Незаурядная Маша Иванова - Мария Кострова

– Ролики, пожалуйста, за две тыщи. Размер 37.

– Тридцать седьмого этой модели нет. Тридцать девятый – самые маленькие, – прохладно изрек высокий парень с огромными «тоннелями» в каждом ухе. – Возьми продвинутую модель за две пятьсот – эти есть тридцать седьмого.

В оцепенении от услышанного Валя уставился на «тоннель» в левом ухе продавца, представляя, что вот-вот в его конце появится свет, и на Вальку снизойдет спасительная идея: где достать еще 500 рублей. А до встречи с Машей оставалось всего полтора часа…

– Я дам тебе деньги на ролики, если скажешь Ивановой, какой я классный, когда станешь ее другом, – сзади на плечо Арбузова легла холодная рука. И рука и голос принадлежали Петьке Краснову.

– Что, прости? – Валька все понял сразу, но почему-то счел нужным переспросить.

– Купишь ролики, подаришь, войдешь в доверие. И как-нибудь ненавязчиво замолвишь обо мне словечко – мол, какой Петька Краснов классный. И намекнешь, мол, что встречаться со мной – это круто, – одноклассник говорил тоном человека, заключающего давно спланированную и заранее решенную за обоих участников сделку.

– Что классный – скажу, а что встречаться – нет, – Валька понимал, что деньги надо брать, но не такой же ценой! Стоило еще поторговаться.

– Ладно, – неожиданно легко согласился Краснов. – Берем продвинутые за две пятьсот, – сказал он продавцу.

Мама стояла в тридцати метрах от школьных дверей, спрятавшись за бетонной стеной арки соседнего дома. В руках – охотничий бинокль Королькова-старшего, в глазах – азарт плюс решимость. Вот в окулярах бинокля появился сын Дима. Он стоял возле школы, прячась за ближайший к дверям угол. В его руке был роскошный букет – розы, орхидеи, аспарагус… Мама сама его выбрала – уж она-то знала, чем следует топить лед в девичьем сердце. Дима помахал маме рукой. Его поза была расслабленной, взмах руки – легким и приветливым. И только в бинокль можно было разглядеть, как он напряжен: губы закусаны, пальцы, держащие букет, побелели. «Ничего, – думала мама. – Это напряжение и усилие окупятся с лихвой. Корольковы еще никому не проигрывали! Тем более в споре за любовь».

Все должно было случиться буквально через несколько минут. А случилось – через секунду. Маша появилась из-за противоположного угла школы. Мама, как и договаривались, подняла руку вверх – знак, сигнализирующий «Димка, протягивай букет». Это был их план: Маша пойдет мимо, а тут – бац! – и прекрасные цветы окажутся прямо перед ее носом. Она будет приятно удивлена, а потом, увидев Диму, улыбнется ему и согласится пойти с ним в кафе сразу после концерта, посвященного Последнему звонку, оставив шумную толпу подружек и поклонников гудеть на Воробьевых без них.

Однако тут мама поняла, что букет вытягивать совсем не нужно и даже опасно. Она замахала руками, мол, «сынок, все отменяется». Но Дима в ее сторону уже не смотрел – он готовился передать букет любимой девушке и приветливо улыбнуться ей, когда она, удивленная и обрадованная, скажет: «Корольков, какой классный сюрприз!».

Сюрприз получился, но не классный – Маша не шла, а ехала на роликах, и как раз к противоположному углу школы набрала приличную скорость. Внезапно выставленный букет сбил Машу с ног. Округу огласил девичий вскрик, мальчишеский вздох и еле слышное, почти голливудское «нееет!», донесшееся из-за бетонной стены арки дома напротив.

Арбузов гордо шел позади Маши, полный сознания того, что его подарок был благосклонно принят и вот-вот поможет покорить девушку, которой он бредит, как ему казалось, с первого класса школы.

Валька не сразу сообразил, что Маша больше не едет впереди, а лежит на асфальте с кровавыми подтеками на локте и коленке. Первое, что пришло ему на ум – срифмовать «кровь» и «любовь» в своей будущей песне, которую он посвятит Маше, но вскоре поэт в Арбузове уступил место более рациональной субстанции, и Валя подбежал к девушке. Увидел букет, валяющийся на асфальте, и пнул его, как бы мстя за то, что тот покалечил предмет его обожания.

– Маша! Ты не ушиблась?» – спросил Валя, хотя и сам видел, что ушиблась. Правой рукой он попытался отодвинуть склонившегося над девушкой Королькова, который уже снял с Маши ролики и теперь осторожно осматривал рану на ее коленке, одновременно бормоча извинения. Левой рукой Валя потянулся к Машиной руке, чтобы помочь любимой подняться.

– Ну-ка, дистрофики, отошли! – не пойми откуда взявшийся Богданов подхватил Машу на руки, словно пушинку, и аккуратно установил ее на асфальт рядом с собой.

– Отойдите, неудачники. Я несу зеленку, – это Краснов подоспел с целой аптечкой и пакетиком яблочного сока с трубочкой для пострадавшей. Ошеломленная Маша молча пыталась осознать все, что произошло за последние секунды и не могла. Чего стоил хотя бы вопрос, случайно ли это все произошло, или имеет место какой-то заговор всех парней класса против нее одной? Ответа она не знала.

Из ступора ее вывел протяжный жалобный полустон Вали Арбузова:

– Маша, прости меня! Это я виноват! Это я подарил тебе эти злосчастные ролики!

«Бедненький! – подумала Маша. – Хотел сделать мне приятное, а теперь еще и извиняется за это! Надо как-то подбодрить его… И поблагодарить… И пожалеть…» Маша сделала два шага к Вале, коленка и локоть немного саднили. «Но танцевать сегодня, пожалуй, смогу», – пришло в голову Маше.

Она подошла к Вале ближе, чем когда-либо подходила к кому-либо из лиц противоположного пола (папа и братья не в счет). Не сочтя нужным что-либо объяснять, она пристально, снизу вверх, посмотрела в Валины печальные глаза и губами легонько прикоснулась к его губам. За плечами раздались нестройные вздохи и ахи – одноклассники просто не ожидали такого резвого развития событий не в свою пользу. Соперники Вали Арбузова были повержены и, опустив головы, молча ретировались.

Однако Валя не чувствовал радости победителя. Не чувствовал ликования от достижения мечты, к исполнению которой стремился и о которой грезил всем существом. Он вообще ничего не чувствовал. Нет, прикосновение Машинных губ, безусловно, было приятным. Легкое щекотание отозвалось мягким теплом во всем теле. Но душа как будто уснула.

Валя пытался и не мог найти внутри себя ни одной эмоции, ни одной мысли, которые подтвердили бы его любовь к Маше. Как будто поцелуй девушки был ластиком, в одно мгновенье стершим все Валины чувства к ней. Пробормотав что-то невнятное про концерт в честь Последнего звонка и необходимости подготовки к нему, Валя поспешил назад в школу, оставив Машу в полном одиночестве недоумевать над всем случившимся в этот короткий промежуток времени, показавшимся ей многочасовым спектаклем.

Валя больше не подошел к Маше. После концерта в школе он поехал с друзьями на Воробьевы горы. А Маша, так и не дождавшись предложения поехать с ним, решила пойти домой. Она сказала себе и подружкам, что будет готовиться к экзамену по русскому. Но позаниматься не удалось – строчки расплывались и не фокусировались, а на конспект падали крупные слезинки, угрожая размыванием и частичной потерей важной информации. Одно Маша теперь знала точно: никого никогда нельзя целовать из жалости.

XVI

«И снова, и снова, и снова одно и то же! Все зааамууууужееем…. И Люуууська теперь тоооже! А я одна!» – сцена, пару недель назад произошедшая в Люськиной квартире, повторяется со стопроцентной схожестью, только теперь сопли на ковер своего жилища изыскано укладывает Маша. И если бы на это смотрела не Олеська, а Люська, у нее точно случился бы приступ жестокого дежавю.

– Маш, ну посмотри на себя: ты ж красавица, умница, при деньгах, с юмором! – заводит Олеська старую песню. Сквозь протяжные «ууу» и «блин» с прихрюкиванием Олесе удается понять, что подруга Маши Люся все-таки вышла замуж за своего избранника-Электроника, после того, как тот поцеловал Машу и избавился от ее чар.

Олеся знает Машу со школы, поэтому знает и то, что подобные приступы гундежа и самоедства у подруги случаются еще с выпускного класса. Главное – продержаться первые пять часов. Потом уныние и безысходность сходят на нет, чтобы вновь начать мучить девушку месяца через два, в основном после очередной «проверки». «Хотя в последнее время что-то они все чаще и чаще стали являться», – думает Олеська.

– Умница… Красавица… А почему тогда я одна? Все время одна? – Машкин тон делается воинственным. Она приподнимается на локте, грозно смотрит на Олеську и, издав протяжное и хлипкое «аааааа», снова валится на ковер.

– Маш, ты же знаешь в чем причина, – Олеся садится рядом с подругой, держа в каждой руке по бокалу шампанского.

– Конечно знаю! В этом дурацком даре, который никому не приносит пользу!