Когда отцветают травы - Евгений Богданов

Он достал папиросу и, взяв ее не тем концом в рот, ощутил неприятную горечь табака. Повернул папиросу и из-под полуприкрытых век стал пристально разглядывать бывшую жену. Он был поражен тем, как внешне изменилась Настасья. Это была уже не та тонкая, всегда утомленная работой и хлопотами по дому застенчивая женщина. Взгляд его упал на ее руки. Раньше они были какие-то неуверенные, черные от загара и трещинок, прорезавших кожу, а теперь — сильные, смугловатые — они спокойно и деловито лежали на коленях. Ему даже стало неприятно, что у нее такие красивые чистые руки.

Он, пожалуй, хотел бы видеть ее старой, сломленной жизнью, внешне непривлекательной. Но перед ним сидела красивая, солидная женщина. Глаза ее смотрели не испуганно и наивно, как раньше, а смело и прямо.

Сложны и противоречивы были чувства, охватившие Василия в эти минуты. Были ведь когда-то зоревые, тёплые вечера, было рождение первого чувства к этой женщине, первые робкие поцелуи и бесконечное хожденье по росистым тропкам… И вот всё это ушло. Навсегда.

А Настасья смотрела всё так же задумчиво. Она вспоминала годы, прожитые вместе с этим, человеком, теперь уже старым, неуклюжим и, наверное, ворчливым.

…Он ушел той осенней, мутной от дождя ночью к другой женщине. Настя осталась одна в избе, вдруг опустевшей, и заплакала жгучими, горькими слезами, как плачут все женщины в сильном горе. Испуганная ее рыданиями, проснулась дочь. Мать склонилась над некрашеной деревянной кроваткой и, роняя слезы, стала успокаивать ребенка. Она не спала всю ночь и даже не заметила, как погасла лампа, в которой кончился керосин.

Василий в деревне больше не показывался. Любила ли она его? Да, любила, пока он был таким, каким она знала его до женитьбы. Разве она могла думать, что он так поступит? И когда это произошло, теплившийся в сердце Настасьи огонек любви был захлестнут холодной волной отчуждения. Так гаснет костёр, залитый внезапным ливнем, и ничего от него не остаётся, кроме обугленных головней, да тонкой струйки едкого до слёз дыма…

Она слышала от соседок много рассказов о том, как покинутые жены бегали следом за беспутными мужьями, терпели унижения, даже побои и немногим из них удалось вернуть семье сомнительное, неустойчивое благополучие. Она бросила в огонь фотографии Василия и навсегда порвала с ним.

Началась другая жизнь, без мужа, без хозяина, без отца. Женщины, испытавшие такую жизнь, хорошо знают ей цену. В такой жизни надо делать всё за двоих — трудиться, уметь, и если не умеешь, то всё же находить в себе силы, чтобы выполнять по хозяйству и то, что должен делать мужчина, надо за двоих любить, растить и учить детей.

Настасья нашла в себе силы и стала счастливой и без мужа… Вспомнилась ей звездная февральская ночь, легкие санки и в санках — она; вместе с председателем сельсовета едет на встречу с избирателями. Морозный воздух обжигает щеки, и она чувствует себя помолодевшей. Огонек агитпункта, видимый вдалеке, зовет к себе и кажется огоньком, освещающим ей путь в одиночестве.

Когда Настасью избрали депутатом районного Совета, она не сразу поняла, зачем люди избрали именно ее. Ей ответили: «За твой труд, Настя, за любовь к работе. Трудись, у тебя всё впереди, вся жизнь!»

«Какая жизнь без мужа! — посмеивались недоброжелатели — соломенная вдова!» — «Такому мужу грош цена!» — возражали другие.

Подрастала дочь. Наступил день, когда Люся, без умолку рассказывая матери о впечатлениях, будораживших ее детский ум, первый раз вернулась из школы. А потом к ним стал заходить учитель Егор Кузьмич. Он приходил веселый, русоволосый, совсем еще молодой, пил чай, которым угощала Настасья, и давал советы, как надо воспитывать Люсю. Настасья слушала его, смотрела грустными глазами и ей хотелось, чтобы он приходил чаще. Но как сказать ему об этом? Как сказать, что у нее много нерастраченной нежности и любви?

Не чувствуя изменений, происходивших в ней, она была убеждена, что между нею и учителем лежит глубокая пропасть в знаниях, в жизненном опыте, может быть, в характерах, преодолеть которую, казалось, невозможно. Он молод и ничем не связан, на руках у нее дочь от мужа, который ее бросил. Она не замечала, что Егор Кузьмич украдкой смотрит на нее, не замечала, что иногда, придя на ферму, он смущается и прикрывает смущение нарочитой говорливостью.

Но однажды, в октябрьский праздник, Егор Кузьмич взял ее руку в свою, посмотрел так, что она сначала растерялась. Он сказал ей тогда о своей любви, и она заплакала от внезапно нахлынувших чувств. Он ее утешал, а потом они долго бродили по улице, скованной первым осенним заморозком, о чем-то говорили, и тогда она почувствовала радость большого, настоящего счастья. Это счастье поселилось в ее доме и теперь уже навсегда.

Егор Кузьмич однажды сказал: «Хочешь, я буду тебя учить?» «Еще бы!» — ответила она и стала учиться. И когда Настю избрали председателем сельсовета, она знала, что в том, что люди доверили ей такую работу, есть доля усилий Егора Кузьмича: ведь он помог ей получить знания!

Счастье окрылило Настю. Она с самозабвением училась, работала, хотела наверстать всё, что упустила раньше, и во всем чувствовала постоянную поддержку и помощь мужа.

Все эти воспоминания пронеслись в голове Насти в несколько мгновений. Она подняла голову и увидела, что Василий по-прежнему стоит рядом и, щуря глаза от папиросного дыма, смотрит на нее.

— Ты другого нашла? Лучше?

— А как же! — горячо воскликнула Настасья.

Василий смешно зачмокал губами, потягивая папиросу:

— Кто же он?

— Тебе ведь все равно.

Настасья достала сумку и стала рыться в ней, что-то отыскивая. Василий, поняв, что разговор окончен и делать ему здесь нечего, принялся мести небрежно и поспешно. Потом он ушел к себе, в служебное купе, и с минуту стоял там, удивляясь этой встрече. Ему стало грустно и как-то не по себе. Он потрогал чайник, стоявший на столике и накрытый одеялом. Чайник был тёплый. Он налил стакан чаю, положил рядом с ним на поднос два пакетика рафинада, помедлил, подумал, но потом все-таки понес.

Настасья приняла чай, сухо поблагодарила. Он постоял, опершись рукой о среднюю полку, с которой свисала чья-то нога. Пассажир заворочался и ударил его ногой. Василий отдернул руку, и в этот миг в купе проскользнула девушка в коричневом платье. Она села рядом с Настасьей.

Василий потер пальцем висок и, спохватившись, побежал за вторым стаканом чаю.

Люся, очень похожая на Настасью в юности, тоже приняла чай, тоже поблагодарила и, разговаривая с матерью, стала размачивать в стакане домашнее печенье. Василий почувствовал легкое головокружение и беспомощно опустился на соседнее сиденье. Он не сводил глаз с дочери, а та, не обращая на проводника ни малейшего внимания, говорила Настасье, что скоро им выходить и, наверное, их встретит какая-то Ираида Васильевна.

Василий несколько успокоился. Сердце стало биться ровнее. Он тихо позвал:

— Люся!

Девушка быстро обернулась.

— Вы разве знаете меня?

— Знаю, — сказал он, чувствуя, как к горлу подкатывается комок, — как не знать! Он хотел сказать, что она его дочь, но Настасья бросила строгий запрещающий взгляд, и он ничего не сказал, подумав, что теперь ничего изменить не может.

— Наверное, интересно работать проводником? — приветливо спросила Люся, глядя на него ясными Настасьиными глазами. — Всё время разные люди, новые знакомства, новые места — станции, города… Вы часто бываете в Москве?

«Боже мой, какая у меня дочь! Какая дочь!» — с горечью подумал он. Голос его стал глухим и, как ему показалось, чужим:

— Не знаю, как вам и сказать… не особо интересно. Хлопотливо. А в Москве бываю…

Он хотел предложить Люсе поехать с ним до Москвы, хотел пообещать купить там хорошие подарки, показать столицу, но понимая, что это неосуществимо, промолчал, и только смотрел, смотрел…

Они кончили пить чай. Настасья деловито положила на поднос мелочь. Василий покраснел и ссыпал монеты на столик.

Когда он ушел, Люся спросила:

— Мама, разве этот проводник тебе знаком? Он всё время смотрел на меня, будто что-то потерял. Странный какой то.

Мать ничего не ответила

Узнав, что Настасья выходит через две остановки, Василий засуетился. Он решил сделать дочери подарок и стал рыться в своих пожитках. Ничего не находя, он совершенно расстроился. Под руку попадались то нестираное полотенце, то сверток с колбасой, то бритвенный прибор — всё не то, что было нужно. Он сел и стал соображать. Но тут поезд подошел к станции, и Василий побежал встречать пассажиров, а когда вернулся, то вспомнил, что на верхней полке, среди кип постельного белья у него припрятан пуховый платок, купленный в Москве для знакомых. Он очень обрадовался и понес платок дочери.

Люся дремала, прислонившись к переборке. Он осторожно положил сверток рядом с нею, но его перехватила Настасья.