Всесильный - Лев Цитоловский

было толщины, и он немного шевелился. Я никогда раньше его не видел и он не был похож ни на кого! Ясно было, что уродец живой, и я сразу понял, что он имеет какое-то отношение ко мне. Как будто следил за мной и обезьянничал. Я отошел от него, а он — за мной. Я перешел на другое место, потом побежал и остановился. Мы покачали головами. Было видно, что он не передразнивает и совсем не вредный. Такой же, как и я. Ну, не совсем такой. Это было удивительно, чудеса, да и только. На свете есть кто-то смешной и славный! Не понравится это Леньке.

— Эй, ты кто? — Спросил я уродца. — Может быть, мы теперь всегда будем вместе?

Оглянулся — никто ничего не замечает. А странно, столько всего нового кругом… В этот момент ко мне подбежал Валерик, и я сразу поделился с ним своим открытием.

— Смотри, кто у меня есть! — показал я рукой.

— Что ты там нашел? — Не понял он и наклонился. — Вон тот камешек?

Я посмотрел и с ужасом заметил, что любимый уродец почти исчез. А потом совсем пропал. И на улице стало даже прохладнее и темнее. Было такое ощущение, как будто я почти что умер. Ничего объяснить Валерику я не мог, он бы мне всё равно не поверил. Мы стали вместе рассматривать, как чинят мотоцикл. Валерик что-то мне рассказывал, не помню точно что. И вдруг уродец появился опять.

— Смотри, скорей, — шепотом сказал я, чтобы не спугнуть уродца.

— А-а… Знаю, — не выразил удивления Валерик. — Это у всех есть, и у меня тоже. Вон, рядом. Мне показывал папа. Называется — тень.

Я понял, что Валерик не видит в этом ничего особенно интересного. Никакой тайны, всё сразу объяснил папа. Мы стали обсуждать, откуда берется тень, когда солнце выходит из-за туч. И наши уродцы тоже это обсуждали. Странно, я не испытывал разочарования оттого, что тень есть у всех, все об этом знают и возникает она очень просто. Поразительное ощущение волшебства, таинства, мистической загадки, открытия осталось со мной навсегда.

Теперь-то я знаю, что это называют духовным переживанием. Кое-кто ощущает это, как религиозный экстаз и верит в чудо, а иные докапываются до сути. Если повезет, помогают эксперты, которые знают больше. А бывает, что проникнуть в смысл вещей не просто и приходится выяснять самому, иногда годами. Потом гордишься, что удалось решить проблему. И процесс постижения крайне увлекателен. Если, конечно, вопрос не пустяковый. Главное — не прозевать возможность, не проглядеть диво дивное.

Престиж, реноме, приоритет играют важную роль в достижении успеха. А прикосновение к секрету природы дает ощущение счастья.

Безопасная бритва

Дружба с Валерой была очень старой. Мы даже начало этой дружбы не помнили, ни он, ни я. Валера всегда всё умел, ничего не боялся, но наглым не был. Благодаря Валере, я чувствовал себя увереннее, а он любил выяснять, что я догадываюсь об устройстве жизни. Хотя ответы на его вопросы я придумывал на ходу, проблемы, которые его интересовали, не были примитивными и заставляли меня напряженно искать решения. Потом, через годы, Валера добывал рыбу в океане, а я пытался понять, как у животных возникает желание вдруг отправиться по своим делам.

Возвратившись на пару месяцев из странствий, он обычно отдыхал от рыбалки, охотясь на дичь, ловил раков и гонял без определенной цели на своем катере, который он смастерил из стекловолокна и эпоксидной смолы, а мотор собрал из найденного на свалке внедорожника. Встречались мы редко, но регулярно, обычно у него. Его Женька, как была красавицей в школе, так ею и оставалась. У них уже был малыш.

И вот однажды он, нагруженный добычей, возвратился с охоты и застал свою Женьку с офицером. Двустволка была за спиной, Женька получила заряд дроби в сердце, а кавалер — в пах. Сначала подозревали, что у Валеры был сообщник, потому что соседи единодушно утверждали, что выстрел прозвучал один, а, значит, стреляли двое. Одновременно стрелять из двух стволов с большой скоростью, почти что слитно, можно, но не прицельно. Поэтому проводили даже следственный эксперимент, который показал, что Валера это умеет. Малыша забрала Женькина мать, в Одессу, и Валера никогда его больше не видел. Я, по собственной инициативе, попытался как-то их посетить, но неудачно, бабушка сторонилась любых воспоминаний о прежней жизни.

Уже потом, отсидев свои пять лет за «убийство в состоянии сильного душевного волнения, вызванного неправомочными действиями потерпевших», Валера отрицал, что можно было плюнуть на всё и забыть или просто выгнать Женьку. Ясно, что таково наше естество, это не хорошо и не плохо, хотя и больно. И он тогда стрелял, как бы, в себя. Теперь он хотел всё забыть и подробности лагерной жизни никогда не рассказывал. Живи, говорил он, спокойно, не нужно тебе это знать. Только однажды проскочила подробность.

Как-то я принимал Валеру у себя на биостанции. Утром, перед лесной прогулкой Валера собрался побриться, попросил у меня бритву и я протянул ему станок и свежее лезвие.

— Мы, вроде, оба здоровы, зачем лезвие менять, — удивился Валера.

— Дело не в этом. На лезвии остаются индивидуальные следы ткани, кожи и крови. Организм воспримет их, как чужое, выработает антитела, а ты получим прыщи или сыпь, оно тебе нужно?

— Послушай, старик. Ты — профессор, я — моряк. Но здесь ты, похоже, что-то не понимаешь. Там, в лагере, одним лезвием брилось более двухсот человек. И это было не самое худшее, что я там видел.

Палые листья и павшие

В южных странах нет сезонного разнообразия природы. Вечно живые растения не очень-то и похожи на нечто живое. Их красота стабильна и незыблема. Они несколько украшают ландшафт — и только. А живое всегда изменчиво.

Другое дело — мир средней полосы. Пожелтевшие листья шевелятся на ветру, и кажется, что они живее зелёных. Потом они устилают землю, и ветер уже не нарушает их покой. Радуют глаз гроздья рябины на голых ветках и кленовые листья на мокром асфальте.

Осеннее увядание природы вызывает тихую, возвышенную грусть и радость, рождает надежду на бесконечность бытия. Будет весна, и жизнь снова проснется. Появится свежая трава, распустятся цветы, поспеют ягоды, разольются ароматы.

Мы не сочувствуем умирающей красоте. Даже когда мы косим траву, рвем цветы, рубим ветви, собираем урожай мы не испытываем особых чувств — ни возвышенных, ни печальных. Мы не сострадаем растениям, когда прерываем их жизнь.

А