Во имя Мати, Дочи и Святой души - Михаил Чулаки

В саду делать было нечего. И зябко в плащах, накинутых прямо на голое тело.

– Пошли. А чего еще делаете? Телек смотрите?

– Ты что?! Да это знаешь какой грех?! Да тебя за вопрос только! Ну-ка пошли! А то и на мне грех недонесения, что слушала и не сказала. Ты бы еще попросила в кино или на дискотеку! Пошли-пошли. Ты мне в любовь поручена, мне и пострадать.

Подталкиваемая Соней, Клава снова поднялась на второй этаж. Заглянули вместе в молельню – там стояли на коленях несколько сестер и боровки сзади.

– У себя, наверное, Свами, – заключила Соня.

Они дошли по коридору до дальней двери. Соня толкнулась без стука, как заметила Клава. Вот как – даже со Свами всё общее. Или почти.

Сама Свами сидела в кресле и читала какую-то большую книгу.

Комната ее была нормальная – с кроватью, столом, телефоном, комодом. Разве что не хватало телевизора на комоде. Сидеть за столом, и трапезовать, наверное, тоже, для самой Свами грехом, конечно, не было. В углу икона с женским ликом, как в молельне. Четыре лампадки горели по четырем сторонам квадратной доски.

Свами посмотрела своими иссиними глазами – кажется, ничего ей и рассказывать не нужно: сама всё видит насквозь и дальше.

– Сладкая Свами, я виновата, дай мне любалок сколько надо. Сестра Калерия спросила, можно ли телек посмотреть. Значит, плохо учила я.

И быстро чмокнув Свами ручку, Соня вынула плетку из привычного, видать, места в комоде.

– Ревностна ты, сестричка Соня, молодица кроткая, одобрила Свами. – Ложись.

– На ложе твое? – с трепетом переспросила Соня.

– Заслужила, чего там, – благодушно махнула рукой Свами.

– «Госпожа Божа…», – уверенно забормотала Соня, снимая плащ свой весталочий и ложась. Волосы еще отбросила, чтобы не прикрывали объект внушения.

Свами отстегала ее довольно крепко.

– Ну ладно. Истерпела и будет.

Соня встала и поцеловала Свами ручку.

Наступила какая-то растерянная пауза. Клава догадалась, наконец, что ждут и ее покаяния.

– Сладкая Свами, это не сестра Соня, это я грех спросила. Дай и мне любалочек этих сладеньких.

– Молодица, правильно начинаешь, – кивнула Свами. – Давай и ты на то же место.

Клава улеглась ничком повторяя громко и отчетливо:

– «Госпожа Божа, суди меня строже, за малый грешок, секи поперек, боль стерплю, на радость улетю».

Слава Боже, запомнила всё.

– Полюби ты сестричку любовью деятельной, – услышала она голос Свами. – Ты наставляешь, вот и наставь.

Удары сестрички ожигали, как от взрослой руки.

– Хватит, – приказала Свами.

Клава поднялась.

– Спасибо, сладкая Свами, – поцеловала ручку. – Спасибо сестричка, – поцеловала ручку и Соне.

– Не, руку только мне целовать, – поправила Свами. – Другим – грех. За это бы тоже, ну да Божа простит. Сестру любовно поцелуй.

Клава поцеловала Соню в губы и теперь сама просунула вперед кончик языка. И встретила язычок Сони.

Соня изгибалась язычком, проводя по деснам, а смотрела при этом глаза в глаза так, будто постигала глубокие тайны мира.

– Ну идите, сестрички сладкие.

– Я так испугалась за тебя! – вскрикнула Соня в коридоре. – Что ты сама любалок не попросишь. Всегда сама проси, при наималейшей вине, поняла? Сама любалок не попросишь – возьмут и высекут.

– А разве не секли сейчас?

– Ты что?! Любалки – они любовно даются. И в наставление. От них только здоровая кровь быстрей по жилам, и во всем теле любви прибавляется. Я уж и не могу без любалок как без молитвы. Как увижу, кого учат, и самой подставиться хочется. Зато секут плеткой с узелками – в кровь. Если высекут – неделю на животе проваляешься и спасибо скажешь, что жива, – добавила тихо: – Такими плетками и весталок порченных засекают. В смерть!

Клава хотела спросить: «А как же милиция разрешает – в смерть?!» Но не решилась, испугавшись, что за помин милиции придется попробовать новых любалок – хуже чем за телек.

Вместо этого она спросила:

– А тебя секли?

– А как же! От греха невольного никто не убережется. Ирка моя, правда, чего придумала: по три раза в день к Свами бегала: «Ой, грешна, ой накажи, добрая Свами, из своей ручки сахарной!» Думала, лучше пусть три раза в день любалочкой пощекочут, чем раз высекут в лежку. Но Свами догадалась, она всё-всё понимает, потому что в нее Божа входит, сама Мати, она и есть Мати на Земле воплощенная, а мы можем в Дочи ее на вечерней радости воплощаться. Да, Свами поняла всё, говорит: «Наговариваешь ты, миленькая сестричка, на себя; не в том твой грех, что про мамины блинчики вспомянула, а в том, что ты – раба лукавая, Божу и меня обманываешь! Разложите, кричит, ее!» И высекли мою Ирочку узловаткой настоящей так, что не неделю на животе отлежала, а две. Я тоже секла – Свами приказала. А чуть бы послабила ей – сама бы легла.

– Но ведь и тебя – всё равно. Ты сама говорила. В другой раз. За что-то?

– За так. Свами позвала ласково и удивляется: «Как же так, сестричка Сонечка, ты уж скоро полгода у нас в семье лелеишься, а не согрешила ни разу грехом нераскаянным?» Мне и самой страшно сделалось, что погибну в грехе без спасения. Я не догадалась сама раньше, а Свами – она всё видит и понимает насквозь и вглубь. Ведь не может быть, чтобы все грехи самой перечесть. Я и плачу: «Нет, Свами сладенькая, не может такого быть! Все мы грешные. В чем – не знаю, а грешна!» «Вот правильно понимаешь, сидят в тебе грехи нераскаянные, пора их выгнать, пока душа в них не загнила». И высекла узловаткой. Я и облегчаться три дня не вставала, Санечка, боровок мой, таз подкладывал. И чего придумал, такой смешной: «Я тебя, сестричка, буду не ладошкой бальзамом намазывать, а языком». Лезет, лижет – и смешно, и больно. А во мне, после терпежки, сил прибыло, по моему слову знаешь как плачут и молят, когда в Вавилон выбираемся? Я уже многих обратила. И с приданым приводила. Тебя тоже высекут когда-то. И хорошо: Божа любит, когда перетерпят за нее. Без терпежки не спасешься. А у тебя ведь и сейчас после креста жалейка жженная. Ты скажи своему боровку Валерику, пусть бальзам языком кладет. Обхохочетесь оба. А Божа смотрит и радуется, что всем хорошо, кто ей поклонился. Она меня любит уже. Вот, например, пошли учить невров в Вавилон ихний мерзкий, а я нарочно босая пошла. Ну и смеются эти – невры темные. Мальчик один тоже смеется: «Пройди по стеклу и ножки не порежь, тогда поверю». А он – светленький такой, мне понравился. Подумала: «Ну, помогай, Божа!» И пошла. Только пальцем незаметно впереди щупаю, а под полой не видно, потому что плащ-то широкий. Щупаю и стекла отпихиваю. Прошла, посмотрела ему прямо в душу, потом пятку свою нерезанную показываю и приказала вдруг: «Целуй!» Он поцеловал и побежал следом. Я тебе покажу. Толик. Я, может, Санечку от себя прогоню и Толика в боровки возьму. Он тоже хочет, скулит под дверью.

Ну вот и привела Госпожа Божа Клаву в корабль спасательный, в семью верных и избранных. Долго вела Она-Они, испытывали терпение – и довели наконец до спасения.

Но и делать было нечего – вот так сразу. Невозможно же спасаться каждую минуту. Разве что опять Соню обнять или боровка позвать для братских поцелуйчиков? Клава раньше и с мальчишками обжималась, и на коленях у Павлика бомбочки с ликером зарабатывала, но между других дел! А здесь, вроде, и нет ничего другого.

И снова Соня будто мысли прочитала:

– А жизнь здесь – другой не надо. Ни уроки учить, ни дома крутиться. Меня дома еще до корабля и в кружок английский, и в теннис. Совсем спятили предки, а душа гибла. И ничего нельзя, и «упаси Бог» каждую минутку! Уже бы аду беспрощенному меня обрекли, если бы не Свами.

– А тебя не ищут – родители? – опасаясь за себя уточнила Клава.

– Найдут они – как же! Я ведь из Москвы. А пишу им два раза в год – через сестер секретных – в Пензе письма опускают. И пишу каждый раз: будете искать насильно, сожгусь в вашей мерзкой квартире – и сама, и со всеми книжками. Как же, у меня ведь папочка – фил! Книжки собирает, любит их больше нас с мамой. А что в этих книжках? Ни слова правды про Госпожу Божу. Не понять ему, что все прежние книжки без Неё-Них напрасные… Хочешь – и тебя в Пензе спрячут. Или в Москве… Зато здесь в корабле – жизнь! Ведь чего всем хочется? Одной ласки. У всех одно на уме, я еще по литературе проходила раньше на все пятерки. Любовь да любовь. Только отвлекаться от любви приходится – потому что жрать надо заработать. Божа сначала Адама с Евой в раю поселила, а потом когда выгнала за ложь перед Нею-Ними, сказала: «Будете пахать в поте спины». И пашут все. А мы как в раю снова: любим и больше ничего. И не пашем, а подкрепляет Госпожа Божа по щедрости Её-Их. Поняла? И радуемся. Каждая – отдельно, а утром и вечером вместе. Пора уже.

10

И тут их прервал колокольчик.

Соня определила точно – как по внутренним часам.

– Зовут, – спохватилась Соня. – Побежали.

– Быстрей! – торопила, таща Клаву за руку. – Кто последняя – щипчики получит!