Время Оно - Михаил Успенский

– Отчего же имя такое печальное? – спросил Жихарь.

– А жизнь-то у нее какая? – ответил кузнец.

И рассказал о том, что княгиня Апсурда на своих семи возах с приданым ехала к батюшке с жалобой, да не доехала: полюбилась по дороге вдовому кривлянскому князю Перебору Недосветовичу. А у Перебора Недосветовича дочка – вот эта самая Карина. Разумница и книжница, женихов, как мусор, перебирала, вот и припоздала, дождалась мачехи на свою голову. Мачеха же, как и полагается, задумала ее погубить – послала дочку в лес землянику искать под снегом, двоих верных слуг – из наших же, кстати – к ней приставила для верности, чтобы не воротилась. Те девушку привязали к дереву, да и были таковы: кровь на себя брать не стали – и так замерзнет.

– На ее счастье, – продолжал кузнец, – шлялись по лесу своим обычаем два зимних ухаря – Морозка да Метелица, ты их знаешь, да с ними третий, товарищ Левинсон, – он, говорят, из Разгром-книги приблудился. В кожаном кафтане кургузом. Стал у них за старшего. И не приказал девицу морозить и заметать, а велел вывести к людям. То есть к нам. Тут ее признали, обогрели, стали думать думу и вот что надумали...

Куриное варево привело Жихаря в ум, он стал слушать внимательно.

– Что нам опять без власти сидеть, друг дружке головы листать? Жупел нас приучил к лютости, теперь не отвыкнуть. А тут готовая княжна, хорошего роду, законы понимает, даром что незамужняя. Ну, самых недовольных утихомирили, да и присягнули ей на верность – а что делать? Неведомо, когда ты проснешься да не примешься ли сызнова в кабаке княжить?

– Так-так, – сказал Жихарь и забарабанил пальцами по столу.

– Тут ведь еще какая выгода, – сказал Окул Вязовый Лоб, – Апсурда-то думает, что падчерицы в живых нет, поскольку ее прислужников-то, Корепана да еще одного, Морозка все-таки в лесу упокоил, чтобы по справедливости. Мужа своего, Перебора Недосветовича, она уже, поди, уморила. А у Кариночки нашей на Кривлянское княжество все права налицо, и мы, как окрепнем и урядимся, пойдем их воевать, и никто не осудит. Жупел о таком и мечтать не мог...

Жихарь укрыл лицо в ладони и сквозь пальцы поглядел на кузнеца.

– Эх, все-то меня предали, – сказал он. – А я-то, дурак, размечтался – стану княжить, к Яр-Туру послов снаряжу, хвалиться буду... Ну да ничего. Варкалапа одолел. Чих-орду на распыл пустил, а неужто девки убоюсь? Как пришла, так и уйдет, пусть только дороги обсохнут...

Кузнец поглядел на него с сожалением и подлил взвару в миску.

– За такое тебя люди свиньей собачьей назовут и правильно сделают, – сказал он. – Кабы не княжна, ты бы до сих пор колодой пребывал. Сколько ночей она рядом с тобой пересидела, смотрела, чтобы ты дышать не перестал, иголками колола, травяные сборы составляла. Зеленую Бабушку среди зимы ухитрилась разбудить для доброго совета! Ночь сидела, а днем законы составляла – Многоборскую Правду! Другой князь, хоть два века проживи, такого не удумает! Теперь у нас всякое дело предусмотрено, всякая вина и всякое наказание. Нынче не побалуешь! Одна тебе выходит дорога...

Кузнец вздохнул и на всякий случай отодвинулся от богатыря подальше.

– Это куда же? – нахмурился Жихарь и через край опростал миску.

– А в долговую яму, – сказал Окул. – Ты в кабаке-то сколько задолжал? А лихвы за зиму сколько набежало? Невзор теперь первый богач на все Многоборье...

– Это когда же, скажи на милость, богатыри долги-то платили? – ощерился Жихарь. – Обождет, не треснет. Вот ворочусь из похода – тогда, возможно, и посчитаемся, коли добыча выйдет несметная, а я буду добрый... Где мои доспехи, кстати?

– В кабаке, – ласково сказал кузнец. – Опечатанные лежат княжеской печатью.

– Печать восковая, не железная, – сказал Жихарь.

– Печать-то восковая, – согласился Окул. – А закон железный. Незримые путы, негремящие оковы – вот он каков, закон. Скоро на себе испытаешь.

– А ты словно бы радуешься, – сказал богатырь. – Словно тебе медом этот закон намазан.

– Тебе нас теперь не понять, – с сожалением сказал кузнец. – Беда тому, кто перемены в державе проспал: будет во все углы тыкаться, как слепошарый.

– Что мне долговая яма? – сказал Жихарь. – Народ небось выкупит. Я ведь вас от злодея освободил, вольность благую даровал... Мне всякий обязан!

Окул встал, подошел к Жихарю и взлохматил его рыжие, за зиму отросшие и свалявшиеся кудри шершавой лапой.

– Эх ты, – сказал он. – Никто гроша ломаного не заплатит – за зиму прожились. Да если кто чего и заначил, все равно не даст. А касаемо злодея... Многие о Жупеле сожалеют, особенно дружина: при нем-де порядок был, при нем-де все нас боялись, а теперь, наоборот, только и глядим, чтобы нас кто не обидел. Покоренные народы от нас помаленьку отложились, а злобу затаили...

Жихарь посидел, помолчал, подумал – надумал.

– Ты, Окулище, вот что, – сказал он наконец. – Ты давай баню топи: свататься пойду.

Кузнец поглядел на него с уважением и возразить не осмелился.

...Из бани богатырь вышел посвежевшим, и даже силы какие-то в него возвратились: потешил душу, погонял банного, который сдуру вылез в четвертый пар, хотел содрать богатырю шкуру со спины, да не на того нарвался. Кузнец не пожалел для друга чистой рубахи; рубаха, правда, была прожженная, зато в петухах. Нашлась и перемена портянок, а штаны все еще сохраняли позолоту шитья. Если очень придирчиво не вглядываться – жених и жених.

– Ты пойми, – терпеливо втолковывал Жихарь сомневающемуся кузнецу. – За кого же ей нынче замуж выходить? Не за тебя же – семеро по лавкам! Не за Невзора же кабатчика!

– Есть и в дружине желающие, – вздохнул кузнец.

– Желанья такие повыведу: всех убью, один останусь! – воскликнул Жихарь.

– Может, и так, – сказал Окул. – Только ведь закон-то...

– А что закон? – сказал Жихарь. – Полное право имею присвататься к немужней девице и княжеское звание тем самым обрести. Стану принц-консортом – вот это как по-ученому называется. Веди на княжий двор, бестолковый сватушка!

Куда денешься – повел. Люди на улицах глядели на Жихаря искоса, отводили глаза, а иные украдкой плевались.

– Поднялся-таки, продрал очи! – шипели вслед старухи.

– Чуют, что виноваты, – заметил богатырь. – Закон законом, да ведь и совесть иметь надобно! Ну, не бойтесь, не страшитесь, стану вас миловать...

Старух это, надо сказать, нимало не обрадовало.

На княжьем дворе вышла небольшая заминка: у крыльца стоял с озабоченным видом кабатчик Невзор, держал в руках знакомое Жихарю устройство – нанизанные на прутья костяшки в деревянной раме. К слову, объяснил ему это устройство как раз богатырь, наученный искусству счета еще царем Соломоном.