Повседневная жизнь Фрейда и его пациентов - Лидия Флем

– Мне непонятно, – пошел дальше в своих расспросах Фрейд, – почему проявление детской любви и письмо от вашей матери смогли войти в противоречие друг с другом, на что, как мне кажется, вы сейчас намекаете.

– Дело в том, что я как раз собиралась уехать к матери, и мне было жаль расставаться с этими детьми, я к ним очень привязалась, – ответила Люси.

– Расскажите мне о вашей матери, – попросил Фрейд, – она что, чувствовала себя одинокой и хотела, чтобы вы вернулись к ней? Или в тот момент она была больна, и вы ждали от нее известий?

– Вовсе нет. У нее довольно слабое здоровье, но опасений ее состояние не внушает, кроме того, рядом с ней всегда находится компаньонка.

– Тогда почему же вы решили уехать от детей? – удивленно спросил Фрейд, с интересом ожидая ответа девушки.

После минутного молчания мисс Люси заговорила:

– Обстановка в доме стала для меня просто невыносимой. Экономка, кухарка и гувернантка-француженка решили, что я возомнила себя хозяйкой, и начали интриговать против меня, они нарассказали всяких глупостей обо мне дедушке девочек. А когда я пожаловалась на этих интриганок хозяевам, то не нашла у них той поддержки, на какую рассчитывала. Тогда я попросила расчет у господина директора, отца девочек. Он очень тепло со мной побеседовал и посоветовал подумать еще две недели перед тем, как принять окончательное решение. История с письмом произошла именно в тот трудный для меня период, когда я не знала, как поступить: я думала об отъезде, но пока еще оставалась в доме своих хозяев.

– А было ли что-нибудь еще кроме любви детей, что привязывало вас к этому дому? – задал очередной вопрос доктор, которого совершенно не удовлетворил предыдущий ответ.

– Да. У постели умирающей матери девочек, которая была дальней родственницей моей матери, я поклялась ей не бросать детей, отдавать им всю душу и постараться заменить им мать. Потребовав расчет, я нарушила свою клятву, – проговорила Люси, машинально разглаживая складки своего строгого платья.

Набравшись храбрости, Фрейд решился открыть девушке правду:

– Не думаю, что причина ваших страданий заключается только в любви к детям. Я подозреваю, что, возможно, сами не отдавая себе в том отчета, вы влюблены в своего хозяина, господина директора. По всей видимости, вы лелеяли надежду действительно занять место матери его детей. Вдобавок вы стали очень ревниво относиться к другим слугам, с которыми раньше у вас были хорошие отношения. Вы боялись, что они догадаются о ваших желаниях и поднимут вас на смех.

– Думаю, вы правы, – как всегда лаконично ответила Люси.

– Но если вы знали, что любите своего хозяина, почему же сразу не сказали мне об этом? – удивленно спросил Фрейд, не удержавшись от вздоха.

– Я не знала этого, вернее, не хотела знать, я старалась гнать от себя эту мысль, старалась не думать об этом. И мне кажется, что в последнее время мне удалось справиться с собой, – убежденно проговорила молодая особа.

Фрейд бросил взгляд на часы, которые незаметно вынул из кармана, поблагодарил девушку за искренность, с какой она отвечала на его вопросы, и попросил ее вновь прийти на прием на следующей неделе. Провожая пациентку до комнаты ожидания, где уже сидели другие больные, Фрейд с раздражением думал о том, что ему пришлось прервать этот сеанс психоанализа, так и не добравшись до причин болезненного симптома и не устранив его. Из-за того, что сегодня доктору не хватило времени для продолжения беседы с мисс Люси, в следующий раз им придется потратить немало сил, чтобы восстановить прерванную цепь воспоминаний…

Эта юная гувернантка, влюбленная в своего работодателя; госпожа Эмми фон Н., не знавшая после смерти мужа другого мужчины и томящаяся в своем замке; еще одна молоденькая девушка, мечтающая выйти замуж за своего овдовевшего зятя… это же готовые персонажи для какого-нибудь романа! Так размышлял Фрейд, приглашая в свой кабинет очередного пациента.

Следующим утром, приняв, как всегда, холодный душ, он взял в руки свежий номер газеты «Нойе Фрейе Пресс», на ее первой странице обычно печатались с продолжением литературные новинки: Артур Шницлер, Гуго фон Гофмансталь, Теодор Герцль, а позднее Стефан Цвейг регулярно держали в напряжении венскую публику, с нетерпением ждавшую очередных глав их произведений. Не во время ли чтения этих отрывков Фрейда посетила мысль о том, что это очень похоже на его собственную работу? «Все эти неизбежные перерывы в лечении, переносы сеансов… разве мое недовольство по этому поводу не сродни тому чувству, которое испытывает читатель газеты, дождавшийся наконец очередной главы, но после решающей реплики героини или прогремевшего выстрела наталкивающийся на слова: "Продолжение в следующем номере"?»

У Фрейда были все основания ощущать духовную близость с этим поколением писателей, обеспокоенных лживостью и замаскированной пустотой слов и не удовлетворенных традиционной эстетикой и уровнем взаимоотношений своего Я с окружающей действительностью. «Не слова находятся во власти человека, а человек во власти слов», – писал Гофман-сталь. Кроме того, автор «Письма лорду Чендосу» и «Андреаса» вот как выразил навеянную ему Шекспиром мысль о возможном существовании мира бессознательного: «Мы не имеем собственного Я, оно приходит к нам извне, принесенное ветром».

…Белый пушистый снег укутал Вену. Не из-за этого ли установилась такая тишина? Зимним утром 1892 года Фрейд сидел в своей квартире у одной из многочисленных изразцовых печурок и предавался размышлениям. В последнее время он очень сблизился со своим берлинским другом Вильгельмом Флиссом. Сможет ли тот приехать к нему на Рождество с новой женой – Идой Бонди, бывшей пациенткой Брейера? А Брейер… почему он начал отдаляться от него? Фрейда удивила реакция Йозефа на его последнюю книгу «К концепции афазии», которую он посвятил ему в знак дружбы и уважения. При встрече Брейер едва поблагодарил его за это, выглядел крайне смущенно и, что вовсе было непонятно Фрейду, отозвался о книге резко отрицательно. Он не нашел в ней ни одного заслуживавшего похвалы тезиса, а в конце разговора, чтобы подсластить пилюлю, похвалил автора за стиль. Фрейд с горечью вновь представил себе эту сцену. «Ничто не может заменить мне общения с другом, эта потребность подпитывается во мне чем-то совершенно необъяснимым, возможно, присутствующим в моей душе женским началом», – размышлял он в письме к Флиссу, радуясь, что нашел в лице этого немецкого отоларинголога нового собеседника. В 1897 году по настоянию Фрейда Флисс опубликовал в Вене свою работу «Взаимосвязь между носом и женскими половыми органами, установленная на основе их биологических функций».

Посылая Флиссу некоторые из своих статей, Фрейд советовал другу не показывать их молодой жене, а одну из статей даже написал на латыни, чего никогда раньше не делал. Неужто таким образом он решил замаскировать затронутую им тему сексуальности? И это он, кто почти на сто лет опередил свое время и принятые тогда воззрения, утверждая, что «единственно правильным было бы узаконить свободные отношения между юношами и девушками из хороших семей, но для этого необходимо располагать безопасными противозачаточными средствами».

«Этиология неврозов всюду преследует меня, словно песенка о Мальбруке – английского путешественника», – писал Фрейд своему другу Флиссу. Он удивлялся, почему попытка установить связь между нервными и сексуальными расстройствами вызывала такое неприятие у его коллег и даже у Йозефа Брейера, но, покопавшись в самом себе, как он требовал того от своих больных, Фрейд вынужден был признать, что «едва переступив порог школы Шарко, я точно так же краснел при мысли о возможной связи истерии с сексуальностью, как это обычно делают мои пациентки».

Стоит лишь вспомнить возмущенные крики протеста одной из его молоденьких пациенток – фрейлейн Элизабет фон Р. – в ответ на его утверждение, подкрепленное целой чередой фактов, что она уже давно влюблена в своего зятя. «Неправда! Это невозможно! Это было бы непростительно!» – испуганно закричала девушка и сразу же принялась жаловаться на сильнейшие боли в ногах – именно из-за них она и была вынуждена обратиться к этому странному доктору, который позволил себе бросить ей в лицо такую страшную правду. «Бедное дитя!» – пожалел девушку Фрейд и попытался найти слова утешения. Он стал говорить ей, что люди не могут быть в ответе за свои чувства и что ее поведение и болезнь как раз и являются доказательствами ее высоких моральных качеств. С самого начала лечения Фрейд подозревал, что девушке хорошо известна причина ее болезни, что дело не в каком-то инородном теле, терзающем ее плоть, а в мучающей ее душу тайне. Под лукавым и немного язвительным взглядом Элизабет Фрейд на секунду представил себя в роли ее отца, вынужденного упрекнуть свою любимую дочь в «дерзком поведении». Имея дело с молоденькими девушками, доктор всегда старался отождествлять свою роль с ролью родителя. Молчание и, пусть доброжелательный, нейт ралитет не входили в арсенал его лечебных средств, скорее наоборот. Он не жалел для своих пациенток ни времени, ни душевных сил. Несмотря на то, что общение с Элизабет поначалу разочаровало его, Фрейд не мог отказать ей в дружеской симпатии. Доктор всячески демонстрировал свой интерес к проблемам больной, давал ей почувствовать, что хорошо понимает ее состояние, старался внушить надежду на выздоровление и не сомневался, что в ответ на его старания пациентка откроет ему свой секрет. Он вслушивался в слова девушки с таким же волнением и вниманием, с каким археолог раскапывает исчезнувший с лица земли древний город.