Кто убийца? - Анна Грин

Глава VII

Мэри Левенворт

Кому не случалось видеть, как солнечный луч пробивается сквозь темные грозовые тучи? Такое же действие произвело появление двух прелестных девушек в комнате, где происходило следствие. Он могли бы привлечь к себе внимание в любом обществе, в каком бы ни оказались, но в этой комнате, где разыгрывалась мрачная драма, они представляли собой, конечно, еще больший контраст с окружающей обстановкой, чем где-либо еще.

Я отвел свою дрожащую спутницу в дальний уголок комнаты и оглянулся затем на ее кузину: к моему удивлению, мисс Элеонора, казавшаяся такой растерянной и испуганной, когда мы были наверху, теперь, на публике, держалась совершенно спокойно и уверенно. Под руку с сыщиком она прошла на середину комнаты, остановилась, окинула взором представившуюся ее глазам картину, вежливо, хотя и с оттенком превосходства, поклонилась коронеру, как бы давая понять, что его терпят в их доме лишь в силу необходимости, и опустилась затем в кресло, которое услужливо подставила ей прислуга. Она вообще вела себя так непринужденно, будто находилась где-нибудь в гостиной, а не перед коронером и присяжными.

По-видимому, таким поведением она рассчитывала произвести эффект, и он был ею достигнут. Шепот в комнате затих, все присутствующие почувствовали к этой девушке невольное уважение.

Я вздохнул с некоторым облегчением, и впечатление, произведенное на меня только что происшедшей наверху сценой, начало было сглаживаться, но удивленный взгляд, который Мэри бросила на свою кузину, снова смутил меня. Опасаясь, что ее поведение возбудит подозрение у присутствующих, я уже хотел дотронуться до руки мисс Мэри и напомнить ей, что она должна лучше владеть собой, как вдруг услышал, что ее вызывают на допрос.

Трудно представить себе ужас, переполнивший мою душу в эту минуту. Лицо девушки приобрело теперь мягкое и серьезное выражение, но я не мог забыть, какова она была в гневе. Неужели она и на дознании предстанет в роли обличительницы? Неужели она настолько же сильно ненавидела свою кузину, насколько и не доверяла ей? Решится ли она повторить здесь, в присутствии всех окружающих, то, что наверху высказала кузине?

По выражению ее лица я не мог понять ничего и снова взглянул на Элеонору. Она была явно взволнована; при первых словах своей кузины она вздрогнула и откинулась назад, так что лицо ее оказалось скрыто от меня, и я мог видеть только ее бледные дрожащие руки.

Допрос Мэри Левенворт длился недолго. После нескольких вопросов, касающихся ее самой и ее положения в семье, девушку попросили рассказать, что она знает об убийстве и при каких обстоятельствах ее кузина и прислуга сообщили ей об этом трагическом происшествии. Мэри гордо подняла свою прелестную головку и тихим голосом промолвила:

– Так случилось, что сама я не располагаю никакими сведениями относительно убийства моего дорогого дяди. Все, что мне известно об этом, я узнала от других.

Сердце мое замерло от радости, словно камень с него упал. На лице Элеоноры — она переменила позу, и я опять мог его видеть — тоже словно блеснул луч надежды: оно залилось краской, потом снова побледнело.

– Как бы странно это ни было, — продолжала Мэри все с тем же серьезным видом, — но я еще не побывала в комнате, где случился весь этот кошмар. Я не могла заставить себя пойти и взглянуть на дорогого моему сердцу покойника. Но Элеонора уже ходила туда и может вам сказать…

– Мы допросим мисс Элеонору позже, — ласково заметил ей коронер, на которого красота и обаяние девушки, по-видимому, произвели такое же впечатление, как и на остальных. — Мы хотим знать, что` вы видели сами. Вам известно, что произошло в той комнате после того, как преступление было открыто?

– Нет, не известно.

– А что произошло в передней?

– Ничего особенного, — ответила девушка спокойно.

– Не проходила ли через переднюю прислуга, а также ваша кузина, после того как она оправилась от обморока?

Глаза Мэри раскрылись шире, словно от удивления.

– Но ведь в этом нет ничего особенного! — сказала она.

– Но вы, быть может, помните, как ваша кузина вышла в переднюю из библиотеки?

– Конечно.

– У нее в руках была бумага?

– Бумага? — переспросила Мэри задумчиво и, обернувшись к кузине, проговорила: — У тебя в руках была бумага, Элеонора?

В комнате воцарилась тишина. Все с напряженным вниманием ждали ответа Элеоноры. Та, вздрогнув при слове «бумага», поднялась и хотела что-то сказать, но коронер остановил ее жестом и обратился к Мэри:

– Мы допросим вашу кузину потом, а теперь говорите, что вы видели сами.

Элеонора вновь опустилась в кресло, на щеках ее горели яркие пятна; в зале послышался ропот негодования — все думали лишь о том, как бы удовлетворить свое любопытство, и вовсе не интересовались тем, ведется ли следствие по правилам.

Когда в комнате, наконец, установилась тишина, коронер повторил вопрос:

– Скажите, пожалуйста, видели ли вы что-нибудь в руках у вашей кузины?

– Нет… ничего не видела, — ответила Мэри.

Когда ее стали допрашивать относительно событий, предшествовавших роковой ночи, она тоже не сказала ничего нового. Мэри только заметила, что дядя ее за ужином казался менее разговорчивым, чем всегда, но это могло быть вызвано легким недомоганием, или он мог быть озабочен каким-нибудь делом, входившим в круг его обычных занятий. После ужина она его уже не видела.

– Не знаете ли вы, не было ли врагов у вашего дяди? Не держал ли он дома каких-нибудь ценных бумаг и денег?

На эти вопросы Мэри ответила также отрицательно.

– Не посещал ли кто-нибудь посторонний вашего дядю в последние дни или, быть может, он получал какие-нибудь письма, которые могли бы пролить свет на эту тайну?

Мисс Мэри несколько замялась и сказала:

– Насколько я знаю — нет.

Она украдкой взглянула на Элеонору и, по-видимому, прочитала на ее лице нечто успокаивающее, поскольку поспешила добавить:

– Я даже могу сказать это с уверенностью, ведь дядя всегда сообщал мне, если случалось что-нибудь важное.

Когда ее спросили про Джен, Мэри высказалась о ней в самых добрых выражениях; она не имела понятия о том, по какой причине та исчезла, и не могла себе представить, чтобы между этим исчезновением и преступлением существовала какая-либо связь. Насколько она знала, у Джен не было любовника и она не принимала у себя гостей. На вопрос, видела ли мисс Левенворт когда-нибудь револьвер покойного, она ответила, что видела его только один раз — в тот день, когда он был куплен. Надзор за комнатами дяди входил главным образом в обязанности Элеоноры.

Один из присяжных обратился к Мэри с вопросом:

– Ваш дядя составил завещание?

В первую минуту в девушке, казалось, заговорила оскорбленная гордость, но она тотчас овладела собой и спокойно ответила:

– Да, у дяди было завещание.

– Только одно?

– Я слышала только об одном.

– Вам известно его содержание?

– Он не делал тайны из своих намерений.

– Вы можете сказать, кому, исходя из этого завещания, была выгоднее смерть покойного?

Вопрос был настолько прямолинеен, что все находившиеся на дознании выразили свое негодование. Мисс Мэри, однако, гордо выпрямилась, спокойно взглянула в лицо говорившего и ответила:

– Я могу вам сказать, кто больше всего потерял от смерти дяди: это две девочки, которых он спас от голода и нищеты, взяв под свое покровительство, и которые всегда могли найти у него и кров, и добрый совет. Для них его смерть является такой потерей, по сравнению с которой все остальное не имеет никакого значения.

Этот исполненный благородства ответ так пристыдил присяжного, задавшего неуместный вопрос, что он тотчас поспешил сесть на место. Тогда поднялся другой и, поклонившись, спросил:

– Нет ли у вас какого-нибудь, пусть и не вполне сформировавшегося, подозрения относительно того, кто виновен в смерти вашего дяди?

Это был ужасный момент не только для меня, но и для другой особы. Но Мэри Левенворт спокойно посмотрела в лицо вопрошавшему и заявила:

– Нет, я никого не подозреваю! Я даже не представляю, кто мог убить моего дядю.

Все почувствовали облегчение. Допрос Мэри Левенворт кончился, очередь теперь была за Элеонорой.

Глава VIII

Вещественные доказательства

В комнате, где проходило следствие, напряжение достигло наивысшего предела. Всем казалось, что вот-вот приподнимется завеса, укрывающая роковую тайну, и станет ясно, кто же совершил гнусное убийство.

Мне хотелось бежать отсюда как можно дальше, чтобы не видеть ничего и не слышать. Не оттого, что я боялся, что Элеонора выдаст себя, — нет, за нее я был спокоен: она, видимо, полностью владела собой, и какой-либо неприятной неожиданности с этой стороны опасаться было нечего. Но что, если подозрение кузины родилось не из ее ненависти к сестре, если оно основывалось на неопровержимых фактах? Не больно ли мне будет смотреть, как эта с виду невинная и гордая девушка разыгрывает представление и лжет всем в лицо?