Тихий друг - Герард Реве

Настал момент оплаты по счетам, у меня даже появилось ощущение, что слова «оплата по счетам» я должен воспринимать в более широком смысле: теперь мы должны были подвести сумму вечера и ночи, проведенных вместе. И в то же время принять решение, увидимся ли мы когда-нибудь. Мысль о том, что она могла сейчас запросто отделаться от меня, какие бы доводы я ни приводил, задела мою мужскую гордость, и кровь ударила мне в голову. «Привести к себе домой бедного поэта, затащить его в постель, так, во временное пользование, для удовлетворения мимолетного желания, — думал я, — и все?..» Сыграть, что ли, безнадежного поклонника или ненасытное, грубое животное, зовущееся мужчиной? Я уже возбудился, да, частично из-за настойчивого самовнушения: мы были за закрытыми дверьми, в маленькой, безличной, отдаленной комнатке, и наглости у меня хватило бы. Схватить ее прямо сейчас… прижать к столу… тоненькую, плиссированную юбочку, ее… ну неважно… скажем, стянуть юбочку и «взять» ее, так это, кажется, называется?.. Интересно, заорет она, устроит сцену?.. Нет, наверное, нет, улица слишком близко… да и не так легко вывести ее из равновесия: она уже много повидала на своем веку… Сколько мужчин, сколько мальчиков перебывали, как я, в ее постели, ни за что, ни про что, будто это само собой разумеется?.. Если бы я хоть что-то знал о ней, но я не знал ничего, абсолютно ничего… Не знал ее прошлого, жизни, юности, казалось, даже фамилии у нее нет… Да, Ондердайк[4] или что-то в этом роде, я слышал, как она говорила в трубку, да: валяться у насыпи, под кустами с мальчиками, с любым мужиком за просто так, душными летними вечерами, шлюха…

Ну что, «мотор» или нет?.. Я слишком долго колебался, Кристина уже подошла к бюро, повернула ключ, подняла крышку и вытащила темно-синюю резиновую панель, на которой лежали какие-то бумаги. В этот момент в прихожей зазвонил телефон. Кристина поспешно вышла, оставив дверь приоткрытой.

Я подошел к письменному столу. Все ящички и дверцы были аккуратно закрыты; на виду, кроме тех бумаг, ничего не лежало. Это были две четвертушки листа, исписанные чернилами, согнутые пополам, но слегка приоткрывшиеся. Рядом с ними лежал конверт, на котором сверху тем же почерком был выведен адрес: Госпоже К. Овердайк… Как мне показалось, почтовая марка была иностранная, но я не смог определить, откуда именно послано письмо. Я наклонился, расправил листочки и прислушался.

— В пятницу вечером… или в субботу утром, — услышал я голос Кристины, — если будет много народу… не знаю, когда освобожусь, сколько будет клиентов, я имею в виду в пятницу вечером… да…

…Я подсчитал, что — когда разговор закончится — у меня будет достаточно времени, чтобы принять непринужденную позу где-нибудь на безопасном расстоянии от стола.

Что же там, в письме?.. Дюссельдорф, 19 мая 19** Любимая Кристина, прочитал я. Я задрожал, но старался прислушиваться к тому, что происходило за дверью:

— Если ты, например, в пятницу вечером… Если мы договоримся, что ты еще ненадолго…

Я передвинул первую страничку чуть наверх, чтобы посмотреть, что стоит в конце. Подпись гласила:… твой любимый Герман. Какой идиот называет самого себя «любимым», но, может, он такой любовничек, мчится, закусив удила…

Я прислушался:

— …Да, я записываю… Золотце, я же могу найти…

Я хотел передвинуть верхнюю страничку еще дальше, чтобы прочитать предпоследние строки, которые, дыша любовной страстью, могли открыть мне все, но случайно переместил оба листка одновременно и увидел уголок фотографии. Кристина все еще говорила по телефону, и я решился их отодвинуть. Под письмом лежала фотокарточка с закругленными углами, казалось, отпечатанная на картоне… Интересно, в Нидерландах так фотографии не печатают… Но все эти размышления будто порывом ветра смело, когда я увидел изображение. Дрожь охватила мое тело. Могло ли… быть такое на свете?.. Мальчик или молодой мужчина, но что за мальчик… «Господи, помоги…» — прошептал я.

По тону Кристины я понял, что разговор приближается к концу. Я кинул последний взгляд на фотографию, расположил все примерно как было и бросился в одно из металлических кресел, спиной к письменному столу. Все мои мысли и желания по поводу Кристины выветрились из головы или, по крайней мере, я уже не придавал им такого значения. Этот мальчик… его лицо… то, как он был одет… все, все отпечаталось в моем сердце за эти несколько секунд, проведенные с ним вместе в темной комнатке; образ был выгравирован навечно… Как можно до такого додуматься, необъяснимо, но так оно и есть: эта фотография существовала всегда, она была вечной, как и сам мальчик… Только подумать… Этот мальчик — моя жизнь, или моя смерть, что по сути — одно…

Перед моим внутренним взором фотография увеличилась до размеров человека, фигура стала объемной и была неярко подсвечена… Черно-белое изображение, да, но я знал все цвета реальности.

Этот рот… волосы, спадающие на лоб… джинсовый костюм, куртка нараспашку, обычная белая рубашка, две пуговки сверху расстегнуты, пряжка ремня нависает над его еще невидимым, невинным пахом… «Ты… ты… — шептал я… — даже если ты станешь моей смертью…» Нет и еще раз нет: я не сошел с ума… Есть вещи…

Решено. Я увижу его вживую, даже если это будет один смертный или бессмертный миг, что ведь тоже одно… Даже если мне придется сутками ждать его на продуваемых насквозь вокзалах… сторожить в подъездах…

Нет ни адреса, ни имени, ни… Дурак, что ж я не посмотрел обратный адрес в письме, зубрил бы его теперь наизусть, или там ничего не было написано?.. Ну, тогда на конверте… дурак, да, дурак… Дюссельдорф и то, как мальчик выглядит — вот все, что я знаю… Искать его там… Это, конечно, не деревня, но я нашел бы, если бы действительно захотел… мне поможет Провидение или сама судьба поведет меня…

«Но ведь Кристина должна знать, где он живет», — придя я себя, подумал я вдруг. А это значило, что я смогу — нет, не сегодня и не завтра, но когда-нибудь — узнать его имя и адрес. Она вправе выгнать меня теперь, но я могу вернуться в любой день и час, попросить ее поговорить наедине и сказать:

— Слушай, быстро — его имя и адрес, давай, в темпе, это вопрос жизни и смерти… Нет, это не то, что ты думаешь, я ничего плохого этому мальчику не сделаю. Жизни и смерти, да… но не его жизни и смерти, а твоей, золотце, сама увидишь, если не дашь мне его адрес…

Она, конечно, подумает, что я ревную, куда там… Ревную? Кстати, да, но не тебя к нему, как ты думаешь… шлюха, ты и вправду так думаешь?.. Нет, не тебя…

Кристина закончила разговаривать и, войдя, сразу направилась к бюро. За спиной я слышал тихий шелест бумаги. Точно: она прятала письмо с конвертом… Неужели она подозревает, что я видел фотографию?.. Я ведь все сложил аккуратно, как было…

Кристина села за стол, выдвинула и закрыла ящик, а потом стала, бормоча, подсчитывать.

— Билеты за проезд… были включены в цену?.. Да… нет… Ладно, приплюсую… Поезд… Обед…

Она округлила подсчитанную сумму до приличного гонорара, и я, приподнявшись и наблюдая за ее работой, увидел, как она открыла шкатулку с деньгами, отсчитала нужное количество банкнот и положила их передо мной на край стола. Обычно меня очень возбуждает, когда мне дают деньги, да и самый их вид, но в этот раз, стоя рядом с ней, вдыхая нежный запах ее духов и глядя на склоненную шейку, я думал совсем о другом. Да, она все расскажет, по-хорошему или нет… Письма она от меня прячет, ага… «Если ты когда-нибудь причинишь этому мальчику боль, — думал я, — если ты когда-нибудь осмелишься его опечалить…» Мне пришла в голову мысль, что я уже боготворю этого мальчика с фотографии и хочу защитить, а если Кристина не подчинится ему в мгновение ока, я сам раздену ее и отдам ему, голую и беззащитную; я с испугом подумал, что почти люблю ее лишь за то, что он ее хочет… Это плохо?.. Стоя сзади, я обнял ее, положил ладони на сисечки и пару раз нежно куснул ее в шею.

— Мне бы так хотелось остаться с тобой, зайчонок, — прошептал я, — но я вернусь. Может, на следующих выходных? Хорошо, золотце?..

Меня возбуждал собственный умоляющий тон, показательная зависимость и подчинение… ради одной цели, ради главной цел и… святой цели… Во всей мировой истории не было еще такого упрямого и неистового поклонника, каким я стану для нее… Я приду обратно, сюда… о да…

— Ты знаешь, если очень нужно, я даже, наверное, смогу оставлять тебя в покое на пару часов подряд, — уверил я ее шаловливым тоном.

Я положил голову ей на плечо и осторожно водил губами по шее и подбородку.

— На выходных меня не будет в городе. Может быть, я уеду еще в пятницу вечером, — ответила она.

Я выпрямился, взял деньги со стола и положил их в карман.

— По существу, конечно, я получил слишком много денег за то, что рассказывал всякую ерунду, — сказал я, чтобы нарушить странную, необъяснимую тишину, возникшую между нами.