У стен Ленинграда - Иосиф Пилюшин

Бой - это тяжелый труд. Он требует от воина всех сил без остатка. В ратном труде ничего не делается на авось, наполовину, нет скидки на усталость или неподготовленность бойца. Вы ставите на карту не только свое умение воевать, но и душевные качества. Не заметил, промедлил - за вас расплачиваются кровью и жизнью сотни товарищей. При малейшем затишье человек буквально валится с ног и тут же засыпает, не выпуская из рук оружия.

Вторая атака, предпринятая немцами в этот день на берегах Нарвы, была повсеместно отбита.

Наступил второй день битвы на Нарве.

При первых лучах солнца все уже были на ногах. Сидоров и я стояли в узкой щели траншеи, возле укрепленного блиндажа, в котором располагался взвод Романова. Старший лейтенант Круглов был здесь же и в товарищеской беседе говорил о вчерашнем бое, о нашем мужестве и стойкости, о наших промахах и ошибках. Я стоял у самой двери, боясь пропустить слово командира.

Вскоре к нам подошёл политрук роты Васильев. Он взял меня за локоть:

- Сегодня получил письмо от заводских товарищей, пишут, что немцы город еще не бомбили. Завод работает по-новому. Спрашивают, как мы воюем. - Он подал мне конверт, а сам обратился к стоявшим около нас бойцам: - Ну как, ребята, с немцами познакомились? Сегодня еще не появлялись?

- Пока не видно, товарищ политрук, - ответил Сидоров. - Мы ведь им вчера всыпали. Видно, еще не очухались! - Сидоров улыбнулся.

- Вчера немцы прощупывали наши рубежи, а сегодня, наверное, навалятся всей силой. Так что - держитесь.

Мы закурили.

- Когда на берегу появились танки с пехотой, - услышал я голос командира роты, - вы открыли по ним огонь. Это хорошо. Но вы забыли о вражеских пулеметчиках. Они, мол, в атаку не ходят и поэтому не опасны... Нет, это неверно. Вот мы с вами в атаку не ходили, а враг побежал от наших пулеметов. И еще, - добавил Круглов, - мы не умеем укрываться. Командир взвода Веселое во время бомбежки не увел своевременно людей в укрытие. И что же? Сам погиб и товарищей подставил под огонь. Неразумное лихачество равно самому тяжкому преступлению. Умереть на фронте штука простая, а жить-то всем хочется.

Круглов подошел к командиру отделения Захарову. Улыбаясь, дружески положил на плечо сержанту руку:

- Ну как, учтем ошибки?

Захаров, чувствуя на себе взгляды товарищей, ответил:

- Век живи, век учись, товарищ командир. А жить-то будем. Вон как вчера поддали фашистам!

Не успели мы позавтракать, немцы начали артиллерийскую подготовку: снова над нашей траншеей забушевал огонь. Как только ослабел огневой шквал, послышалась команда командира роты:

- По местам!

Блиндаж быстро опустел.

Низко пригибаясь, мы с Сидоровым пробирались к своему снайперскому окопу. В укрытии отряхнулись от песка и засели у амбразур.

- Ты выслеживай пулеметчиков, - сказал Сидоров, - а я займусь офицерами. - И он припал глазом к окуляру прицела. Прозвучал выстрел. Владимир взглянул на меня: - Один подлец кончил жить. - И продолжал стрелять.

Мне не пришлось долго искать пулеметчиков: по полю к реке ползли немцы, и было их столько, что, казалось, сама земля движется.

К опушке березовой рощи пять гитлеровцев подтащили станковый пулемет. Я успел пристрелить двоих, а остальные бросили пулемет и укрылись в кустарнике.

Поле боя окуталось облаками дыма, с каждой минутой становилось все труднее высматривать врага.

Возле Сидорова выросла груда стреляных гильз. Скоро моя винтовка так накалилась, что к казеннику нельзя было притронуться. Тогда я взял трофейный ручной пулемет и сполз в траншею. Недалеко от меня из двуногого "Дегтярева" вел огонь красноармеец Дроздов.

Казалось, что он сильными руками держит не пулемет, а легкую трость. На продолговатом грубом лице, опаленном дымом, видны были только зоркие глаза да крепкие желтоватые зубы. Дроздов стрелял не торопясь, короткими очередями. Заметив меня, он крикнул:

- Давай! Давай, снайпер! Бей их, гадов! Не пустим их на наш берег!

Когда я перезаряжал пулемет, что-то ударило меня по голове, да так сильно, что я, вцепившись обеими руками в кромку траншеи, еле устоял на ногах. В глазах замелькали золотистые круги, а уши словно крепко-накрепко заткнули пробками. Кругом стало удивительно тихо. Протер глаза и осмотрелся. Дроздов лежал на дне траншеи, раскинув руки... На лице нет и тени мучительной предсмертной гримасы, густые черные волосы рассыпались по бледному лбу. Глаза чуть-чуть прищурены, будто еще прицеливались для очередного выстрела. Дроздов умер, не снимая пальца со спусковой скобы пулемета.

Мимо меня со связкой гранат пробежал красноармеец Леша Булкин. Он легко вскочил на бруствер, быстро-быстро пополз к глубокой воронке и укрылся в ней. И тут же я увидел, как из воды на наш берег выползает бронированная махина с черным крестом на борту...

Наконец Леша поднял голову, и по твердому выражению его лица я понял, что он решил вступить в единоборство с танком. Вот Булкин приподнялся и, когда танк приблизился к воронке, забросил на борт машины с черным крестом связку гранат.

Я не слышал взрыва, лишь горячая взрывная волна ударила мне в лицо, а по борту и по башне танка поползли синие языки пламени.

Ко мне подбежал Романов, он что-то кричал, размахивая руками. Но я не обращал на него внимания. В эту минуту все мои мысли были поглощены тем, как бы немцы не заметили ползущего обратно Алексея Булкина. Много времени прошло с того дня, но до сих пор видится мне, как молодой солдат с сияющими глазами ползет обратно к нашей траншее.

До вечера я пролежал в блиндаже. Здесь меня несколько раз навещал Романов. Он по-братски заботился обо мне, переживая мою контузию больше, чем я сам.

Слух мой постепенно восстанавливался, и, как только стемнело, я вернулся в траншею, хотя в ушах все еще шумело и потрескивало. Товарищи заканчивали работу по укреплению поврежденных снарядами огневых точек.

На склоне лесного оврага мы вырыли братскую могилу для погибших в бою товарищей.

Гибель друзей мы переживали мучительно. Командир роты Круглов стоял на краю могилы, опустившись на одно колено. Ветер трепал его русые волосы, лицо было строгим, печальным, глаза воспалены. Казалось, что, прощаясь со своими воинами-героями, он сразу постарел на много лет.

Порывистый ветер бушевал в лесу. Не замечая ничего, с обнаженными головами стояли бойцы и командиры у свежей могилы. Политрук Васильев хриплым от волнения голосом прочитал список погибших товарищей, затем прогремел прощальный красноармейский салют.

В этой могиле лежал и пулеметчик Степан Семенович Дроздов.

...В траншее нас встретил повар Сережа Катаев. Из принесенных им термосов шел вкусный запах горячих щей. Как ни тяжело нам было, но голод давал себя знать. Ведь мы с утра ничего не ели!