Сказки французских писателей - Сидони-Габриель Колетт

Она. Посмотрим. А что, если туда положить мяса?

Он. Или же лаской…

Они приближаются к опасному зверю, и оба говорят.

Он. Кики, мой хороший Кики, иди ко мне на колени или, как ты это любишь, на плечо. Ты там задремлешь, и я осторожно положу тебя в корзину, ведь она с такими большими просветами, и в ней мягкая удобная подушечка… Иди, прелесть моя…

Она. Послушай, Кики, надо же все-таки понимать жизнь. Тебе нельзя так оставаться. Мы должны сделать пересадку, придет страшный служащий и будет говорить всякие вещи, оскорбительные для тебя и всего твоего рода. Впрочем, тебе лучше подчиниться, иначе я задам тебе трепку…

Но, прежде чем Ее рука коснулась священного меха, Кики встал, потянулся, выгнул спину, чтобы показать свою розовую пасть, направился к открытой корзине и улегся в ней, восхитительный в своем оскорбительном спокойствии. Он и Она с изумлением смотрят друг на друга.

Пес-Тоби (как всегда некстати). Я хочу пипи…

УЖИН ЗАПАЗДЫВАЕТ

Гостиная в загородном доме. Конец летнего дня. Неженка-Кики и Пес-Тоби спят неглубоким сном, уши у них насторожены, а веки слишком плотно сжаты. Неженка-Кики открывает свои виноградного цвета, почти горизонтально расположенные глаза и, зевая, раскрывает страшную, как у маленького дракона, пасть.

Неженка-Кики (высокомерно). Ты храпишь.

Пес-Тоби. (Который на самом деле не спал.) Нет, это ты.

Неженка-Кики. Вовсе нет. Я мурлыкаю.

Пес-Тоби. Это одно и то же.

Неженка-Кики. (Не соизволит спорить.) Слава богу, нет! (Молчание.) Мне хочется есть. Не слышно, чтобы там расставляли тарелки. Разве не подошло время ужинать?

Пес-Тоби. (Поднимается и потягивается на широко расставленных передних лапах, зевает и высовывает язык с загнутым, как на старинном гербе, кончиком.) Не знаю. Мне хочется есть.

Неженка-Кики. Где Она? Почему ты не крутишься вокруг Ее юбки?

Пес-Тоби. (В смущенье грызет когти.) Я думаю, Она собирает в саду мирабель[7].

Неженка-Кики. Желтые шарики, что падают на уши? Знаю. Значит, ты Ее видел? Я уверен, что Она тебя отчитала… Что ты там еще наделал?

Пес-Тоби. (Стесняясь, отворачивает свою морщинистую морду симпатичной жабы.) Она мне велела вернуться в гостиную, потому что… потому что я тоже ел мирабель.

Неженка-Кики. Так тебе и надо. У тебя отвратительные человечьи привычки.

Пес-Тоби. Слушай, я-то не ем тухлую рыбу!

Неженка-Кики. Ты лижешь более отвратительные вещи.

Пес-Тоби. Ну что, например?

Неженка-Кики. Да это… на дороге… ффу!

Пес-Тоби. Я понимаю. Это называется «гадость».

Неженка-Кики. Ты, должно быть, что-то путаешь.

Пес-Тоби. Нет. Как только я ее чую, эту великолепную, безупречно выложенную кучку, Она бросается, размахивая зонтиком, и кричит: «Фу! Гадость!»

Неженка-Кики. Тебе не стыдно?

Пес-Тоби. Отчего? Эти цветы на дороге нравятся моему тонкому нюху, моему изощренному вкусу. А вот чего я никак не пойму, так это твое дикое веселье при виде дохлой лягушки или той травки, как ее?…

Неженка-Кики. Валерьяна.

Пес-Тоби. Вполне может быть… Трава нужна для очищения желудка.

Неженка-Кики. Я не думаю, как ты, только об экскрементах. Валерьяна… Тебе никогда не понять… Я видел, как однажды Она опустошила бокал вина, зловонной жидкости с опасно прыгающими в ней пузырьками, так вот, после этого Она смеялась и бредила, как и я после валерьяны… А дохлая лягушка, настолько дохлая, что уже похожа на сафьян в форме сухой лягушки, — это подушечка, пропитанная редкостным мускусом, которым я хотел бы и сам благоухать…

Пес-Тоби. Ты красиво говоришь… Но Она тебя ругает и говорит, что после этого от тебя дурно пахнет, и Он так считает.

Неженка-Кики. Они оба — всего лишь Двуногие. А ты, несчастное существо, подражаешь им и принижаешь себя. Стоишь на задних лапах, носишь пальто, когда идет дождь, ешь — фи! — мирабель и эти крупные зеленые шары, которые враждебные руки деревьев роняют на меня, когда я прохожу под ними…

Пес-Тоби. Это яблоки.

Неженка-Кики. Возможно. Она их срывает и бросает тебе вдоль аллеи с криками: «Лови, Тоби! Лови!» И ты, как сумасшедший, бросаешься за ними — с высунутым языком и выпученными глазами, задыхаясь от бега…

Пес-Тоби. (Насупившись и положив морду на лапы.) Каждый находит свое удовольствие, где может.

Неженка-Кики. (Зевая, обнажает острые, как иглы, зубы, розовое и сухое бархатное нёбо.) Мне хочется есть. Ужин, конечно, запаздывает. Не сходишь ли ты за Ней?

Пес-Тоби. Я не смею. Она мне запретила. Она с большой корзиной там, в глубине ложбины. Роса падает и мочит Ее ноги, а солнце заходит. Но ведь ты Ее знаешь: Она садится на мокрую траву и неподвижно смотрит перед собой, можно подумать, что заснула; или ляжет на живот и следит, посвистывая, за муравьем в траве; а то начнет звать синиц да соек, а они ни за что не подлетают. Она несет тяжелую лейку, из которой льются тысячи ледяных серебряных струек — от их вида меня бросает в дрожь, — они льются на розы или в каменные корытца с деревянным дном. Я наклоняюсь над ними, чтобы увидеть, как мне навстречу приближается голова бульдога, и чтобы выпить отражение листьев, но Она тянет меня назад за ошейник: «Тоби, это — вода для птичек!» Она раскрывает ножик и чистит орехи, пять, десять, сто орехов и забывает о времени. И так без конца.

Неженка-Кики (насмешливо). А ты что делаешь все это время?

Пес-Тоби. Я… Конечно, жду Ее.

Неженка-Кики. Восхищаюсь тобой!

Пес-Тоби. Иногда, сидя на корточках, Она яростно скребет землю, трудится в поте лица, а я кручусь вокруг, радуясь знакомому мне и полезному занятию. Но слабый нюх ее обманывает. Она разрывает ложные норы, где я не чую ни крота, ни мышки с розовыми лапками. Кто разъяснит мне Ее намерения? Но вот Она откидывается назад, потрясая какой-то травиной с волосатыми корнями, и кричит: «Попалась, негодница!» Я ложусь на влажную землю и дрожу. Или прижимаюсь носом — Она говорит «рыльцем» — к земле, чтобы распознать на ней непонятные запахи. Вот ты, например, можешь распознать три, а то и четыре похожих запаха, как бы переплетающихся, растворяющихся один в другом: запах крота, запах пробежавшего зайца, запах укрывшейся птицы?

Неженка-Кики. Да, могу. Мой нос все знает. Он у меня маленький, правильный, широкий и нежный, с замшевым кончиком, прикосновение травинки или легкий дымок щекочут его так, что я чихаю. Он не старается распознать запах кротов, перемешанный с запахом… зайцев, ты говоришь? Мой нос — Она говорит: «такой прелестный бархатный носик» — может