Конан и грот Дайомы - Майкл Мэнсон

Не тугие муссоны

И не буйный пассат

Позабытые песни

За кормою шумят.

Позабытые песни,

Догоревший костер,

Пепел брошен на ветер,

Брошен в синий простор...

"Прах и пепел, - подумал он, - хоть бы Шуга, старый пес, остался в живых! Было бы с кем перемолвиться словом..."

Но Шуга, скорее всего, уже шагал вниз по узкой тропинке, спускаясь на Серые Равнины и мысленно подсчитывая свои грехи. Он сам сделался прахом и пеплом.

Пепел, пепел, откликнись,

Расскажи, расскажи,

Где дорога обратно,

В океане лежит...

Но пепел молчал. И молчали раздробленные в щебень камни, и мертвые изуродованные деревья, и кусты, выдранные с корнем, и вспаханная, иссеченная земля, где увядшие травы и цветы мешались с кровью и плотью мертвых животных. Судя по изобилию всей этой погибшей растительности, раздавленным плодам и звериным останкам, островок еще недавно цвел пышным садом, какого не было ни у владык Турана, ни у привыкших к утонченной роскоши повелителей Офира, Шема и Аргоса. Видать, Митра благословил эту таинственную землю в океане, одарив ее светом и теплом! Митра благословил, а темные боги позавидовали и наслали небывалый ураган, ибо отродьям тьмы всякая красота что бельмо в глазу...

Он огляделся. Взгляд его скользил по взметенному серому песку, по рухнувшим пальмам - они напоминали сейчас огромные растрепанные метлы, по темным стволам дубов и буков с переломанными ветвями, по раздавленным в слизь нежным цветам магнолий, до сих пор испускавшим сладкий и тревожный аромат, по раздробленным камням и валунам, смешавшимся с древесной плотью, по зарослям бамбука, похожим теперь на щетину, плод стараний неумелого брадобрея... И все-таки остров был прекрасен! Пусть он хранил лишь остатки былой прелести, но внимательные взоры находили их тут и там, словно следы былого изящества черт и благородной красоты на лице покойного.

"Кром! - подумал капитан. - Эта несчастная земля достойна погребального гимна!"

Он зашагал дальше, оглашая окрестности новой песней, не то стараясь подбодрить себя, не то желая вселить надежду в истерзанный мир, который видели его глаза.

Рубите мачты, ребята,

И снасти рубите тоже!

Атоллы на горизонте

Сияют коралловой кожей!

Якорь швырните за борт,

И парус порвите в клочья,

Атоллы судьбы нам светят

Тропической темной ночью.

Мы вплавь до них доберемся;

Там ветер и синие волны

Качают прекрасный остров,

Таинственный и покорный...

Тут он смолк, размышляя над тем, что никто не добрался вплавь до этого таинственного берега - только он сам да Харат, прибывший сюда не в лучшем виде.

Проклятье Нергалу! Проклятье смрадным морским демонам! Его команда, его прекрасное судно! Его стремительная "Тигрица", память о смуглокожей Белит!

Он чувствовал себя так, словно Кром вырвал у него печень. Именно печень, а не сердце; киммерийцы, его народ, считали печень средоточием жизненных сил.

Миновав полосу поваленного леса, он очутился на поляне, где был приготовлен и стол, и дом, и ужин, и питье. Среди разворошенной травы струился ручеек с мутной водой; рядом валялся рухнувший сикомор, чьи ветви еще сохранили остатки листвы и могли послужить укрытием; под ним лежал олень. Падающее дерево переломило зверю хребет, и теперь с одной стороны ствола торчали круп и задние ноги, а с другой - вытянутая в предсмертной агонии шея и голова с ветвистыми рогами; раскрытые мертвые глаза взирали на мир с жалобным удивлением.

Печальное зрелище! Сразу три покойника: зверь, дерево да испоганенный ручей! Но капитан "Тигрицы" смотрел на это иными глазами: мясо, укрытие и пресная вода. Заметив это место, он напился, но есть не стал. Хотя сырая оленина не внушала ему отвращения, он мог еще потерпеть. Быть может, удастся найти кремень... или дерево, подожженное молнией... Дохлый олень не денется никуда - никуда, кроме его желудка.

За поляной вновь начинался бурелом, и тут капитан приостановился, впервые отметив нечто странное: среди поваленных деревьев были и тропические породы, какие доводилось ему лицезреть в далеком Пунте, в Зембабве и Стигии, и золотистые сосны, что росли в Киммерии, и угрюмые асгардские ели, и особый вид акации, произраставшей только в Кхитае. Вспомнив про пальмы, дубы и вывороченный с корнем сикомор, он задумчиво покачал головой. Казалось, чья-то воля собрала на этом островке растения со всех концов земного круга; быть может, то было случайностью, быть может, совсем наоборот. Но ни один человек не мог бы справиться с такой гигантской работой - свезти сюда деревья со всех стран, со всего Туранского материка!

Простой человек не справился бы, - мысленно отметил он, пробираясь через завал, - но кто говорит о простом человеке? В мире немало людей, одаренных таинственными и страшными силами, а кроме них есть еще и демоны, духи, призраки, боги... Быть может, этот остров являлся обителью какого-то божества или мага? Но это казалось странным; ни колдун, ни тем более бог не позволили бы свершиться такому чудовищному опустошению. Тут он припомнил слова покойного Шуги - о том, что буря наслана - и вновь призадумался. Не попала ли несчастная "Тигрица" меж молотом и наковальней, в схватку неких могущественных стихий?

За буреломом нашлось почти нетронутое место: три скалы, прикрывавшие небольшой овальный пруд и клочок зелени на его берегу. Одна скала, торчавшая поодаль, напоминала серую округлую слоновью спину; в ней было пробито отверстие, из которого в пруд низвергалась струйка чистой воды. Две другие, соприкасавшиеся боками, походили на розовые гранитные клыки. Они были вдвое выше, чем утес-слон, с обрывистыми склонами и остроконечными вершинами; у их подножий, в траве, почти не тронутой ураганом, стояла беседка. Шесть невысоких пальм с густыми кронами, служившими крышей, шесть опор, перевитых лианами... Это могло оказаться игрой природы либо творением неведомого и искусного садовника.

Поразмыслив, капитан остановился на последнем варианте: водосток в серой слоноподобной скале имел явно искусственное происхождение. Значит, на острове были люди - и, судя по всему, не простые. Чего же они прячутся, эти чародеи?

Он опустился в густую траву рядом с беседкой, одолеваемый усталостью. Ночь и день, и снова ночь, и целое утро его могучее тело и сильные мышцы противились сну, его руки сжимали рулевое весло, его голос гремел над палубой "Тигрицы", ободряя экипаж, его глаза озирали мрачную громаду туч... Теперь он чувствовал, что силы его на исходе. Вернуться к мертвому оленю и съесть кусок мяса? Или поспать здесь, в беседке у пруда, под защитой розовых скал-клыков?

Он еще решал эту проблему, когда на берегу водоема, в десяти шагах от него, возникла фигура девушки. Вероятно, он задремал на миг, ибо не видел, как и откуда она появилась; быть может, выскользнула из-за груд поваленных деревьев, или обогнула серую скалу, или вынырнула из пруда, волшебным образом не замочив своих легких одеяний. Как бы то ни было, она была здесь, и сон отступил, побежденный любопытством.