Сталинская истребительная война (1941-1945 годы) - Иоахим Гофман

Сталин считал неизбежной схватку с Германией с весны 1940 г., и, сознавая растущую силу Красной Армии и ухудшение положения Рейха, он 5 мая 1941 г. использовал в качестве повода выпуск слушателей военных академий, чтобы провозгласить перед командованием армии и широкой военной аудиторией, что перед лицом достигнутого к тому времени превосходства советской армии теперь настал момент, излагая дословно, «от обороны перейти к военной политике наступательных действий». Какое значение имеет это выступление Сталина для вынашиваемых им агрессивных намерений, вытекает уже из того факта, что, вопреки обычной практике, его слова были скрыты от общественности и текст его речи исчез в центральных партийных архивах. Такие сталинские дезинформаторы, как пресловутый генерал Голиков и журналист Безыменский, давно ввели в обиход вводящие в заблуждение версии, проникшие в особенности в западногерманскую историографию и выдававшиеся здесь за доказательство, якобы, мирных намерений Сталина. Правда, в изменившихся политических условиях России после конца Советского Союза не удалось утаить, что наряду с оригинальной версией речи Сталина, хранящейся сейчас в так называемом Президентском архиве и по-прежнему недоступной, существует ее «краткая запись» в Российском центре хранения и изучения документов новейшей истории, при определенных предпосылках доступная интересующимся.

Наши прежние познания об агрессивных намерениях Сталина находят полное подтверждение уже и в этой краткой записи, что теперь побудило Безыменского представить свои старые версии вновь, в известной мере в обновленном облике. Нельзя понять иначе обстоятельную статью под названием «Что же сказал Сталин 5 мая 1941 года?»,[39] появившуюся в журнале «Новое время», ведь здесь в пространных комментариях, обходя решающие пассажи высказываний Сталина, вновь утверждается, что тот заботился исключительно об обороне, а не о нападении и что противоположные интерпретации лишены всяких оснований. В Германии такие словоизлияния тотчас упали на благодатную почву. И за боннским историком Александром Фишером было оставлено право представить в юбилейной статье респектабельной «Франкфуртер Альгемайне Цайтунг» по случаю 50-й годовщины со дня нападения на Советский Союз версию Безыменского, вводящую в заблуждение, как последнее слово пришедшей в движение российской историографии. При этом, ввиду многочисленных доказательств, к данному моменту уже не могло быть сомнений относительно подлинного основного пункта сталинской речи. Военнопленные советские офицеры уже вскоре после начала войны достаточно единодушно проинформировали об этом немцев.

Теперь была предпринята попытка поставить под сомнение значимость и таких свидетельств при помощи взятого с потолка утверждения, что военнопленные не будут говорить правду на допросах. Но верно именно противоположное, и даже в советской военной историографии «показаниям военнопленных солдат, офицеров и генералов, а также перебежчиков» придавалось «существенное значение в качестве первичного источника».[40] Как советское, так и немецкое командование подтверждало правильность этого вывода. «Военнопленные являются важным источником для получения важных данных о враге», — говорится, например, в приказе командира советского 6-го стрелкового корпуса генерал-майора Алексеева и бригадного комиссара Шуликова от 22 июля 1941 г. И совершенно аналогично — в приказе начальника штаба 21-й армии генерал-майора Гордова от 8 августа 1941 г.: «Пленных нужно рассматривать как основной источник сведений о враге». Как показал командир 27-го стрелкового корпуса генерал-майор Артеменко в сентябре 1941 г., «эти показания были самым главным материалом, который имелся о враге… Итак, немецкий военнопленный оставался единственным надежным информационным и разведывательным материалом. Многие операции начинались лишь затем, чтобы добыть пленных». Немецкий опыт был аналогичен. И в докладе отдела иностранных армий Востока Генерального штаба сухопутных войск о разведслужбе от 6 мая 1943 г. в Позене [ныне Познань, Польша] подчеркивалось, что «допросы пленных часто являются единственным и самым надежным средством, чтобы действительно выяснить суть дела». Поэтому тот, кто когда-либо производил сравнительное исследование протоколов допросов военнопленных, вновь и вновь поражается чрезвычайной содержательности этих документов.

Первое известное указание на содержание сталинского выступления находится в архивных документах от 17 июля 1941 г., когда командир 53-й стрелковой дивизии полковник Бартенев сообщил, что Сталин на банкете по случаю выпуска воспитанников военных академий в Кремле с ходу отверг тост одного генерал-майора за мирную политику и возразил: «Нет, военная политика!» Шесть молодых офицеров из различных дивизий (8-я и 49-я танковые дивизии, 11-я, 32-я, 240-я мотострелковые дивизии, 290-я стрелковая дивизия) единодушно показали 20 июля 1941 г.: «На выпуске штабных офицеров из военного училища в мае сего года Сталин, в частности, сказал: «Хочет того Германия или нет, но война с Германией будет».»[41] О начальнике артиллерии 49-й танковой дивизии полковнике Любимове 6 августа 1941 г. говорится: «Пленный подтверждает прежние показания, что Сталин в начале мая на выпуске офицеров из военной академии сказал: «Война с Германией будет безусловно».» Начальник оперативного отделения штаба 1-й мотострелковой дивизии подполковник Ляпин говорил 15 сентября 1941 г., что в офицерском корпусе «все рассчитывали на начало войны с Германией после того, как Сталин на приеме офицеров 1.5.41 г. в Кремле сказал, что они должны теперь постоянно рассчитывать на войну и очень хорошо готовиться к ней». Хорошо информированный в целом командующий 32-й армией в октябре 1941 г. рассказывал о выступлении Сталина «незадолго до начала войны, по случаю приема выпускников военной академии», что тот подчеркнул большое техническое превосходство Красной Армии над «так называемым непобедимым германским Вермахтом» и заявил, что «неверно считать немецкую армию непобедимой. Из слов Сталина косвенно вытекало, что планировалось нападение на Германию». Кроме того, один из выпускников, старший лейтенант Курильский, 24 марта 1942 г. еще очень точно помнил речь Сталина, произнесенную 5 мая в 18:00 в зале заседаний Верховного Совета в Кремле, Москва, перед выпускниками военных академий. Согласно ему, Сталин сказал: «Германский Вермахт не является непобедимым. Советская Россия имеет лучшие танки, самолеты и артиллерию, чем Германия, и в большем количестве. Поэтому мы рано или поздно будет воевать с германским Вермахтом». В поздний час Сталин поднял тост и, в частности, сказал: «Я пью именно в такое время, когда мы ведем военную политику». Хотя показания отличаются друг от друга в деталях, общим для них является одно: они уже не оставляют сомнений в подлинном смысле высказываний Сталина.

Узловые пункты сталинского выступления 5 мая 1941 г. находят подтверждение и в беседах, которые советник посольства Густав Хильгер вел 18 января 1943 г. с командующим 3-й гвардейской армией генерал-майором Крупенниковым, а 22 июля 1943 г. — с начальником артиллерии 30-й армии генерал-лейтенантом Мазановым. Крупенников,[42] который, как и Мазанов, сам не участвовал в мероприятии в Кремле, правда, считал, «что Сталин слишком осторожен, чтобы так открыто выдавать свои планы», но определенно заявил, «что Сталин годами систематически готовился к войне с Германией и развязал бы ее под подходящим предлогом не позднее весны 1942 г… Конечной целью Сталина является достижение мирового господства с помощью старых большевистских лозунгов об освобождении трудящихся». Напротив, Мазанов,[43] как пишет Хильгер, проявил себя «в точности информированным о речи Сталина на банкете в Кремле 5.5.1941 г. Хотя сам он на мероприятии не присутствовал, он процитировал высказывание Сталина о необходимости подготовки к наступательной войне почти дословно и затем выразил собственное убеждение, что Сталин развязал бы войну с Германией осенью 1941 г.»

Итак, немцы были проинформированы довольно быстро. И уже 18 октября 1942 г. начальник отдела иностранных армий Востока в Генеральном штабе сухопутных войск, полковник Генерального штаба Гелен направил представителю министерства иностранных дел при Главном командовании сухопутных войск, ротмистру запаса фон Этцдорфу письмо, к которому приложил написанные независимо друг от друга сообщения трех военнопленных советских офицеров, которые «единодушно» утверждали, что Сталин 5 мая 1941 г. на банкете в Кремле «угрожал Германии войной». Гелен подытожил содержание этих сообщений следующим образом: «1). Призыв быть готовыми к войне с Германией. 2). Высказывания о подготовке Красной Армии к войне. 3). Эпоха мирной политики Советского Союза позади. Теперь необходимо расширение Советского Союза на запад силой оружия. Да здравствует активная наступательная политика Советского государства! 4). Начало войны предстоит в не столь отдаленном времени. 5). Высказывания о больших перспективах на победу Советского Союза в войне против Германии». Гелен добавил: «Одно из трех сообщений содержит примечательное высказывание, что существующий мирный договор с Германией «является лишь маскировкой и завесой, за которой можно работать открыто»». В другом источнике полковник Генерального штаба Гелен сослался на высказывания плененных советских офицеров, согласно которым Сталин в мае 1941 г. ковал планы против Германии и говорил перед кругом офицеров, что теперь или никогда есть возможность ликвидировать капитализм, а главным противником в этой борьбе будет Германия.