У кого в России больше? - Диляра Тасбулатова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А вы думаете, его только кошки любят?
– Коровы тоже… Доятся лучше – я читала…
– Электрики тоже лучше под Моцарта работают, а не под это (электрик, стоя на стремянке и подвешивая люстру, пренебрежительно указал на телик, где по программе «Время» несли очередную пургу).
– Я все равно «Время» всегда смотрю, – откликнулась мама, глядя снизу вверх на электрика.
– Зачем? – спросил электрик мрачно.
– Чтобы знать, – сказала мама.
– Что вокруг – одни мудаки? – сказал электрик сурово.
– Ага, – вдруг легкомысленно сказала мама.
Марсик слушал-слушал и вдруг на этой фразе встал и величественно, как тигр из «Энимел плэнет», вышел из комнаты.
– А правда, умный кот, – сказал электрик.
– Ну уж поумнее этих… из программы «Время», – ответила мама.
Харрисон Форд
Мама осведомилась как-то, почему я не взяла себе ник Харрисон Форд, например.
– Тогда бы комментарии твоих недоброжелателей выглядели бы так:
…Чемодан, вокзал, Казахстан, Харрисон!
Или:
…Ты просто завидуешь Навке, Харрисон!
Или:
…Это твоя, с позволения сказать, «литература», Харрисон, дурно попахивает!
И так далее.
Исповедь
В журнале «Караван историй» многие статьи (типа исповедь какой-нить звезды, избитой мужем) начинаются так:
– Я проснулась от удара… перед глазами всё плыло…
Мама говорит:
– Я проснулась от удара противотанковой ракеты. Перед глазами все плыло…
Под куполом цирка
«53-летняя Роза Сябитова взмыла под купол цирка» (сообщает пресса).
Мама говорит:
– Пора и тебе куда-нить взмыть.
– Куда?
– Под купол нашего потолка – лампочку ввинтить. Три дня прошу. Была бы Сябитова моей дочерью, давно бы взмыла.
– Зрелище так себе, предупреждаю. Одна ее задница чего стоит.
– Так можно ведь и не смотреть, глаза рукой прикрыть.
– А зачем тогда взмывать?
– Лампочка нужна, вот зачем!
– Под куполом цирка?
– Может, она там тоже лампочку ввинчивала? Может, у нее мать – директор цирка и ее попросила. А все сразу стали смеяться над задницей немолодой женщины: зачем взмыла, почему взмыла, что ей там делать, под этим куполом этого цирка? Нехорошо.
Востребованный артроз
Вот раньше, помню, была такая программа – «Плейбой поздно ночью».
Там как-то одна голая тетка оглаживала себя скрюченной рукой.
Я стала хохотать.
А мама говорит:
– Может, у нее артроз? А тебе смешно! Вот тебя так же скрючит, будешь знать!
– Но я же себя принародно не оглаживаю…
– Значит, ее артроз более востребованный.
Невостребованный артроз
Мама мне однажды говорит (защищая тех, кто в соцсетях ставит не свое фото, а кинозвезд, к примеру, и пишет, что работает в Газпроме, а сам типа разнорабочий).
– А че ты над всеми потешаешься? Над этими, как ты их называешь, «оборотнями», например? Ты бы тоже могла взять и поставить на аватару Мерилин Монро, высказывания Леонардо (он ведь о чем-нить высказывался?) или типа Шопенгауэра и написать, что ты депутат.
– Почему депутат?
– Ну, Мария Кожевникова ведь так делает: у нее там всякие фото из «Плейбоя», где она почти голая, а над этими голыми фото – высказывания Гёте, к примеру. А у тебя какие-то фото с артрозом и высказывания не Гёте, а твои. Сама посуди, где ты, а где Гёте, где «Плейбой», а где твой артроз.
Роза Израилевна Лифшиц
Купила я как-то платье от Ральфа Лорена. Мама удивилась, что Лорен шьет на таких, как я.
А потом мне кто-то сообщил, что Ральф Лорен на самом деле – Лифшиц.
– Я так и знала! – воскликнула мама. Роза Израилевна Лифшиц, завкафедры нашего института, где я училась, наверно, его сестра! Ужасно толстая была! И всегда одета при этом с иголочки!
Нью-Йорк и Чердаяк
Зашла новая консьержка, Людмила Ивановна (Рая отпросилась на два дня).
А мы как раз говорили об Америке.
– Давай поедем в Нью-Йорк? – предложила я маме.
– Так ведь это даже не столица! – воскликнула Ивановна.
– Ну да, глухая провинция, – парировала мама.
– Типа Чердаяка, – сказала я. Гнилая Нога в переводе.
– С какого языка?
– С английского, – не моргнув глазом, сказала мама.
– А что такое в переводе Нью-Йорк? – наивно осведомилась Ивановна.
– Здоровая Нога, – мгновенно отреагировала мама.
– Они что, города-побратимы? – спросила Ивановна.
– Типа того, – сказала мама.
– Надо было назвать наоборот, – задумчиво произнесла Ивановна.
– Нью-Йорк – Чердаяком?
– Ну да. А Чердаяк – Нью-Йорком.
– Так щас вопрос как раз решается, – не моргнув глазом, сказала мама. – О переименовании. Нью-Йорк назовут Чердаяком, а Чердаяк – Нью-Йорком.
Первая красавица
После ухода Ивановны мама сказала задумчиво:
– Все-таки в Нью-Йорке мне страшно будет: слишком он огромный и все такое.
– Ну да, не Чердаяк все-таки. И культурная жизнь там разнообразнее все-таки.
– В Чердаяке тоже была культурная жизнь: кинотеатр типа сарай и по субботам танцы в местном клубе.
– Понятно, ты там была самая красивая девушка. И на танцах все мазурки были разобраны заранее. Когда я сказала одному своему приятелю, что мама у меня была первая красавица в городе, он, у которого мама была первой красавицей Москвы, спросил: «А город был большой?»
– Я была первой красавицей не Чердаяка, а Кентау.
– Но не Нью-Йорка же!
– Какая разница! Они же побратимы!
– Нью-Йорк побратим с Чердаяком, а не с Кентау.
– Ах да, я забыла, извини. Зато ты была первой красавицей в нашем подъезде.
– Ну да, это старая уже байка, мама, баян. В подъезде, где средний возраст проживающих был 80. Твоя взяла. Сдаюсь.
Кино, вино и домино
Об инвалидах
На вечеринке в честь закрытия Минского кинофестиваля меня познакомили с молодым поляком – оператором, который получил главный приз.
На церемонию закрытия я опоздала и была уверена, что это он снял фильм об инвалиде (гениальный и тоже польский фильм о мальчике-инвалиде).
Ну и бросилась его обнимать. Худенький поляк пошатнулся в моих крепких объятиях большой тетки.
– Гений! – заорала я.
Поляк смутился.
– Как вы смогли преодолеть мелодраматизм, показав трагедию болезни! (и все это на своем неважнецком английском). В общем, на моем английском так получалось, что поляк – сам инвалид.
Поляк смутился еще больше и говорит:
– Я, в общем-то, не инвалид… Так, иногда плечо побаливает. Если с ручной камеры снимать…
А я боюсь, когда со мной на быстром английском, и потому кричу что-то свое:
– Гений! Молодец! И инвалид – молодец! И актер, который играет инвалида, – тоже молодец! И вы – молодец, хоть и инвалид (у меня так получилось, совсем со временами запуталась).
– Вообще надо считаться с инвалидами! (продолжаю я орать свою чушь). Если инвалид – не человек, что ли?
Поляк посмотрел на меня в ужасе.
Тут подошли ребята и говорят мне тихо на ухо:
– Ты что, совсем рехнулась? Он снял фильм «Ида», там инвалидов нету!
Поляк разулыбался и все равно мне говорит:
– Я пока не инвалид… Но… Со всеми может случиться…
Я ему говорю (по-матерински так, приобняв (он совсем молоденький).
– Что вы, что вы! Не дай бог! Обойдется…
А поляк вдруг приуныл – молодой, здоровый, талантливый (реально он гений), увенчанный главным призом.
И говорит:
– В какой-то степени все мы инвалиды…
Мама, когда это всё это прочла, говорит:
– Ну да, умственные…
И посмотрела на меня выразительно.
Извините мой английский
…Несколько лет назад я брала интервью у Нури Бийге Джейлана, «турецкого Антониони», получившего в Каннах «Золотую пальмовую ветвь» – высшую награду в мире кино.
Интервью началось так:
Джейлан:
– Извините мой английский…
Я:
– Нет, это вы мой английский извините!
Джейлан:
– Нет, вы…
Я:
– Нет, вы…
Оператор говорит мне (по-русски, ясное дело, интервью записывалось на видео):
– Диль, ты начнешь, бля, наконец или будешь еще полчаса извиняться?
Фрукты-овощи
Говорю Джейлану:
– Вы знакомы с Орханом Памуком? (турецкий писатель, Нобелевка по литературе, кто не знает).
Он говорит:
– В овощном иногда видимся… Он рядом живет.
– О чем говорите?
– Ну, не знаю… О фруктах. Иногда об овощах.
– С нобелиатом?
– А он готовить любит.
– И больше ни о чем?
– Больше ни о чем.
– А почему вы фильм не снимете по его роману?
– А потому что он будет стоить 30 миллионов долларов…
– Вы поэтому с ним говорите о фруктах?
– Нет, я люблю говорить о фруктах не только с Памуком.
