Роль, заметная на экране - Серафима Полоцкая

Встретиться наедине с Анной Николаевной оказалось очень трудно. Она все время была на людях. Даже на пароходе ее громкий голос раздавался то в одном конце, то в другом. Когда же она наконец ушла в свою каюту, беленькая Лена, живущая в соседней, предупредила:

— Она занята. Кадруют на завтра…

— Что такое «кадруют»? — не поняла я.

Лена на секунду прикрыла глаза и вздохнула.

— Ой, — сказала она. — Ну, понимаешь, все, что будет сниматься завтра, они с Копылевский распределяют на отдельные куски, которые будут сняты одни крупнее, другие мельче, то сверху, то снизу…

— И долго они будут?..

— А что ты пристала? — вдруг рассердилась Лена. — Откуда я знаю? Анне Николаевне вообще раскадровка ни к чему… Только время у людей отнимает!

— Да, но она же первый раз работает в кино. Ей надо знать…

— Каждый за свое отвечает. Мне, например, не к чему лезть в тонваген регулировать звук, и кассеты уметь заряжать для меня не обязательно. Балетмейстеру надо своим делом заниматься.

Это замечание я слышала уже от оператора Васи и растерялась. Но Анну Николаевну надо было защищать от Хабира, и я спросила:

— А кто парторг в киногруппе?

— Ну я парторг. Дальше что? — чуть насмешливо спросила она.

Странно, что, чувствуя к ней большую симпатию и уважение, мне казалось невозможным заикнуться о своих опасениях.

— Не знаю, — вздохнула я. — Наверное, Анне Николаевне необходимо кое-что понять. Мне вот тоже неприятно, что я хожу здесь, как в темноте…

— Ладно, — сказала Лена, опять ласково глядя на меня. — Что ты хочешь? Я сделаю тебе…

— Да нет, просто так, — поспешила я замять разговор и решила перенести встречу с Анной Николаевной на завтра.

На следующий день повторилось то же самое, и я бесполезно проболталась с «черными воинами», все еще занимавшимися только рыбной ловлей.

К вечеру меня пригласила в трюм маленькая, хрупкая женщина с крупными чертами лица и резко очерченными ноздрями, немного похожая на шахматного коня.

Взяв за руку, она повела меня вниз.

— Не споткнитесь, — предупредила она, привычно семеня по крутой лестнице. — Мы с вами еще не познакомились. Я художник, по костюму. Меня зовут Мая.

— В отличие от Маи-администратора, эта Мая известна на «Батыре» как Мая-художница, — пошутила Лена, следуя за нами. — А теперь раздевайся. Будем примерять костюмы.

Мая-художница, к моему удивлению, принесла несколько платьев:

— Сшили по вашей мерке, но не знаю…

Я даже и забыла, что после пробной съемки в Москве меня измеряли сантиметром.

Все пять платьев оказались одного и того же фасона, с глухим стоячим воротником, длинными рукавами и широкой пышной юбкой. Два были даже совершенно одинакового карминно-красного цвета.

— Эти, кажется, совсем одинаковые? — удивилась я, надев одно из них.

— Одно должен разорвать на вас бай. Помните, по сценарию? — повернула ко мне крупную голову на тонкой шее Мая-художница.

— Воротник-то двойной! — забеспокоилась я.

— Ничего, мы предварительно разрежем его ножницами, — улыбнулась Мая.

Она навешала на меня килограмма полтора серебряных монет, нашитых на ткань.

— Можно позвать всех, — сказала Лена, удовлетворенно окидывая меня взглядом. — А Рая пусть пока выберет туфли.

Мая подвела меня к полке, набитой розовыми, аккуратно уложенными парами туфель. Блестящие новым атласом, они кажутся зрителям совершенно одинаковыми. Я взяла ближайшую пару и надела одну туфлю. Узкий, жесткий нос клещами сдавил мою обостренно чувствительную ногу. Сбросив туфлю, я пошевелила сразу онемевшими пальцами, стала растирать. Потом взялась за другую пару туфель. Эти были широковаты. У третьих нос был слишком мягок. Я уже знала: через час-другой работы туфли станут чересчур свободны, затруднят движения, даже могут привести к несчастному случаю. Примерила еще две пары. Нет, видно, как всегда, придется взять не очень подходящие, кое-где ушить, кое-где размять. Это уже наша каждодневная работа, потому что туфли быстро изнашиваются, хотя удобной паре мы стараемся продлить жизнь собственноручной починкой.

Я выбирала и примеряла туфли, пока меня не позвали.

На нижней палубе мне был устроен общий осмотр. Я спускалась в трюм, переодевалась и появлялась снизу, как Петрушка в кукольном театре.

Обсуждали не только костюмы.

— Мы категорически настаиваем на перемене цвета волос, — сказал толстый Валя, с важностью выпячивая свои младенчески пухлые губы. — Она будет на экране как в парике при таких светлых глазах…

Опять обсуждались мои злосчастные глаза, о которых я вчера услышала совсем другое. На Вадима я побоялась взглянуть. Он тоже не подавал признаков жизни, сидя позади всех, но в моих ушах все еще звучали его слова, и я равнодушно слушала Валю.

— Раюша, — виновато сказал Евгений Данилович, — как видите, согласно банальной поговорке «Искусство требует жертв», надо сделать ваши волосы чуточку светлее. Ну как? Ведь потом отрастут…

— Что же делать, — ответила я, ведь для меня роль была важнее оттенка волос. — Раз надо, значит, надо.

— Не чуточку, а как следует! — строго уточнил Валя. — И брови, и ресницы тоже…

Я охнула, представив себе, каким стану уродом, и умоляюще взглянула на Анну Николаевну, хотя понимала, что не следует подчеркивать нашу дружбу. Но, несмотря на наши условия, она вступилась за меня:

— А почему же другим наклеивают двойную порцию черных ресниц? «Главному камышу», например… Получается: что для других подчеркивается, у героини надо уничтожить?

— У других не такие глазищи на мордочке величиной с кулачок! — отпарировал на этот раз курчавый Вася, сверля меня своим колючим взглядом. — При нашей чувствительной пленке она будет похожа на лягушку. Одни глаза и будут видны на лице…

Операторы недовольно осматривали меня и, к моему ужасу, одержали победу.

— Ладно, чуть-чуть подсветлите, — согласился Евгений Данилович. — Но ресницы трогать запрещаю. Что вы, в самом деле, без глаз хотите девочку оставить!..

Вадим не сказал ни слова, и я, не глядя на него, спустилась в трюм снимать костюм и украшения.

Я спохватилась, что опять не сумела поговорить с Анной Николаевной, только тогда, когда увидела, как все они пошли к «козлику», стоявшему у самой воды.

Бегом по пружинящим сходням я бросилась за ними.

— Подождите! Возьмите меня!

Удивление на всех лицах было неописуемое.

— Что это тебе пришло в голову? — спросила Анна Николаевна. — Мы едем не на прогулку, а выбирать место для дальнейшей съемки.

Я и сама понимала неуместность своей просьбы, но во время поездки была возможность поговорить вдали от зорких глаз артистов.

— Анна Николаевна, мне это необходимо, — постаралась как можно значительнее сказать я.

— Лучше вам действительно остаться поработать с нашей героиней, — предложил Евгений Данилович. — Зачем вам напрасно колесить по берегу? Потом, когда мы выберем место, вы посмотрите фон, на котором будут сниматься танцы. А площадку все равно построят так, как на эскизе.

— Евгений Данилович, миленький, вы же знаете, как дорога мне работа в кино! Я всю жизнь мечтала заменить все эти кабриоли и фуэте настоящими чувствами, выразительными позами… Мне сейчас просто необходимо знать и видеть всё!..

— Это прекрасно. Я рад, что вы вникаете во все наше производство, но главное-то в балете — танцы. Рае надо…

— С Раей мы успеем, — перебила она его.

Но я тоже не сдавалась и тянула свое:

— Очень прошу, возьмите меня…

— Что за выдумки! — рассердилась она. — Вот чудачка!

— Идите, Раюша. Садитесь, — сказал Евгений Данилович. — Все равно мне тоже с вами надо побеседовать.

Лучшее место в «козлике», рядом с шофером, предоставили Анне Николаевне. Остальные сели друг против друга на двух продольных скамейках. Шофер Иван Дмитриевич кратко спросил:

— Все?

И «козлик» поскакал по дороге. Он так прыгал на камнях и выбоинах, что честно оправдывал свое прозвище. В пути никакого разговора не получилось. Только Евгений Данилович начинал какую-нибудь фразу, как толчок непроизвольно закрывал ему рот, и мы все смеялись, рискуя откусить язык. Я держалась за скамейку обеими руками.

— Ваня, слушай! — взмолился пухлощекий Валя. — Нельзя ли вернуться и найти поровнее дорогу?

Иван Дмитриевич слегка повернул голову.

— Т-танкисты знают т-только слово «вперед». Н-на-зад н-ни шагу… — слегка заикаясь, сказал он весело и, кажется, прибавил газу.

Нас швыряло еще с полчаса, и высокий Евгений Данилович не раз стукался головой о натянутый сверху брезент.

— Н-ну вот, — остановив «козлика», сказал Иван Дмитриевич. — Я пп-ро эт-то место д-д-думал…

Мы вышли перед холмом, заросшим молодым лесом, у подножия которого темной зеленью блестел мрачный пруд.