Внизу - Сванетия - Александр Кузнецов (3)

прекрасной спортивной форме и к тому же хорошо разбирался в лавинах. О лучшем спутнике нечего было и мечтать. Особенно если иметь в виду, что в последнее время моя тренировка сводилась к подъему на восьмой этаж, когда я возвращался домой после двенадцати и лифт уже не работал.

— А вы ходили через Донгуз-Орун? — спросил он меня,

— Нет. Ходил через все остальные перевалы, а через этот не ходил.

— Я тоже не ходил, а любопытно глянуть, что там происходит с лавинами.

Донгуз-Орун—перевал пустяковый, летом через него идут толпы туристов. Это самый простой перевал, ведущий из Балкарии в Сванетию. Но это летом, а сейчас нам пришлось, поселившись на «Луне» (так называется хижина и кафе на горнолыжном подъемнике Чегета, «Луна», или «Ай» по-балкарски), несколько дней покататься на лыжах в ожидании морозной ночи.

Нет худа без добра, поездив с Нурисом, я слегка обновил свою устаревшую горнолыжную технику.

Освоить технику слалома не так-то просто, но еще труднее переучиваться. Она, как и все в нашей жизни, без конца меняется, эта техника. Мне приходилось осваивать ее три раза. Сначала мы делали на горных лыжах повороты типа «телемарк»: выставляешь одну лыжу далеко вперед, сильно сгибаешь колени, руки разносишь в стороны. Так катался в 30-х годах Хемингуэй. Затем пришла упоровая техника. Освоил и ее. Но тут появились «параллельные лыжи». Пришлось учиться заново. А теперь уже у нас шесть групп поворотов «христианией». Теоретически я изучил их достаточно, но это маловато для того, чтобы обучать других.

Пожалуй, никто в Союзе в этом году не «накатал» столько, сколько Нурис. В течение всей зимы он ежедневно, без выходных делал до десятка спусков с самого верха Чегета. Он так расставил свои контрольные шурфы в снегу, которые надо было проверять чуть ли не каждый час, что ежедневно спуск на лыжах составлял у него десятки километров, Поднимался он, конечно, на подъемнике. Нижняя станция Чегетского подъемника стоит на высоте 2170 метров над уровнем моря, кафе «Ай» — 2750 метров, а верхняя станция расположена на высоте 3050 метров. Вот и посчитайте, перепад высот около 900 метров, спуска километра три с половиной, а что выйдет за день? Или за сезон?

Нурис относится к той категории людей, которым горы

не могут надоесть. Уже в мае, в конце сезона, он катался еще с удовольствием. Это сделало его первоклассным горнолыжником, я любовался им, как знатоки балета любуются, наверное, прима-балериной.

Вечером 2 мая я подмигнул Нурису:

— Подмораживает...

— Да, похоже. Я думаю, будет держать,—ответил он.

— Собираемся,—решил я.—Выйдем в двенадцать часов ночи.

Я поспешил оповестить Шалико, чтобы он не волновался, и ровно в полночь мы вышли на перевал. Шли без лыж, семнадцать часов шли до ближайшего в Сванетии селения Накра; шли, проваливаясь на спуске выше колен, а на леднике—по пояс; шли в постоянном напряжении, то и дело прислушиваясь, вздрагивая и озираясь по сторонам.

Когда же спустились наконец на ледник, обычно молчаливый и сдержанный Нурис не мог сдержаться.

— Вы только посмотрите. Сан Саныч, что делается!— восклицал он то и дело.— Сотни, тысячи лавин в одном ущелье! Какая красота!

Я как-то не мог до конца разделить его чисто профессионального восхищения и без всякого удовольствия посматривал на склоны, где вплотную, конус к конусу, вдоль всего ущелья были навалены многие миллионы тонн спрессовавшегося в лавинах снега. Зато меня заинтересовали маленькие лунки на снегу, этакие небольшие углубления, в которых лежали то прошлогодний листочек, то пучок травы, то просто кусочек дерна. Попадались и цветы. Каждая проталинка повторяла форму предмета. Привыкнув к тому, что летом ледники бывают усеяны бабочками, стрекозами, комарами и другими насекомыми, заносимыми сюда горными бризами, я не мог понять, откуда зимой на поверхности ледника могли оказаться все эти предметы. Нурис просветил меня. Оказывается, все это приносится сюда воздушной волной лавин. При падении тяжелой лавины захваченные ею предметы взмывают вверх и оседают на снег после того, как лавина остановится.

— Когда растает снег, вы найдете на месте этих конусов точно такие же растения, что и наверху, те же самые травки и цветы,— объяснял мне Нурис,— а там, где лавины не падают, вы их уже не встретите.

Глубокий снег лежал до самой Накры, только на окраине селения стали появляться у корней пихт и буков небольшие проталинки с белыми подснежниками, синими фиалками и лиловыми колокольчиками. Весна тоже не хотела признавать особых снежных условий этого года.

В Haкpe мы остановились в доме альпиниста Константина Дадешкелиани, потомка князей и бригадира колхоза. Костя всегда категорически отрицал свою принадлежность к князьям, но, поговорив со стариками, я все-таки вывел ему недурную родословную. С нашим приходом в доме началось заметное оживление, забулькала арака, раздались удары большого ножа, разрубающего кости. Нас пытались разуть и вымыть нам ноги. Начиналась Сванетия. Но пока шла вся эта суета, мы упали и уснули. Спали столько же, сколько и шли.

Раньше Накра была пустынным, совершенно необитаемым ущельем. Один путешественник писал о ней восемьдесят лет назад: «Сванеты боятся селиться в этой узкой таинственной долине, и не без основания: следы весенних и зимних разрушений завалами видны на каждом шагу». Теперь в Накру проведена приличная автомобильная дорога. Ущелье начало заселяться лет 60 тому назад, а после войны с образованием тут колхозов сюда перебрались жители верхних селений—Лашграши, Таврали, Кичкилдаши. Сванской старины, понятно, здесь не увидишь—дома, селения, мосты в этом ущелье новые. Но мне повезло: разговорившись с незнакомым стариком, я узнал, что в одном из домов полузаброшенного верхнего селения Кичкилдаши можно посмотреть старинное сванское оружие. При первой возможности я, конечно, отправился туда.

Страсть к старинному оружию живет во мне с детства. Может быть, потому, что дома у нас висели когда-то над диваном дуэльные пистолеты, сабля, кинжал и шпага, принадлежавшие моему деду.

В Кичкилдаши я нашел несколько старых кинжалов и сабель- два кремневых ружья — все оружие грузинского происхождения. Грузия—одна из классических стран, где производили высококачественную сталь для кинжальных и сабельных клинков. Иногда эту сталь называют булатом. Но это неправильно. Настоящий булат изготавливался только в Индии и в Персии. Его не могли получить даже в таком всемирно известном городе оружейников, как Дамаск, где пользовались сталью индийской выплавки. Дамасская сталь отличалась узором; получаемым при перековке. Клинки с таким слоистым узором стали называть Дамаском или дамасской сталью. Секрет изготовления грузинского Дамаска народные металлурги тщательно берегли и передавали из поколения в поколения. В России долгое время пытались изготовить клинки, подобные грузинским, но ничего из этого не получалось. Даже, когда в 1826 году через знаменитого мастера Карамана Элизарашвили царскому правительству стал известен рецепт стали и технология ее изготовления, выковать клинки, равные по качеству грузинским, не удавалось: оказывается, для этого необходимы были грузинская руда и умелые, привычные руки.