Сотворение мира за счет ограничения пространства, занимаемого Богом - Ханох Левин

Каждый день могильщик проводит за чтением вечерней газеты примерно два часа. Он обращается с газетой так же, как с жареной курицей с картофельным гарниром. Сначала он набрасывается на жирные части газеты, рвет их зубами, пережевывает, глотает. Потом объедает остатки мяса на костях, не пропуская даже хрящи. Затем слизывает с костей жир, разгрызает их, высасывает сок и, в процессе высасывания, перемалывает кости зубами. Через два часа, сытый и усталый, он задремывает. Газета выскальзывает у него из рук и падает на пол. Жалкая сухая кучка разгрызенных костей. Вся влага, содержащаяся в пугающих и увлекательных новостях, в нечетких фотографиях, изображающих раненых и мертвых, в смешных картинках и в напечатанных бледными полуобморочными буквами объявлениях, за каждым из которых скрываются люди, надеющиеся купить дом, найти работу или жениться на ласковой женщине, благодаря чему их жизнь должна измениться к лучшему, — вся эта влага высосана им до конца. Газета блекнет и жухнет. Когда она падает, страницы разлетаются по полу. Как в силлогизме вывод всегда следует за посылкой, так и на могильщика после этой сытной, жирной трапезы неизменно нападает глубокое отвращение. От этого он слабеет и, испытывая такое чувство, будто вывалялся в липкой грязи, погружается в дрему.

Проснувшись, могильщик не знает, как убить оставшееся время. Гулять на лоне природы — занятие не для человека в его возрасте. Сидеть и думать о чем-нибудь — полный идиотизм. Ложиться спать — вроде еще рано. Ничего не остается, как снова взяться за газету. Когда, ослабевший после сна, он с усилием поднимает газету с пола, сухая бумага неприятно шуршит в руках, и ему кажется, что она вот-вот рассыплется. Медленно и неохотно уставший могильщик тащит разлагающийся труп газеты в нужник, где его животу предстоит совершить весьма нелегкую работу. Он лениво расстегивает ремень, приспускает брюки, тяжело усаживается на неприятное холодное сиденье унитаза и расправляет на коленях пожелтевший труп газеты. Какое-то время он еще сдерживает позывы кишечника, но в конце концов ему все-таки приходится с огромным усилием напрячь мышцы живота, и это не оставляет ему сил на более возвышенные занятия, о коих он мечтал в юности. От напряжения к голове приливает кровь, глаза краснеют, в ушах начинает звенеть и буквы пляшут перед глазами. Читать становится тяжело. Он отказывается от первоначального намерения читать целыми предложениями и решает ограничиться тупым разглядыванием букв и слогов, которые не складываются, однако, в его мозгу ни во что осмысленное. Почитав так немножко и изучив фотографии преступников и политиков, которым повезло сегодня попасть на страницы газеты, он решает развлечься изучением имен в траурных объявлениях. Если ему встречаются имена тех, кого его руки опустили в могилу, сознание, что он близко знал человека, про которого написали в газете, доставляет ему некоторое удовольствие, и губы его непроизвольно искривляются в безрадостной усмешке.

Проходит полчаса напряженных усилий, перемежающихся с усыпляющими паузами, а результаты крайне скудные, крошечные и невдохновляющие. Сухое шуршание газеты усугубляется вонью нужника, и бумажный труп становится для измученного могильщика непосильной ношей. Надоело! Жена у него — некрасивая и тоже, как и он, стареет. Желудок работает плохо. Слабый желтоватый свет лампочки раздражает глаза. Ему хочется убежать от этой жизни, пропасть, исчезнуть. Но сначала надо закончить цепочку глупых повседневных действий в нужнике. В результате необходимость побеждает, и человек, помимо своей воли, вынужден оказывать жизни посильное содействие.

Хор всех жизненных сил и желаний могильщика негромко затягивает ободряющую песню. Через маленькое окошко в стене могильщик выбрасывает пожелтевший труп газеты на прилегающую к нужнику лоджию, и газета падает на пол. Там, на грязном полу, ей и суждено остаться навсегда. Там она пожелтеет еще больше, покроется пылью и скукожится. Таков печальный конец колоссальных усилий целой когорты редакторов, журналистов, печатников, одним словом, большого коллектива людей, которые не задумываются над возвышенными философскими проблемами, связанными со смыслом и ценностью их деятельности, не расстраиваются из-за гибели одного из номеров газеты, вроде того, что могильщик только что выбросил, и продолжают как ни в чем не бывало трудиться над завтрашним номером.

Таковы вкратце три типичных картины, которые доводится видеть могильщику. В этом он похож на всех прочих людей. Но нас не интересуют сейчас картины, типичные для всех. Нас интересует только то, что характерно именно для могильщика. На этом мы здесь и сосредоточимся.

Вопрос: что видит могильщик, стоя в могиле? Ответ: разумеется, икры вдовы.

Остановимся сначала на первом аспекте этой картины. Когда могильщик протягивает руки, чтобы принять завернутого в саван покойника, и прикидывает, какое усилие придется затратить мускулам его рук, чтобы удержать труп, глазам могильщика приходится посмотреть наверх. И тут… Тут он видит ноги вдовы, стоящей у края ямы. Точнее, ее щиколотки. Иногда, если повезет и дунет ветер, удается увидеть часть икр или коленки. В очень же редких случаях особого везения — и бедра.

Икры у вдовы очень белые, даже если дело происходит летом. В последние месяцы ее муж долго и мучительно умирал в больнице, и она не ходила на пляж купаться и загорать. Хотя, в принципе, почему бы и нет? Ведь она любит, когда ее волосы впитывают солнечные лучи, насыщаются энергией и приобретают здоровый каштановый цвет. Она любит окунуться в освежающую морскую воду, а затем стоять на берегу и чувствовать, как легкий бриз, словно полотенце, высушивает ее тело. Женщины, катающиеся по траве, гуляющие на ветру, плещущиеся в воде или лежащие на солнце, по сути, используют силы природы для обтирания или массажа. Когда мы видим женщину, радостно бросающуюся навстречу возвратившемуся издалека усталому мужу, дабы упасть в его объятья, мы знаем, что в действительности она хочет только одного: чтобы — пока она будет бежать — ветер массировал ее тело. Все остальное она делает лишь для отвода глаз, ибо не желает, чтобы другие заметили, что она так заботится о себе. Ей хочется, чтобы думали, что свежесть и здоровье пришли к ней сами, без особых усилий с ее стороны. Она вообще хочет, чтобы ее воспринимали как такую естественную, наивную, легкомысленную кошечку, которая сама приходит в удивление, видя, как много ей даровано природой.

Ее муж мучительно умирает в больнице, и домашнее хозяйство полностью на ней. Но и несмотря на это, наша будущая вдова вполне могла бы ходить на пляж хоть каждый день. Искупалась бы в море, потом приняла бы душ в одной из душевых на пляже и прямо оттуда — к мужу в больницу. Тело у нее горячее, смуглое, между пальцами ног застряли крохотные песчинки. Тонкий аромат песка поражает мужа и других лежащих в палате больных настолько, что они начинают ужасно тосковать по морю и солнцу… Но она не ходит на море. Ибо не принято, чтобы женщина, у которой болен муж, развлекалась на глазах у всех. Иначе люди не смогут ее жалеть и сочувственно раскланиваться с ней при встрече. Поэтому ей приходится ублажать себя дома, вдалеке от посторонних глаз. Чтобы как-то компенсировать себе невозможность ходить на пляж, она готовит вкусные мучные и мясные блюда, принимает ванны и размягчает тело, валяясь в постели. Так что ко дню похорон икры у нее становятся белыми-белыми, нежными-нежными и настолько чувствительными, что даже при звуке скрипки они слегка подрагивают.

Привольно гуляющий по кладбищу ветер раздувает время от времени подол вдовы, и тогда, как уже сказано выше, становятся видны ее коленки. А иногда и бедра. Но поскольку могильщик стоит в яме, а голова его находится чуть ниже уровня коленок вдовы, то при благоприятных условиях, скажем, при очередном порыве ветра, могильщик может сподобиться увидеть даже ее трусы. Трусы у вдовы белые, розовые или голубые, ибо траур на ее нижнее белье не распространяется. Она полагает, что во время похорон ее трусов никто не увидит. Эта маленькая тайна доставляет ей довольно большое удовольствие. Протягивая руки, чтобы принять мертвеца, и мельком взглянув на вдову, могильщик уже испытал одно потрясение — от контраста между белизной ее икр и чернотой ее платья. Но теперь он испытывает еще одно потрясение — на этот раз от контраста между чернотой платья и розовостью трусов. Два таких разительных контраста, два столь сильных потрясения — и все это именно тогда, когда ему нужно подготовиться к большому физическому усилию! Даже и не будь этих контрастов, ее икры — такие нежные и белые — сами по себе являются для мужчины достаточным потрясением. Но еще больше его потрясают трусы. Да, господа, трусы.

Иногда кажется, что нет в нашем языке таких слов, которые могли бы выразить всю силу, глубину и могущество, тот грандиозный источник небесного наслаждения и ослепительного счастья, что сокрыт в женских трусах. Хочется онеметь, не произносить ни слова, рухнуть на кровать и дрожать от сотрясающего тебя при обжигающей мысли о трусах волнения, ожидая, пока за тобой не явится сладкая смерть и тебя снова больше не будет, ибо у тебя нет ни малейшего права жить и даже сама мысль о таком праве — и та лишена права на существование. Но с другой стороны, есть неудержимое желание дать выражение своим чувствам, описывать их, говорить о них, валяться в ногах у этой несравненной красоты, у этого королевского величия, чтобы водопад непрерывной, лихорадочной, взволнованной болтовни о трусах унес тебя в своем бурном потоке. Иначе можно сойти с ума.