Князь Михаил Вишневецкий - Юзеф Крашевский

Эта часть дома, которую материнская любовь и рука сестры старались приукрасить и сделать уютной, в сущности, была самой богатой. Одна комната вся была обвешана латами, отчасти восточного происхождения, и старинным оружием. В спальне князя Михаила рядом с сувенирами спартанской простоты, унаследованными от отца, блестели привезенные из-за границы безделушки, которые, по-видимому, очень ценились князем Михаилом.

Пац бросился на покрытую мехом скамейку и стал оживленно говорить.

— Для всех нас становится несносной эта француженка, которая хочет задавать здесь тон королевы. Она проводит кандидатом Кондэ, она диктует послам, что им делать; всюду она и только она… Даже примас перед ней преклоняется! До каких пор это будет продолжаться?

— Вероятно, до самых выборов, — сказал Михаил.

— Но она захочет так же управлять будущим королем, как управляла теми, кто поддерживает его кандидатуру… В конце концов мы этого не потерпим. Радзивиллы наши открытые враги… а они заодно с Собесским.

Князь Михаил спокойно поправил его:

— С женой маршалка Собесского.

— Ты прав, этот прелестный селадон, до сих пор так обожает свое божество, что повинуется всякому мановению ее руки… Правда, красавица Мария не избаловала его слишком большой любовью со своей стороны и других дарит улыбками, более нежными, чем мужа…

— Дает ему почувствовать, какую большую милость она ему оказала, выйдя за него замуж, — прошептал князь Михаил. — Собесский всем обязан ей.

Пац перебил его язвительным рассказом о чрезвычайно интимных отношениях жены маршалка с французами. При дальнейшем разговоре он перебрал все ходившие в обществе сплетни…

Князь Михаил равнодушно слушал это; видно было, что он был только зрителем в этой жизни, не вмешиваясь в нее активно, между тем как Пац принимал горячее участие во всем происходившем.

Дав Михаилу немного отдохнуть, Пац встал и, не позволив ему остаться дома, повлек его с собой. Вишневецкий был ему нужен для антуража и напоказ, точно так же, как некогда князьям Острожским был нужен каштелян или воевода в качестве дворецкого или, как называлось у них, маршалка двора, "гофмаршала"…

Поэтому молодые люди вместе выехали из дома на углу Медового переулка и начали длинный ряд посещений в те дома, в которых Пац хотел напомнить о себе, а князю Михаилу пришлось сопровождать приятеля.

III

Была весна. Приближалось время, назначенное для выборов, а примас больше всего проводил время в Ловиче, куда ежедневно съезжались все друзья Кондэ…

По лицам и настроениям гостей легко можно было судить, что дело французского кандидата развивалось весьма успешно. Примас перед своими интимными друзьями откровенно говорил, что он уверен в исходе выборов.

Заблаговременно уже распределялись вакансии, какие открылись или могли представиться в период между предварительным съездом ("конвокацией") и избирательным сеймом ("элекцией").

Старик Пражмовский раздавал их, посоветовавшись со своими помощниками и не сомневаясь, что воля его будет исполнена… Несмотря на эту уверенность, они все-таки вели себя бдительно, и Пражмовский ежедневно получал из провинции известия о настроениях, которые там назревали.

Трое самых деятельных приверженцев герцога Кондэ, — архиепископ, Собесский и канцлер Пац, — находились как раз в кабинете Пражмовского на обычном совещании, когда старший придворный доложил о приезде стольника Гоженского… и Пражмовский приказал его тотчас же впустить…

Пан Цедро Гоженский, родом мазур, очень дальний родственник семьи архиепископа, скромный и незаметный человек, почти скрывавший себя и свои сношения, был одним из тех верных слуг Пражмовского, которые исполняли его приказания и наблюдали за подготовкой будущих выборов — anima damnata [22] своего старого господина. Гоженский имел особый дар всюду проникнуть, играть различные роли, смотря по надобности, и получать нужные сведения.

Никто бы не догадался, что этот скромно одетый, несколько лысый, покорный, тихий стольник является главным орудием примаса, который как бы не знал его, — даже не позволял ему никогда показываться в Ловиче.

Гоженский пользовался значительным доверием у шляхты и никогда не задевал. Его не опасались, потому что никто не подозревал в нем деятельного помощника приверженцев Кондэ…

По отношению к своему покровителю и его друзьям, Цедро казался таким покорным, послушным, мягким, точно сам по себе он ничего не значил и не мог, а между тем, благодаря своей необыкновенной гибкости, он умел незаметно выследить все, что ему было нужно, и направить согласно своему плану панов братьев.

Появление Гоженского в этот час не представляло ничего исключительного: почти ежедневно он являлся к примасу с донесениями и за приказаниями… Присутствие Собесского и Паца, перед которыми у него не было тайн, не мешало примасу конфиденциально переговариваться с своим верным слугой.

Стольник скромно остановился у порога, очень низко поклонился всем по очереди сановникам и ждал.

Примас с видимым удовольствием посматривал на явившегося, он его явно любил и ценил.

— С чем явился, милый Цедро? — сказал архиепископ своим тихим в мягким голосом. — Quid novi [23]?

Гоженский, казалось, минутку раздумывал, бросил вопросительный и многозначительный взгляд на примаса, но получил немой ответ, что может говорить откровенно. Все-таки самый вопрос и колебание предвещали что-то чрезвычайное, и Пражмовский беспокойно зашевелился.

— Quid novi?.. — повторил он.

Гоженский погладил свою лысину, покачал головой и, немного колеблясь, начал:

— Действительно, приношу кое-что новое, — сказал он, — хоть это, может быть, и нелепая болтовня, требующая подтверждения…

Глаза всех с любопытством обратились к говорящему.

— Шляхта в Калишском, Сандомирском и Краковском воеводствах, — продолжал Гоженский, — бродит немножко…

— Ох! — перебил примас. — Она еще будет иметь время перебродить…

Цедро покачал головой…

— Покамест собираются против Кондэ, — сказал он, — только из-за того, что сенаторы и primates regni [24] за него… Движение это крепнет…

Примас поморщился.

— А кого же они хотят? — почти с гневом спросил он, — может быть, Лотарингского?

— Вовсе нет, — ответил шляхтич, — они сами не знают, кого поставить… Пяст ксендза Ольшовского немного вскружил им головы.

— Absurdum [25], - проворчал примас, — я не вижу в этом никакой опасности, так как я никогда не соглашусь ни на какого Пяста. Что нам мешает, если они потешатся фантасмагорией? Какой Пяст? Который? Где? — все более возбуждаясь, говорил примас. — Ольшовский — это настоящий turbator chori [26]. Я подозреваю даже, что он в шутку рекомендует Пяста, лишь бы прибавить нам забот, так как он отлично знает, что такого нет и быть не может.

Гоженский почтительно молчал и, когда примас, окончивши, умолк, он начал снова:

— При всем том, среди шляхты идет сильная агитация, если не против Кондэ, так как его ни в чем упрекнуть не могут, то против панов сенаторов и старшей братии.

— Вот еще! — горячо отозвался примас. — Старая история; дух противоречия, наваждение сатаны… подрыв всякой дисциплины… всякого повиновения власти, назначенной от Бога… Началось это давно и не скоро кончится… "Равный воеводе" звучит, как лозунг [27]…

Он помолчал немного.

— Ну, — прибавил он, — правду говаривал этот великий канцлер Замойский, что шляхте нужно накричаться, а потом она скоро остынет. Знал ее в этом отношении и Хмельницкий. Надо дать перебродить, а потом все успокоится и усмирится…

Гоженский не прерывал его, но, когда наступило молчание и глаза примаса снова обратились к нему, спокойно проговорил:

— Не хочу повторять злобных клевет, но они выставляют то, что Кондеуш подкупил-де всех, что он деньгами подбирается к короне, которую он уже заранее, еще при Яне Казимире, подготовил себе.

Собесский и Пац взглянули друг на друга и канцлер Литвы [28] стал бормотать что-то себе под нос.

Маршалок, молчавший все время, сказал довольно равнодушно:

— На всех выборах всегда должна была проявиться чья-либо оппозиция, потому что шляхте чуть ли не самое главное иметь случай показать, что она чувствует за собою известное значение. Лишь наш последний государь получил, благодаря казакам unanimitatem [29], но и тому пришлось предварительно упросить своего соперника князя Карла, чтобы тот сам уступил ему, сняв свою кандидатуру.

— О Пясте не может быть и речи, — проговорил примас, — боюсь, что это фокусы Лотарингского, который, спутав ходы сопернику, хочет воспользоваться мутной водой… Шаваньяк много хитрее и ловчее, чем многие думают…