Остров, на котором жить. Часть первая - Михаил Владимирович Балыш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вынырнув из глубокого сна, я не сразу заметил, постоянно присутствующую боль. Лёгкую, хотя нет, довольно сильную, но как будто бы привычную, как мазут тягучую, тупую боль, она сочилась по всему телу, напоминая о себе легким пульсированием. Хотя вот пульсация, если на чистоту, достаточно ярко выделяла оттенки боли, как ёлочные игрушки украшают унылое, обречённое на долгую, жестокую смерть, дерево. Да и не сказал бы, что унылое дерево может быть поставлено в сравнение с той болью, импульсы которой так жадно впитывал мой мозг из многочисленных рецепторов организма, не так-то она и тупа эта боль.
Что ни говори, а штучка она острая. Яркие ощущения. Даже не яркие, а адские. «Да что же это такое. Почему же так больно?» Наконец-то я понял, что именно я ощущал. Ох, как же напрасно я это понял. Какая же сумасшедшая боль.
«Какого хрена?» Это было просто не выносимо.
Мои зубы скрипнули, пальцы сжались, от этого стало ещё хуже. Глаза расширились, уставясь в решётчатую дверь, ведущую в коридор, ожидая спасения. Через мгновение я уже ничего не видел, в глазах потемнело, рассудок помутился. Моё тело пронизывали тысячи раскалённых игл, чудовищные муки стягивали моё тело невидимыми путами.
«Это невозможно терпеть, это не выносимо».
«Да какого дьявола ничего не пищит? В фильмах, в таких ситуациях всегда же пищит что-то, медсестра прибегает, укол делает! Где медсестра, мать вашу!».
Режущая боль, рассекая пространство, уже неслась к последним, малочисленным остаткам рассудка, когда в поле зрения попал раздражитель. Глаза возвратили себе свою функцию, и я увидел, как дверь в коридор отворяется. В палату неспешно входила молоденькая медсестра, её задумчивый взгляд не удостоил меня внимания, продолжая блуждать по голубым просторам неба, виднеющегося в окне, сквозь зелёную, вибрирующую в моём сознании, листву деревьев.
«На меня смотри, дура! Ты сюда пейзажем полюбоваться пришла что ли? Да опусти же ты свою безмозглую башку!».
Она всё-таки повернула голову в мою сторону, без интереса, мельком, просто потому что так надо, коснулась меня взглядом, только взглядом, сознание плавало меж лёгких, белоснежных летних облаков. И тут девочка развернулась ко мне спиной. Я испытал чувство паники доселе не знакомое мне.
«Не заметила. Она просто не заметила. Эта боль убьёт меня, потому что, мечтательная, засидевшаяся на скучной работе медсестра, просто не обратила внимание на красноречиво отражённое в моих глазах отчаяние». Внезапно я услышал её голос, он нарушил внешнюю тишину, но добавил лишь аккорд в перформанс моей агонии.
– Лерка, иди своего уколи, щас загнётся.
Я спасён. В палату безучастной походкой вошла Лерка, здоровая баба с грубым лицом и взглядом, отражающим полнейшую незаинтересованность в чём-либо. Такие идут в медицину, чтобы колоть детям горячие уколы и приговаривать «Терпи, ты же мужчина!».
– Чёрт тебя дери, действие обезболивающего закончилось, – сообщила она. – Забыла, едрить твою маковку.
Воткнув иглу в катетер, Лерка ещё раз посмотрела мне в глаза, и, видимо, удовлетворившись тем, что расстояние между веками постепенно сокращается, также спокойно, вышла в коридор. За ней выскочила молоденькая девчонка, вестимо практикантка. Сложно винить их в цинизме, всё-таки подобная работа не позволяет распылять себя на каждого пациента, уж слишком нас много. Но Лерку я запомню, подумал я, закрывая глаза. Боль отступала. Сознание, вырвавшееся из пучины мук, уже падало в омут блаженства и опиумного умиротворения. Лерку я запомню.
* * *
Я стою у подножия необыкновенного строения. Оно не закончено, ступени неестественной высоты, сложенные из каменных блоков, уходят к небу, несомненно, предвещая его величие. Ещё очень много работы. Но мы справимся, обязательно справимся с этой тяжёлой, но святой ношей, милованной нам самими богами. Мы благодарны возможности служить, жертвовать собой во имя богов, отдаваться божественному труду, ведь всё это было даровано нам вместе с жизнью. Жизнь и служение – есть два неотделимых и ценнейших подарка, символизирующих собой величайшую милость богов. Солнце давно скрылось за горизонтом, и я уже чувствую ласки лёгкого ветра, успокаивающего боль в кровоточащих ранах на теле. Я закрываю глаза и ощущаю, как во мне растёт чувство блаженства, трепета и раболепия перед нашими господами. Нельзя мечтать о чём-то лучшем, мир совершенен, сотворённый божественной непогрешимостью.
Я открываю глаза, и слеза счастья срывается с ресниц, разбиваясь о каменную ступень алтаря. Передо мной высится не просто строение, передо мною незавершённая святыня, воздвигаемая волей создателей. Как безумно печально от того, что моё тело истощится раньше, чем каменные ступени сомкнуться, завершая священное служение. Я готов умирать сотни раз во имя богов.
Я чувствую приближение создателей, разворачиваюсь и падаю на колени, рассекая тонкую кожу, та ничтожная дань обожания и преданности, которую я способен выказать богам. Они пришли за избранными, как приходили вчера и придут завтра, как когда-нибудь они явятся и за мной. Мне надо быть терпеливым, боги заберут меня, когда я буду готов. Мой старший брат идёт с ними и ещё три особи из мой семьи. Они удостоятся чести служить и сгинуть ради создателей. Я с трудом борюсь с желанием броситься вслед, моля богов увлечь за собой и меня, но сдерживаюсь, я понимаю, что придёт и моё время. Ждать осталось уже не долго.
* * *
Я проснулся от дрожи в теле, осязая липкую от пота простыню, прилипшую к коже в тех немногих местах, где не было бинтов. В голове шумело. Сон был столь реалистичен, что картина статных фигур, покидающих поселение, всё ещё держалась в сознании. Я не хотел покидать это видение, оно было прекрасно. Пропитанное свободой, тем чувством вольности, непосредственности и лёгкости, которое даёт слепая вера.
Образ мира, приснившийся мне, влёк к себе, манил в свои объятия. Свыкаясь с реальностью, яркость эмоций притупилась, и вскоре на её месте был выстроен фундамент тоски и уныния.
У моей постели сидели родители. Отец напряжённо глядел в окно, сквозь которое бил яркий солнечный свет, одной рукой обнимая за плечи мать, которая ладонями тёрла опухшие глаза, размазывая слёзы на раскрасневшемся лице. «Как долго она уже плачет?». Я попытался сказать ей, что всё в порядке, что совсем скоро я выздоровею, и всё будет как прежде, но из горла вырвалось лишь нескладное мычание. Родители вскочили со стульев, и начали что-то быстро говорить, путаясь в
