. На пороге появился пожилой человек в бордовом шелковом домашнем халате, с татуировкой на руках. Волосы его были покрыты гелем для волос, а тонкие губы подернуты блестками жира: он что-то жевал.