Ночь после выпуска - Владимир Тендряков

Попросить при всех о помощи, сознаваться, что слаб, Генка не мог, а потому произнес почти с угрозой:

- Режь! Только учти, я тебя тоже жалеть не стану.

Эх, если б Игорь понял, не поверил угрозе, мир остался бы прежним, где дружба свята, правда торжествует, а ложь наказывается...

Но Игорь поскреб небритый подбородок, не глядя Генке в глаза, угрюмо сказал:

- Не пожалеешь?.. Само собой. Что ж...

9

За Зоей Владимировной закрылась дверь. С минуту никто не шевелился.

Скрипнул стул под Иваном Игнатьевичем, директор решительно поднялся, грудью повернулся к Ольге Олеговне, насупленно-строгий и замкнутый:

- Не кажется ли вам, что вы сейчас обидели человека? Сильно обидели и незаслуженно!

У Ольги Олеговны немигающие, широко открытые глаза, но неподвижное лицо все равно кажется каким-то слепым. Тяжелая копна вознесенных волос и расправленные плечи.

- Мне очень жаль, что так получилось.- Голос сухой, без выражения.

- Не сочтите за труд извиниться перед ней.

Иван Игнатьевич редко сердился, но когда сердился, всегда становился церемонно-вежливым: "Не сочтите за труд... Смею надеяться... Позвольте рассчитывать..."

- Извиниться? За что?

Неподвижное лицо Ольги Олеговны ожило, взгляд вновь стал подозрительно-настороженным.

- Вы только что, любезная Ольга Олеговна, сказали, позвольте напомнить: "Мне очень жаль, что так получилось". Надеюсь, сожаление искреннее. Так сделайте же следующий шаг - извинитесь!

- Мне жаль... Наверное, как и каждому из нас. Жаль, что у Зои Владимировны долгая жизнь оканчивается разбитым корытом.

- Разрешу себе заметить: разбитое корыто - довольно рискованное выражение.

- А разве она сейчас сама не призналась в этом?

- Не станете же нас уверять, уважаемая Ольга Олеговна, что долгая жизнь Зои Владимировны не принесла никакой пользы?

- Пользы?.. Сорок лет она преподает: Гоголь родился в таком-то году, Евгений Онегин - представитель лишних людей, Катерина из "Грозы" - луч света в темном царстве. Сорок лет одни и то же готовые формулы. Вся литература - набор сухих формул, которые нельзя ни любить, ни ненавидеть. Не волнующая литература - вдумайтесь! Это такая же бессмыслица, как, скажем, не греющая печь, не светящий фонарь. Получается: сорок лет Зоя Владимировна обессмысливала литературу. Пушкин, Достоевский, Толстой, Чехов глаголом жгли сердца людей. По всему миру люди горят их пламенем - любят, ненавидят, страдают, восторгаются. И вот зажигающие глаголы попали в добросовестные, но, право же, холодные руки Зои Владмировны... Сорок лет! У скольких тысяч учеников за это время она отняла драгоценный огонь! Украла способность волноваться! Вы в этом видите пользу, Иван Игнатьевич?!

Иван Игнатьевич сердито засопел, спрятал глаза за кустистыми пшеничными бровями.

- Но она еще была преподавателем и русского языка, научила тысячи детей грамотно писать. Хоть тут-то признайте, что это немалая заслуга.

- Научить правильно писать слово - и отучить его любить. Это все равно что внушать понятия высокой морали и вызывать к ним чувство безразличия.

- Странный вы человек, Ольга Олеговна,- огорченно произнес Иван Игнатьевич.- Вдруг взорвались - готовы крушить и проламывать головы только потому, что девочка-выпускница задела вас за живое.

- Вдруг?.. Неужели для вас выступление Студёнцевой неожиданность?

- Да уж признаюсь: от любого и каждого ждал коленца, только не от нее.

- И вы считали, что у нас в школе все идеально, не нужно освобождаться от старых навыков?

- Положим, не все идеально и от каких-то привычек нам придется освобождаться.

- Но тогда придется освободиться и от тех, кто безнадежно увяз в этих старых привычках.

- Освободиться от Зои Владимировны?.. Немедленно? Или можно подождать немного, хотя бы того не столь далекого дня, когда она сама решит оставить школу?

- Недалекого дня? А когда он наступит? Через год, через два, а может, через пять лет?.. За это время сотни учеников пройдут через ее руки. Я преклоняюсь перед вашей добротой, Иван Игнатьевич, но тут она, похоже, дорого обойдется людям.

Иван Игнатьевич, опустив борцовские плечи, недовольно разглядывал Ольгу Олеговну.

- Мне кажется, вы собираетесь выправить накренившуюся лодку, черпая решетом воду,- сказал он с досадой.

- То есть?

- То есть мы освободимся от Зои Владимировны, а на ее место придет молодой учитель, только что окончивший наш областной пединститут. И вы рассчитываете, что он-то непременно будет горящим. Вам ли не известно, что в областной пединститут, увы, идут те, кто не сумел попасть в другие институты. Десять против одного, что на смену Зое Владимировне придет неспособный раздувать святой огонь Пушкина и Толстого. Не рассчитывайте на Прометеев, дорогая Ольга Олеговна.

Ольга Олеговна не успела ответить, как по учительской прокатился глуховатый басок:

- Зоя Владимировна опасна больше других? Сомневаюсь.

Директор шумно повернулся, Ольга Олеговна подобралась: подал голос учитель физики Решников.

- Что ты хочешь этим сказать, Павел? - спросила Ольга Олеговна.

- Хочу сказать: врачу - излечися сам!

- Ты считаешь, что я?..

- Да.

- Зои Владимировны?..

- В какой-то степени.

- Объясни.

И Решников поднялся, нескладно высокий, крепко костистый, с апостольским пушком над сияющим черепом, лицо темное, азиатски-скуластое, плоское, как глиняная чаша.

10

Игорь Проухов сидел на скамье и целился твердым носом в Генку всклокоченная шевелюра, светлое чело, темный подбородок.

- Тебя тут по-девичьи щипали. Вот Юлька сказала: прокаженного через дорогу не переведет, для себя горит, не для других. А кто из нас в костер бросится, чтоб другому тепло было?

- Может, я брошусь,- отозвалась Юлечка.

- Готов встать перед тобой на колени... За негорючесть я тебя, старик, не осуждаю. Считаю: если уж гореть до пепла, то ради всего человечества. Почему я, он или кто другой должен собой жертвовать ради кого-то одного, хотя бы тебя, Юлька? Что ты за богиня, чтоб тебе - человеческие жертвоприношения?

- А я не жертв вовсе, я отзывчивости хочу. За отзывчивость, даже чуточную, я сама собой пожертвую.

- Э-э! - отмахнулся Игорь.- Сама хоть с крыши вниз головой, лишь бы вовремя схватили, не то ушибиться можно. Верка лучше Генку нащупала: баловень судьбы, любое дается легко.

- Уж и любое,- усмехнулась молчавшая Натка.

Генка вздрогнул, кинул на Натку затравленный взгляд.

- Допускаю исключения,- с едва проступившей улыбочкой согласился Игорь.

И Генка вскипел:

- Красуешься, философ копеечный! Хватит. По делу говори!

И призрачная улыбочка исчезла с лица Игоря.

- Может, не стоит все-таки по делу-то? А?.. Оно не очень красивое.

- Нет уж, начал - говори!

- Дело прошлое, я простил тебя - ворошить не хочется.

- Простил? Нужно мне твое прощение!

- Тебе не нужно, так мне нужно. Как-никак много лет дружили... Догадываешься, о чем я хочу?..

- Не догадываюсь и ломать голову не стану. Сам скажешь.

- Учти, старик, ты сам настаиваешь.

- Цену себе набиваешь!

- Ладно. Почему не уважить старого друга... Почтеннейшая публика, мы с ним часто играли в диспуты, и вы нам за это щедро платили - своим умилением...

- Хватит кривляться, шимпанзе!

- Мой друг бывает очень груб, извиним его. Грубость баловня судьбы: я, мол, не чета другим, я сверхчеловек, сильная личность, а потому на дух не выношу тех, кто хоть чуть стал поперек...

- Сам ярлыки клеишь, обзываешься, как баба в очереди, а еще обижаешься - груб, извиним!

- Мы обычно спорим на публику, но однажды схлестнулись с глазу на глаз. Он стал свысока судить о моих картинах, а я сказал, что его вкусы ничем не отличаются от вкусов какого-нибудь Петра Сидорыча, который не морщится от кислой банальности. И, представьте, он согласился: "Да, я Петр Сидорыч, рядовой зритель, то есть народ, а ты, мазилка, антинароден". Я засмеялся и сказал, что преподнесу ему на день рождения народную картину - лебедей на закате, и непре-менно с надписью: "Ково люблю - тово дарю!" Он надулся и, казалось, ничего особенного, все осталось как было - ходили по школе в обнимочку.

- Вот ты о чем!.. О выступлении...

- Да, о том. Должна была открыться выставка школьного рисунка. Не у нас - в областном Доме народного творчества. Событие! С этой выставки лучшие работы должны поехать в Москву. Хотелось мне попасть на эту выставку или нет?.. Хотелось! И он это знал. Но... Но выступил на комитете комсомола... Что ты там сказал обо мне, Генка?

- Сказал что думал. Хвалить я тебя должен, если у меня с души прет от твоих работ?

- Но при этом ты ходил со мной в обнимочку, показательно спорил, играл в волейбол... И ни слова мне! За моей спиной...

- А что я мог тебе сказать, если и сам не знал, о чем пойдет речь на комитете...

- За моей спиной ты продал меня!

- Я говорил только то, что раньше... Тебе! В глаза!

- Нет, мне передали: ты даже растленность мне вклеил... В глаза-то говорил пообкатанней, боялся - отобью мяч в твои же ворота.